Тысяча незабываемых поцелуев

Слеза скатилась из глаза Руна.

— Но так как этого не произойдет, раз жизнь такая чертовски несправедливая... я все еще хочу, чтобы ты испытала это. Знать, что твоя мечта воплотилась в жизнь. Я хочу, чтобы ты испытала свой шанс оказаться в центре внимания. Центр внимания, который, по моему мнению, ты заслужила не только потому, что ты мой самый любимый человек во всем мире, а потому что ты лучшая виолончелистка. Самый одаренный музыкант.

Осознание настигло меня. Масштабы того, что он сделал для меня, проникли в мое сознание, медленно перемещаясь, чтобы оказаться в моем сердце. Ощущая, что в моих глазах стоят слезы, я сделала шаг ближе к Руну, положив руку ему на грудь. Я пыталась сморгнуть слезы, не в состоянии сдерживать свои эмоции, я попыталась проговорить:

— Как ты… как ты... сделал это...?

Рун потащил меня вперед и вверх по лестнице, пока мы не оказались на сцене, которая была величайшим желанием всей моей жизни. Рун снова сжал мою руку вместо слов.

— Сегодня у тебя есть эта сцена, Поппимин. Мне жаль, что я буду единственным зрителем на твоем выступлении, но я просто хотел воплотить твою мечту. Я хотел, чтобы ты выступила в этом зале. Чтобы твоя музыка наполнила его. Я хотел, чтобы твое наследие отпечаталось на этих стенах.

Подойдя ближе ко мне, Рун обхватил руками мои щеки и вытер слезы подушечками больших пальцев. Прижавшись своим лбом к моему, он прошептал:

— Ты заслуживаешь этого, Поппи. У тебя должно быть больше времени, чтобы увидеть, как осуществиться эта мечта, но... но...

Я обернула руки вокруг запястий Рун, когда он пытался закончить. Я крепко зажмурила глаза, изгоняя из них оставшиеся слезы.

— Нет, — промямлила я, и подняла запястье Руна, чтобы поцеловать его кожу, под которой бился ускоренный пульс. Приложив его руку к своей груди, я добавила: — Все хорошо, малыш, — выдохнула я, и со слезами на глазах улыбка растянулась на моих губах. Запах древесины наполнил мои ноздри. Если бы я закрыла глаза достаточно плотно, я словно могла услышать эхо всех музыкантов, ступивших на эту деревянную сцену; профессиональных музыкантов, которые украшали этот зал своей страстью и гениальностью.

— Мы сейчас здесь, — закончила я и отошла от Руна. Открыв глаза, я моргнула, чтобы с моего место было отчетливее видно зрительный зал. Я представила, что он полон людей, всех наряженных для концерта. Мужчины и женщины, которые любят чувствовать музыку своими сердцами. Я улыбнулась, так ярко увидев это в своей голове.

Когда я обернулась к мальчику, который устроил все это для меня, я потеряла дар речи. У меня не было слов, чтобы точно выразить, что же этот жест значил для моей души. Рун подарил мне этот чистый и светлый дар... воплотил мою самую большую мечту в реальность.

Поэтому я не говорила. Я не могла.

Вместо этого я выпустила его запястье и пошла к одинокому сиденью, ожидающему меня. Я провела рукой по черной коже, ощущая текстуру под пальцами. Подошла к виолончели, инструменту, который всегда был как продолжение моего тела. Инструменту, который наполнял меня радостью, которую никто не сможет объяснить, пока по-настоящему не испытает. Радостью, которая является такой всеобъемлющей и несет в себе высшую форму мира, спокойствия, безмятежности, нежной любви как ничто другое.

Расстегнув пальто, я начала спускать его по рукам, когда две такие знакомые руки взяли его, затем нежно прошлись по моей коже. Я оглянулась на Руна, который молча поцеловал мое обнаженное плечо и покинул сцену.

