Чудо в ущелье Поскоков

Все трое пристыженно уставились в землю, и у Йозо не осталось никаких сомнений, что невестка окончательно испортила и их.

— Тьфу! — плюнул он с отвращением. — Скотина несчастная, они сгниют за решеткой… А ты? — Его взгляд упал на Ратко. — Ты-то чего ждешь?

Пленник испуганно сделал несколько шагов назад.

— Пошел вон отсюда! Марш, пока я не передумал!

— Господин Йозо, не сердитесь, я хотел бы остаться.

— Что значит — остаться? Где остаться? Проваливай! — рявкнул Йозо и схватился за автомат. — Проваливай, обезьяна, пока я тебя не пристрелил на месте!

— Не надо, прошу вас! — беспомощно заскулил Ратко, весь сжался и расплакался, однако Йозо был беспощаден: он поднял ствол и прицелился.

— Папа, не надо! — закричал Домагой, подбежал к пленнику и взял его за руку. — Не надо, папа, мы с ним любим друг друга!

Все, кто стоял в тот момент перед домом, на несколько секунд застыли, как на фотографии. Время остановилось, птицы неподвижно повисли в воздухе, Земля перестала вращаться вокруг Солнца — вот каково было ошеломление, вызванное двумя обнявшимися мужчинами, один из которых плакал, а другой, прижав его к себе, утешал, гладя по голове.

— Педики! — прошептал наконец Йозо с ужасом и громко добавил: — Ну, теперь плевать, если меня и убьют.

На своих коротких ногах он решительно промаршировал на простреливаемое пространство, остановился, развел в стороны руки и приказал:

— Стреляйте! Стреляйте, скоты!

Уговаривать полицейских было не нужно. По двору снова захлестала беспощадная пальба из тысячи двухсот и коротких, и длинных стволов, а папа вдруг передумал и снова, подпрыгивая и виляя из стороны в сторону, побежал под шелковицу.

— Неплохо палят, ей-богу! — заметил он не без некоторого уважения к неприятелю.

— Поскоки, это было последнее предупреждение! — снова взялся за мегафон Горан Капулица.

— Да иди ты в задницу вместе со своим последним предупреждением, — выругалась Ловорка, а потом спросила: — Который час?

— Без пяти десять.

— В самый раз, — сказала невестка. — Кому кофе?

Крешимир попросил двойной, а Домагой со взбитыми сливками. Ратко, вытирая слезы, заказал с горячим молоком, Бранимир — с холодным. Мирна спросила, нельзя ли принести ей капучино. Мирта сказала, что выпила бы большую чашку, но не крепкого, Звонимир хотел маленькую, но крепкого, а Йозо потребовал обычный кофе, но с заменителем сахара. Ловорка пошла на кухню, а все остальные разместились за столом под шелковицей.

— Педрила! — насмешливо шепнул Звонимир младшему брату, увидев, что они с инкассатором держатся за руки.

Домагой повернулся и виновато посмотрел на него:

— Ты сердишься?

— Да чего мне сердиться? — сказал Звоне. — Ты его любишь?

— Люблю.

— Если он хорош для тебя, хорош и для меня.

Ратко благодарно улыбнулся ему, но тут шутки начались с другой стороны.

— Алло, педик! — весело обратился к нему Бранимир.

— Люди, а ведь до меня только что дошло, — спохватилась Мирта. — Они и меня могут отправить гнить в тюряге.

— Тебя-то за что? — удивился Звоне.

— За ту вчерашнюю «шкоду».

— Да как ты могла подумать? — изумился Звонимир. — Да мы бы ни за что не сказали, что это твоя работа.

— Правда не сказали бы? — удивилась Мирна, глядя на него влюбленными глазами.

— Ладно, не глупи.

