Гамбит искусного противника

— У Одина и Фригг был сын, которого все любили, и звали его Бальдр. Однажды ему была предсказана не своя смерть. Тогда Фригг взяла клятву со всех живых и неживых существ, от всех растений, камней, стихий, что они никогда не навредят Бальдру, но забыла попросить клятву у маленькой омелы. Злой и коварный Бог Локи знал это и воспользовался ее невнимательностью, сделал маленькую стрелу, которая пронзила сердца прекраснейшего из асов Бальдра, — от этой заезженной истории я закатываю глаза, но Хан игнорирует, смотрит уже на меня и кивает, — Никогда нельзя упускать из виду пусть и маленький цветок. Никогда нельзя его недооценивать.

— Прекрати, пожалуйста…

— Почему? По итогу то он был прав! Какой человек…

— Хватит уже его восхвалять, как будто он божество! — цежу сквозь зубы, а с боку фонит Костя своим цыком.

— Ты когда-нибудь прекратишь?

— Прекращу «что»?!

— Ты знаешь что. Твоя необоснованная ненависть уже утомила.

— Необоснованная?! Ха! — резко поворачиваюсь к нему лицом и дергаю головой, — Мой отец — козел и мудак. Мне ему построить алтарь и поклоняться? Может поделитесь набросками строения, раз только этим и занимаетесь?!

— Твой отец был хорошим человеком, — мягко перебивает Хан, и теперь я смотрю на него также ядовито хмыкая.

— «Хороший» человек, хм, как забавно. Надо разослать письма во все учебники по криминальной психологии с предложением называть маньяков «хорошими людьми».

Как один они тяжело вздыхают и смотрят в потолок, что меня окончательно выносит, так что я начинаю перечислять, загибая пальцы.

— Убийца с Грин Ривер? Он убивал проституток, а еще поговаривают занимался некрофилией. Хороший человек? Конечно! — Костя еще раз цыкает, а я развожу руками и нервно дергаю головой, — Тед Банди? Он тоже убивал женщин, похищал их и насиловал. Хороший человек? Несомненно да! Джеффри Дамер? Да это вообще победитель всех наград! Он столько наворотил, что заслужил звание «отличный человек»! И…

— Прекрати ты перечислять эту нечисть! — фыркает Хан, а потом трет виски, — Я все твое детство это слушал, у меня от таких фактов мигрень! Откуда эта странная страсть, не понимаю…

— Да я хочу узнать о своем отце, как можно больше, вот и интересуюсь ему подобными!

Пару секунд я наблюдаю за тем, как Хан беззвучно молится, но в следующий резко опускает на меня взгляд и серьезно выкатывает.

— Ты немного не понимаешь, какой тогда была жизнь. Девяностые — страшное время, кто бы что не говорил, как бы не восхвалял в песнях, но это было страшно. Банд было столько, что не продохнуть, и то, что они творили — мерзость и грязь.

— И тогда вы решили пойти по их стопам?

— Считаешь, что я способен на такое?

Отвожу взгляд, потому что нет, я так не считаю, но в слух не произнесу, ведь тогда все мои аргументы посыпятся, как карточный домик. Выбираю молчание, но Хан все прекрасно понимает и улыбается.

— Кто-то должен был их контролировать. Твой отец был справедливым человеком, и он сделал много хорошего. К нему прислушивались и с ним советовались. Если у фермеров были проблемы — шли к нему, и он помогал. Если в школах не хватало средств — он их находил. Его любили.

— Мама тоже его «любила»?

— Что за тон? — возмущается Хан, — Конечно любила! Твоя мама никого так не любила, как его. Он тоже.

— Он ее похитил!

Оба моих родных мужчин начинают посмеиваться, а меня так бесит, что я сжимаю кулаки и рычу. Не произвожу эффекта. Вообще ноль. Костя лишь слегка закатывает глаза и протягивает.

— Давай на чистоту, окей? Он ее забрал, а не похитил.

