Яд в моём сердце

— Эх, Марина, Марина… — посетовала Бескровная, осторожно взяв в руки рамку с фотографией своей любимицы. — Она ведь мне как дочка была.

Вздохнув, профессорша поставила фото Марины Лавровой рядом с Климентьевым, известным пианистом, ныне живущим и работающим в Штатах.

— Считай, убедила, — скрипуче засмеялась Бескровная. — Ну, вернёмся к нашим баранам. Что ты там готовила сегодня?

Лина послушно уселась за инструмент, а взгляд её задержался на фотографии Марины Лавровой. С портрета ей улыбалась жизнерадостная девушка лет двадцати с сияющими глазами и чистым лицом, обрамлённым рыжими вьющимися волосами. Лучезарная, незабываемая, любимая. Только сейчас, не к месту и не ко времени, в памяти Лины всплыло другое фото…

Она не раз вспоминала страшное событие, потрясшее мир искусства осенью 2007-го, когда несчастный случай унёс жизнь Марины Лавровой — великолепной пианистки, прекрасной женщины, мамы Филиппа Полянского, ставшего виновником бед юной Лины Альтман.

День похорон Лина запомнила в мельчайших подробностях. Ласковое солнце согревало холодный ноябрьский воздух, небо было чистым — ни ветерка, ни облачка над головой. Природа словно застыла в ожидании чего-то важного, готовясь забрать принадлежащее ей по праву.

Лина с трудом пробиралась сквозь толпу скорбящих, вглядываясь в серые лица — от горя ноги почти не держали её, а душа окоченела и ныла. Перед глазами всё плыло. В неподвижном воздухе витали запахи терпких духов, сердечных капель и свежей древесины. На пурпурном постаменте возвышался гроб, окружённый пёстрыми венками и полотнами чёрной ткани. Слышались ноющие звуки скрипок, сдавленные разговоры и тихий плач.

А взгляд малахитовых глаз с фотографии, спелёнутой траурной лентой — этот до боли знакомый взгляд растерянно блуждал по толпе, но постепенно угасал и уходил в безвестность.

Как жаль, что всё не вечно. И человеческая жизнь длиною в век и та не вечна. Насмешка судьбы, провидение, злой рок. Где-то внутри юной Лининой души всплывали строки чьих-то стихов: «Я помню — этот страх и есть любовь. Его лелею, хотя лелеять не умею, своей любви небрежный страж…»

Он стоял у колонны бледный и потерянный, в стороне от родственников, от гроба. Его руки безвольно свисали вдоль тела и слегка подрагивали, а взгляд, так похожий на взгляд Марины, поражал безутешным отчаянием.

Филипп! Лина чуть не вскрикнула от пронзившей ее жалости. Как они могли оставить его одного?! Отец, родственники… как могли его бросить? Лина устремилась к парнишке, не помня себя от потрясения. Ей так хотелось согреть его, защитить. Однако, поравнявшись с бывшим обидчиком, она растерялась.

— Филипп! — чуть помедлив, Лина ухватила его ледяную ладонь онемевшими пальцами, припала к плечу и тихо заплакала. Они так и стояли неподвижно. Казалось, что он не замечал её присутствия, но Лина ощущала его отчаяние и страх. Какие слова она могла сказать? Как передать свои чувства? Как заглушить ту боль потери, что разрывала его сейчас? Она заглянула в его глаза, но в них отражалась холодная пустота.

— Филипп, я… тебя… никогда… — прошептала она, и шепот растворился в печальных звуках скрипок.

Их взгляды встретились, его — оживший и потеплевший, её — ошеломлённый и озадаченный… и Лина задохнулась от нахлынувшей нежности и тоски. «Что это?» — пронеслось в её голове. В ответ Филипп благодарно пожал её руку, а губы его тронула грустная улыбка.