Я не видела, где он сел, когда ушел со сцены, прожектор над сиденьем изменился с тусклого сияния на мощный блеск. Огни здания были приглушены. Я смотрела на ярко освещенный стул с пьянящей смесью нервозности и волнения.

Одна нога шагнула вперед; каблуки на моих туфлях вызывали эхо, которое отражалось от стен. От этого звука мои внутренности тряслись, опаляя пламенем мои расслабленные мышцы, наполняя их жизнью.

Наклонившись, я подняла виолончель, ощущая гриф в своей хватке. Я взяла смычок в правую руку, тонкое дерево идеально лежало в моих пальцах.

Я опустилась на стул, наклонив виолончель на идеальную для себя высоту. Поправив инструмент, самую прекрасную виолончель, которую я когда-либо видела, я закрыла глаза и подняла руки к струнам, проведя по каждой из них, чтобы проверить, что инструмент настроен.

Конечно, все было точно.

Я придвинулась на край стула, уперла ноги в деревянный пол, пока не почувствовала готовность и энергию.

Затем я позволила себе поднять голову. Я запрокинула голову к свету прожектора, как будто это было солнце. Сделав глубокий вдох, я закрыла глаза, затем соединила смычок со струной.

И я заиграла.

Первые ноты «Прелюдии» Баха лились от моего смычка к струне и в зал, распространяясь вперед, чтобы заполнить огромное пространство помещения небесными звуками. Я покачивалась, когда музыка взяла меня в свои объятия, выливаясь из меня, открывая мою душу для всех.

В моей голове зал был заполнен. Каждое место было занято, когда поклонники слушали мою игру. Слушали музыку, которая требовала быть услышанной. Мелодию, которая довела бы зрителей до слез. Излучала страсть, которая заполняла бы сердца и трогала душу.

Я улыбнулась под палящим светом, который согревал мои мышцы и уничтожал боль. Эта симфония подошла к концу. Затем я начала следующую. Я играла и играла, пока не прошло столько времени, что мои пальцы начали болеть.

Я подняла смычок, зияющая тишина окутывала зал. Одинокая слеза скатилась по щеке, когда я думала, что сыграть следующим. Что я должна сыграть дальше.

Музыкальная симфония, которую я мечтала сыграть на этой сцене. Симфония, которая говорила с моей душой, как никакая другая. Симфония, которая будет присутствовать здесь, когда меня уже не будет. Та, которую я сыграю в знак прощания с моей страстью. После того как услышу ее идеальное эхо в этом великолепном зале, я больше не буду, больше не смогу сыграть ее снова. Для меня больше не будет виолончели.

Вот где я оставлю часть своего сердца. Вот где я попрощаюсь со страстью, которая помогала мне быть сильной, которая была моим спасением, пока я была потерянной и одинокой.

Это будут ноты, которые будут танцевать в воздухе вечность.

Я ощутила, что мои руки дрожат, когда я взяла паузу, прежде чем начать. Слезы лились быстрее и сильнее, но они не были грустными. Они проливались ради двух близких друзей — музыки и жизни, что ее создавала — рассказывая друг другу, что они должны расстаться, но в один прекрасный день, когда-нибудь, они снова будут вместе.

Собравшись с силами, я приставила смычок к струнам и начала «Лебедь» из «Карнавала Животных». Когда мои уже не дрожащие руки начали создавать музыку, которую я так обожала, в моем горле сформировался комок. Каждая нота была прошепченной молитвой, а каждое крещендо было громко спетым гимном Богу, который дал мне этот дар. Подарил мне дар играть музыку, чувствуя ее в своей душе.

И эти ноты были моей благодарностью инструменту за то, что дал мне возможность сыграть свой триумф с такой милостью.

Позволив мне полюбить это так сильно, что музыка стала частью меня — основой моего существования.