— Если кто-то не может уйти, когда захочет — это похищение. Похищение — это удерживание против воли и…

— У них уже были отношения, когда он ее забрал, — моя тирада умирает под сухим фактом от "дядя", который для пущей надежности добавляет, — Они встречались пару месяцев. Он ходил на все ее выступления, а потом…

— Фу, заткнись! Ла-ла-ла! — затыкаю уши руками, но сама улыбаюсь, а когда вижу, что он все таки заткнулся, с той же улыбкой указываю на него рукой, — Но это не значит, что она хотела!

— Она хотела.

— Он закрыл ее в доме! Она этого хотела?! Говорила иначе!

— Она не говорила иначе, а говорила, что по началу злилась, но потом…

— …Смирилась. Какая чудная история любви!

— Ты знала, что он ее отпустил?

— Что?!

— Да. Когда дошло до предела, он ее отпустил, а потом спас и снова отпустил, но она не захотела уходить. В конце концов, она знала, что любит его, перестала сопротивляться этим чувствам, приняла и его и его жизнь — она сама захотела остаться. Твой отец никогда не удерживал ее силой, даже когда удерживал. Если бы он увидел, что она действительно хочет уйти, отпустил бы ее сразу. И отпустил…

— Но…

— Никаких но. Он никогда ее не обижал, а уважал и ценил.

— И не изменял?

— Клянусь всем, что у меня есть, он никогда ей не изменял. Зачем? Он полюбил ее с первого взгляда. Но, если тебе так интересно, он жалел об одном.

— Ага! — как будто подловила, указываю в свою «няню» пальцем, но он отбивает это ловким «ничем».

— О том, что отпустил ее и подверг ее жизнь опасности. Говорил всегда, что лучше бы она еще чуть-чуть его поненавидела, чем все это.

«Твою мать…» — нечем бить дальше, но я все равно пытаюсь слабо подкидывать тихим шепотом.

— Он убивал…

— Да, это так. В нашей среде иначе не выжить, так просто не бывает. Это было необходимое зло, Амелия.

— Необходимое… — пытаюсь возмущаться, но тут же меня останавливают, и на этот раз Костя.

— Да, Амелия. Необходимое зло. Твой отец никогда не убивал, если можно было договориться — это был последний вариант, который он бы выбрал. Но да, он его выбирал, потому что это жизнь, а в жизни встречаются такие черти, которые просто недостойны жить.

Заканчивает твердо и безапелляционно, намекая на небезызвестного ублюдка, которого мы так долго искали, одним глотком допивает свой кофе, ставит кружку со стуком и смотрит на меня.

— Нам, наверно, уже пора. Светает.

— Подожди, мы еще не обсудили самое важное.

Костя молча ждет, хотя я уверена, что знает, о чем я хочу поговорить, но не перебивает. Чтобы казаться более уверенной и твердой, я поднимаюсь на ноги, расправляю плечи и, помедлив пару мгновений, киваю.

— Я хочу поехать с вами.

Предвещая лавину отказов и пререканий, сразу, как говорю, вбираю в грудь побольше воздуха, чтобы дальше протараторить все свои аргументы, что и делаю…

— Я уже не ребенок и имею на это право, если не больше остальных, то по крайней мере на одном уровне. Я не боюсь. И не испугаюсь! Я…

— Хорошо.

— Я хоть и не знаю, что…Стоп, что?! — удивленно хлопаю глазами, глядя на веселое лицо Кости, — И никаких тебе «ни в коем случае», «это опасно», «ты с ума сошла»?!

— Нет.

Недоверчиво щурюсь, а еще немного отступаю, словно в ожидании взрыва от бомбы с лже-таймером. Но ничего не происходит. Костя, как в принципе и Хан, молча смотрят на меня и улыбаются, а я наконец выдыхаю и мотаю головой.

— Что-то не так. Этот мудак с отвисшими яйцами все таки убил меня за хамство?! Это лимб?

Хан тихо посмеивается, на него я бросаю короткий, испуганный взгляд, потому что дальше снова всем моим вниманием завладевает Костя. Он делает ко мне шаг, сжимает руки выше локтя и кивает.

— Нет, все так и есть. Ты заслуживаешь быть там не меньше меня, но…Позволь мне просто сказать, окей?

Недоверчиво киваю. Тогда меня усаживают на кресло, а «говорильщик» притягивает табуретку под задницу, садится и, помедлив немного, выдыхает.

