Темная принцесса

Она понимающе кивает, ее нос соприкасается с моим.

— Как они думают, где ты находишься?

— Где, по их мнению, я обычно нахожусь? Прячусь. Приношу свою душу в жертву сатане.

Подушка под моей головой сдвигается, и она немного приподнимается, чтобы как следует рассмотреть меня.

— Они просто хотят, чтобы ты была частью их, ты ведь знаешь это, верно?

Я пожимаю одним плечом. — Я уверен, они бы едва заметили, если бы—

— Нет, — решительно огрызается она. — Тебе нужно выбросить это дерьмо из головы. Им не все равно, Николас. Им всегда было не все равно. Они просто… они пытались быть такими, как тебе нужно. Но я не думаю, что ты знаешь, что это такое, не больше, чем они.

— Мне нужно— Я быстро обрываю себя, непроизвольная реакция, чтобы сдержаться, несмотря на все это.

Калли предупреждающе рычит, и, если бы я в данный момент не истекал кровью под ней, я мог бы посмеяться над ее попыткой напугать меня. Но сейчас я чертовски напуган.

— Мне нужно, чтобы меня приняли, — говорю я, отводя от нее взгляд, когда стыд прожигает меня насквозь.

— Видишь, это то, чего ты не понимаешь, — мягко говорит она, ее пальцы хватают меня за подбородок и поворачивают обратно, так что у меня нет выбора, кроме как смотреть на нее. — Они все принимают тебя. Единственный человек, который этого не делает, — это ты.

— А как насчет тебя? — Спрашиваю я, голова идет кругом от всего, что она мне говорит. Это неудивительно. В глубине души я знаю все это дерьмо. Но знать, что она тоже это видит, что она может снять все слои моего дерьма и точно знать, что я чувствую, ошеломляет.

— Я бы не настаивала так сильно, если бы мне было все равно, Николас.

— Почему ты это делаешь?

Она откидывается назад, кончики ее пальцев скользят по моей обнаженной груди, заставляя меня содрогнуться. Никто не прикасался к моей коже здесь уже… долгое, блядь, время.

— Потому что… — говорит она, поддразнивая меня и заставляя ждать.

Ее глаза отрываются от моих, и я наблюдаю, как она рассматривает длинный шрам, который она поцеловала, прежде чем ее взгляд переходит на другие — некоторые, о которых она знает, некоторые, которые, должно быть, застают ее врасплох.

Ее пальцы нежно обводят каждую отметину.

Внутри меня поднимается отвращение.

Я их чертовски ненавижу. Презираю их.

Каждая отметка — еще одно доказательство всего, что мне говорили в детстве. Что я слабый. Недостаточно хорош. Обуза. Бесполезный.

Мои глаза изучают ее, пока она запоминает мое тело, как будто боится, что я больше никогда его не покажу. Честно говоря, здесь она, возможно, недалека от истины. Я молча умоляю ее закончить то, что она собиралась сказать, но, боюсь, она не собирается.

В конце концов, речь шла не о том, чтобы она раскрылась. Речь шла исключительно о том, чтобы она раскрыла меня и, наконец, увидела все пытки и уродство, которые я скрываю внутри.

Ее пальцы дразнят углубление V, которое исчезает в моих брюках, заставляя стон вырываться глубоко из моего горла, и мой член дергается под ней, прежде чем она заводит пальцы за пояс, как будто собирается стащить их с меня. Но она этого не делает.

— Ангел, — умоляю я, ненавидя то, как слабо и отчаянно это звучит. Я просто чертовски надеюсь, что она понимает, что на этой земле нет другого человека, который когда-либо слышал бы мою мольбу подобным образом.

— Где ключи, Николас?

Я колеблюсь, но это бессмысленно, когда она сдвигается ниже, ощущая выпуклость в моем кармане. Она просовывает руку внутрь и вытаскивает их, вешая на палец между нами.

Однако, не довольствуясь этим, она засовывает руку в другой мой карман и выуживает оба наших телефона вместе с ее нижним бельем, которое я запихнул туда ранее.