И наконец, когда нежная мелодия так мягко растеклась по помещению, она сигнализировала мою вечную благодарность мальчику, который сидел один в темноте. Мальчику, который обладал даром фотографировании, как я даром музыки. Он был моим сердцем. Сердцем, которое он охотно отдал мне еще ребёнком. Сердцем, которое стало половинкой моего собственного. Мальчик, хоть и разрушенный внутри, любил меня так сильно, что подарил это прощание. Подарил мне в настоящем мечту, которая никогда не осуществилась бы в будущем.

Моя родственная душа, который запечатлевал моменты.

Моя рука дрожала, когда прозвучала финальная нота, слезы забрызгали дерево. Я держала руку в воздухе, конец симфонии повис, пока финальное эхо верхней ноты возносилось к небесам, чтобы занять свое место среди звезд.

Я сделала паузу, позволив прощанию поглотить меня.

Затем, так тихо, как это возможно, я встала. И, улыбнувшись, представила, как зал рукоплещет. Я опустила голову и опустила виолончель на пол сцены, положив смычок на вершину, где он и лежал.

Я запрокинула голову в туннель света в последний раз, затем шагнула в тень. Звук моих каблуков был похож на глухой звук барабана, пока я шла по сцене. Когда достигла нижней ступеньки, зажглись огни здания, смывая остатки мечты.

Я сделала глубокий вдох, когда порхала взглядом над пустующими красными креслами, затем бросила взгляд на виолончель, которая стояла на том же месте на сцене, терпеливо ожидая следующего молодого музыканта, который будет благословлен ее благодатью.

Все было кончено.

Рун медленно поднялся на ноги. Мой желудок скрутило, когда я увидела, как его щеки покраснели от эмоций. А мое сердце пропустило столь необходимый удар, когда я увидела выражение на его красивом лице.

Он понимал меня. Понимал мою правду.

Он понимал, что это был последний раз, когда я играла. И с очевидной ясностью я могла видеть смесь печали и гордости в его взгляде.

Когда он потянулся ко мне, Рун не прикасался к слезам, стекающим по моему лицу, как и я к его. Закрыв глаза, он захватил мой рот в поцелуе. И в этом поцелуе я чувствовала излияние его любви. Я чувствовала любовь, которую была благословлена получить в семнадцать лет.

Любовь, которая не знала границ.

Тип любви, вдохновляющий писать музыку, которая живет потом на протяжении веков.

Любовь, которую нужно ощущать, понимать и дорожить ею.

Когда Рун отстранился и посмотрел мне в глаза, я знала, что этот поцелуй будет написан на розовом бумажном сердце с большим благоговением, чем прежние.

Восемьсот девяностый поцелуй, который изменил все. Поцелуй, который доказал, что широкоплечий, длинноволосый мальчик из Норвегии и немного странная девчушка из южного штата смогли найти любовь, которая может конкурировать с великими.

Это показывало, что любовь была настолько живучей, чтобы позволить половинке твоего сердце познать, что он или она был обожаем. Каждую минуту каждого дня. Эта любовь была нежностью в самой чистой форме.

Рун глубоко вдохнул, затем прошептал:

— Прямо сейчас у меня нет слов... ни на одном из языков.

Я слабо улыбнулась в ответ. Потому что у меня тоже их не было.

Тишина была идеальной — лучше, чем слова.

Взяв Руна за руку, я повела его по проходу и затем в фойе. Холодный порыв февральского нью-йоркского ветра был долгожданным облегчением от жары здания. Наш лимузин ждал у обочины, должно быть, Рун позвонил водителю.

Мы скользнули на заднее сиденье. Водитель втянулся в движение и Рун притянул меня к своему боку. Я охотно прижалась, вдыхая свежий запах от его блейзера. С каждым поворотом лимузина мое сердце ускоряло бег. Когда мы прибыли к отелю, я взяла Руна за руку и повела внутрь.

По дороге сюда не было произнесено ни одного слова, ни одного звука не было издано, когда лифт достиг верха. Звук открытия электронного замка ключ-картой прозвучал как гром в тихом коридоре. Я открыла дверь, мои каблуки цокали по деревянном полу, и прошла через гостиную.