— Если я попытаюсь тебе запретить, ты же все равно не послушаешь, так? Уверен, что ты запомнила координаты, и даже если тебя ночью разбудить, ты назовешь их без единой ошибки.

— Допустим.

— Поэтому запретов и не будет. Вместо того, я хочу…спросить у тебя: готова ли ты поставить крест на своей жизни?

Молчу. Бросаю взгляд на Кристину, потом бегло на Алекса, но лишь на секунду, снова возвращаясь к Косте, у которого на губах играет мягкая улыбка.

— Ты ушла год назад, потому что хотела жить по-другому, и я тебя понимаю. Это было правильно. Даже Элай понимал всегда, он просто слишком эмоциональный, да и расставание с тобой далось ему непросто. Так ответь мне, Амелия, разве это то, чего ты действительно хочешь?

Снова молчу. Он кивает.

— Птичка на хвосте принесла, что ты стала играть еще лучше…

— Болтливая птичка.

— Ну уж какая есть, — усмехаемся одновременно, а потом он вздыхает, — У тебя прослушивание в Гнессенку через две? Три недели?

— Три.

— Это же то, чего ты хотела…Я уверен, что ты поступишь. Ты не Лиля, той вечно не хватало усердия, но ты поступишь. И ты будешь тем, кем всегда хотела быть — профессиональным музыкантом. Если ты пойдешь со мной, об этом тебе придётся забыть, ты это понимаешь? Никакой сцены. Никакого пианино. Ничего этого не будет. Нам придется прятаться, и я не знаю сколько.

— Александровский его уничтожит…

— Неизвестно, как он себя поведет. Не берись ставить на других слишком много, Амелия, особенно на этого мудака.

— Да брось, это очевидно. Удар же пришелся на его любимую РЕПУТАЦИЮ!

— Даже если так, представь сколько времени это займет? А вдруг что-то случится?

— А вдруг что-то случится с тобой?

— Со мной? Ха! Даже не смешно.

— А с Камиллой?

— Не волнуйся за нее. Она защищена лучше, чем президент.

— Я могу ее увидеть? — тихо спрашиваю, Костя медлит, а потом щурится.

— Если ты хочешь пойти со мной, то нет. Я уезжаю прямо сейчас, и, если ты едешь со мной, я не дам подвергать ее такой опасности.

— Ты ее не увидишь?

— Какое-то время нет.

— Костя…может быть ты не будешь этого делать? — еще тише шепчу, сжимая его ладонь, — Я могу поехать вместо тебя и…

— Нет.

— Костя…

— Амелия, — твердо, но при этом мягко пресекает меня и снова улыбается, — Роза была любовью всей моей жизни, и я должен сделать это сам. Не только из-за этого, но чтобы смотреть нашей дочери в глаза и не стыдиться, когда она спросит о своей маме и о том, что стало с тем, кто виновен в ее смерти. Я должен сделать это сам.

— Я понимаю…

— Я рад это слышать. Ты можешь решить, я даю тебе право выбирать, а это самое важное, и никто тебя не осудит. Ты не обязана идти на эти жертвы, Роза бы этого не хотела… Она тебя очень любила, Амелия, и она не хотела бы, чтобы ты выбирала что-то не из-за своего желания, а потому что думаешь, что должна. Она бы хотела, чтобы ты прожила полную, яркую жизнь и ни в коем случае не зарывала свой талант. Помнишь, как она любила тебя слушать?

Мой речевой аппарат, кажется, отказывается работать — я не могу вымолвить и слова, поэтому только киваю. Косте этого достаточно, слава богу, и тогда он отстраняется и пожимает плечами.

— Камилла здесь, в Москве.

— Что?!

— Она под другим именем и улетит через неделю с бабушкой…

«Представляю, в каком восторге «бабушка»», — усмехаюсь, представляя, как маме некомфортно слышать такое слово, и Костя это понимает, хитро дернув бровями.

— …Эту неделю она проведет с тобой. Так будет, если ты так захочешь, конечно. Если ты решишь пойти со мной, ты ее не увидишь, и она улетит завтра.