— Калли, — рычу я.

— Пора действовать, а не просто болтать, Николас.

— Нет, подожди, — жалобно кричу я, когда она слезает с меня и встает рядом с кроватью.

Убирая свои находки в карман, она натягивает трусики обратно на место и смотрит в зеркало, проверяя свой макияж.

Я наблюдаю, как она дразнит меня, когда мой член ноет за пределами моих брюк, отчаянно желая, чтобы она вернулась.

Развернувшись, она пронзает меня взглядом, полным уверенности и силы, и это, блядь, сбивает меня с ног.

Возвращаясь ко мне, она выхватывает мой нож, который я не заметил, как она бросила на кровать рядом со мной.

Ее взгляд скользит по моему телу, ее внимание останавливается на каждом шраме, но она ничего не говорит, убирая мой клинок и пряча его в карман.

Я клянусь здесь и сейчас, что собираюсь пойти против приказов Эвана и подарить ей свой собственный.

Она выглядит слишком охуенно, чтобы его не иметь. Даже если она использует его только в спальне.

— Кто-нибудь еще знает, где мы находимся?

— Нет.

— Могу я поговорить с ними?

Я киваю. — Через Wi-Fi.

— И где я могу найти код для этого, дьявольский мальчик?

Мои губы подергиваются при упоминании ее прозвища для меня. Мне это не должно нравиться. Но, черт возьми, мне многое нравится, чего, вероятно, не стоит делать, когда речь заходит о Каллисте Чирилло.

— Ты уже подключена, Ангел.

Она протягивает руку, и я ожидаю, что она развяжет меня, но это не входит в ее намерения. Ее рука ложится на мою шершавую щеку, и она пристально смотрит мне в глаза, пока я не клянусь, что она может заглянуть прямо в мою черную и запятнанную душу.

Ее большой палец проводит по моему рту, и мне до боли хочется, чтобы это были ее губы.

— Ты достоин этого, Николас. Чертовски достоин.

Прежде чем у меня появляется шанс даже подумать о том, что ответить на это заявление, она хватает свой iPad сбоку и уходит, закрывая за собой дверь.

7

КАЛЛИ

Мое сердце бешено колотится в груди, а рука дрожит, когда я снова вытаскиваю ключи и начинаю выяснять, какой из них подходит к двери передо мной.

— Давай, — умоляю я, когда первые два не подходят.

К счастью, третий — тот самый, и всего через несколько секунд я открываю огромную дверь и, наконец, вдыхаю глоток свежего воздуха, выходя в тепло весеннего солнца.

Мои руки дрожат, а грудь вздымается, когда я подхожу к двуспальному шезлонгу и опускаюсь на него.

Я игнорирую свой iPad и телефоны в кармане. Прямо сейчас у меня нет сил разговаривать с кем-либо еще.

У меня голова идет кругом от времени, проведенного с Деймоном в той спальне.

Я зажмуриваю глаза, и образ его покрытой шрамами груди и живота возвращается ко мне.

Мой собственный желудок сжимается от боли, которую он, очевидно, перенес.

Я знала об операциях, которые он перенес в детстве. Ни для кого не было секретом, что он родился с дырой в сердце и перенес не одну операцию, чтобы все исправить в ранние годы. Но я не ожидала остального. Злые, грубые раны. Ожоги.

Раскаленные слезы наполняют мои глаза, когда я пытаюсь даже представить, через что он мог пройти.

Все парни за эти годы не раз дрались, и в какой-то момент все они были ранены настолько сильно, что оказались в больнице, или, по крайней мере, Джанна нанесла им визит, чтобы залатать их.

Но я никогда не слышала, чтобы Деймон так сильно пострадал.

Я думаю, на самом деле это не должно быть сюрпризом, учитывая, что мне никто ничего не говорит. Но что-то подсказывает мне, что никто другой тоже не знает. И от этого у меня просто болит сердце.

Одинокая слеза скатывается по моей щеке, когда я думаю о том бедном маленьком мальчике, которому снова и снова говорили, что он недостаточно хорош.

Возможно, я совершенно наивна в отношении того, что произошло на самом деле, но я вижу это в нем. Я вижу его боль. Я вижу его веру в слова, которые были брошены в него в детстве.

Единственный человек, который хоть как-то понимает, через что он прошел, — это Алекс. Но даже сейчас, я подозреваю, что он тоже на самом деле не знает.

Протягивая руку, я сердито смахиваю слезу.

Я не хочу, чтобы он думал, что я его жалею.

Я хочу быть сильной ради него. Я хочу стоять рядом с ним и держать его за руку, показать ему, что все, что он всегда чувствовал, — чушь собачья.

Но я не могу.

Его вид, то, что он сказал о себе…

Из моего горла вырывается рыдание, звук которого заглушает шум океана всего в нескольких метрах от меня.

Поджав ноги перед собой, я опускаю голову на руки и каким-то образом умудряюсь пролить еще несколько слезинок. Всего несколько часов назад я бы заявила, что выжала их досуха.

К тому времени, как мой праздник рыданий начинает утихать, у меня внутри, в основном в сердце, такое чувство, что я провела три раунда с Тайсоном Фьюри.

Полуденное солнце прожигает мою черную толстовку насквозь, я скрещиваю руки на груди и стягиваю ее через голову.

Других объектов не видно, и внутри только Деймон, привязанный к кровати, я не слишком беспокоюсь о том, что кто-нибудь увидит, как я загораю в одном лифчике и юбке.

Я со вздохом откидываюсь на спинку шезлонга и подставляю лицо солнцу, отчаянно желая еще больше ощутить его успокаивающее прикосновение. Жар обволакивает меня, как теплые объятия, и я вытягиваюсь всем телом, нуждаясь в пустоте, которая возникает от погружения в то легкое место в моей голове. Это то же самое место, куда я хожу, когда рисую, но у меня сейчас нет на это сил. Мне просто нужно… ничего.

Слезы, заливающие мои щеки, едва высыхают, когда дрожь пробегает по спине, а соски упираются в кружево лифчика.

Вытягивая руки над головой, я обхватываю пальцами подушку и выгибаю спину.

— Кажется, я недооценила твои навыки, дьявольский мальчик, — мурлычу я, закрыв глаза и подставив лицо солнцу.

— Я могу сказать то же самое, Ангел. Отличная работа с узлом.

Его шаги становятся громче, и предвкушение его близости покалывает мою кожу.

— Ты знаешь, я была девочкой-скаутом, — говорю я с ухмылкой. — Я предполагаю, что ты не научился навыкам побега в скаутах?

— Вероятно, тебя не удивит, Ангел, что я на самом деле не фанат групповых развлечений.

— Шокирующе, — бормочу я, наконец, опуская подбородок и приоткрывая глаза.

У меня перехватывает дыхание, когда я обнаруживаю, что он стоит у моих ног, на удивление все еще без рубашки, и смотрит на меня сверху вниз, как будто я в десяти секундах от того, чтобы быть съеденной. Или убитой. И, честно говоря, когда он стоит там, окруженный сияющим солнцем, и выглядит как сам дьявол, мне на самом деле все равно, какой маршрут он выберет.

— Всякий раз, когда мы приезжали погостить к нашим бабушке и дедушке, родителям моего отца, наш дедушка ставил нам сложные задачи, — объясняет он. — Я уверен, что большинству детей понравилась бы игра в прятки. Но не близнецам Деймос.

Я громко ахаю, когда его руки обхватывают мои лодыжки, раздвигая мои ноги, чтобы он мог зажать свои колени между ними.

— Раньше у него был этот сарай в саду. Ну, он называл его своим сараем. Мы с Алексом назвали его камерой пыток.

Я так потерялась в его глазах, в боли, исходящей от него, когда он рассказывает мне эту историю, что яростно вздрагиваю, когда его руки скользят по моим икрам.