Тут появилась Ловорка с подносом, полным чашек и чашечек, и разговоры на несколько минут прекратились. Меньше чем за полчаса до того, как их затолкали в полицейские «черные маруси», Поскоки под шелковицей спокойно смаковали кофе, последний — им предстояло еще долго обходиться без него: до тех пор, пока они снова не окажутся на свободе. Ловорка повернулась к мужу, нежно погладила его волосы, потом наклонилась и что-то прошептала на ухо. Он, потрясенный, вскочил со стула, пролив при этом кофе на футболку.

— Что случилось? — удивился Бранимир.

— Я беременна, — улыбаясь, объявила Ловорка.

Тысяча двести полицейских с оружием на изготовку, расположившихся кольцом вокруг Змеиного ущелья, начали с удивлением переглядываться, когда из центра этого кольца вдруг донеслись поющие хором голоса.

— Что это там такое? — прислушиваясь, спросил Капулица.

— Господин начальник, они поют, — сказал кто-то.

— Поют?

По скалистым склонам, перелескам и маленьким полям, огражденным сложенными из камней невысокими заборами, через кусты терновника, над цветами желтого бессмертника и синего шалфея, а может, и выше, достигая вершин голубых гор, даже в это летнее время покрытых белыми шапочками снега, звучала веселая песня:

Папа, купи машинку, велик, электромобиль,
купи мне мишку, зайку, коляску «Юговинил».
Папа, купи мне пирожных и лимонада,
и хоть одного малышонка — мне больше не надо.

— Нанесение тяжких телесных повреждений, незаконное лишение свободы, угрозы, использование рабского труда, бандитизм, кража, создание опасности причинения вреда жизни и имуществу, воспрепятствование исполнению официальным лицом должностных обязанностей, нападение на официальное лицо и незаконное хранение оружия и взрывчатых веществ, — закончил адвокат и озабоченно посмотрел на отца и четверых братьев.

— Это что, серьезно? — невинным тоном спросил Йозо.

— Это, мой уважаемый клиент, все вместе гарантирует двадцать лет тюрьмы, — объяснил ему адвокат, молодой человек, сын какого-то родственника дяди Иве.

— Каждому или…

— Знаете, трудно сказать, все зависит от судьи, судьи бывают мягкие и человечные, и такие могли бы дать каждому из вас по два — два с половиной года, а есть и…

— А наш? Мягкий? — перебил его Бранимир.

— Ваш — худший на свете, — утешил его адвокат. — Точнее, худшая. Это женщина, судья Ягатич. Капулица благодаря своим связям добился, чтобы дело направили самой строгой судье в мире. Уточняю, у нее, скорее всего, ничего с ним нет, но он сделал так, чтобы вы попали в ее руки. А другого и не надо. Ягатич настоящий фанатик — непреклонна, справедлива, неподкупна, принципиальна, храбра. Она остра на язык и всегда говорит человеку в лицо все, что думает. Даже если это ей самой во вред. Мне жаль, но я должен сказать: ничего хорошего от нее не ждите.

— Эх, мать твою за ногу, ну, будь что будет, — сказал Йозо смиренно, а Крешимир сентиментально осмотрел помещение, то самое, в котором почти девять месяцев назад они с дядей Иво встречались с фальшивомонетчиком Ерко Матасом.

Мужчины, как и пристало Поскокам, восприняли плохие новости стоически, но четыре их половины, а особенно жена старшего, выглядели совершенно потрясенными. Ловорка побледнела и чуть не упала в обморок, когда муж пересказал ей все, что услышал от адвоката. Но под конец взяла себя в руки и проявила свое обычное бесстрашие. Встала, придерживая теперь уже довольно большой живот, крепко обняла Крешимира, сказала, что он должен беречь себя, а они с ребенком это испытание выдержат.

После шести месяцев предварительного заключения настал наконец день суда, и начальник полиции постарался устроить из этого настоящий цирк. На улице собралась толпа. Телерепортеры то и дело давали прямые включения и выкрикивали вопросы заместителю государственного прокурора, пока он с черной папкой в руке поспешно проходил мимо них, а когда появились обвиняемые в наручниках и с кандалами на ногах, их почти ослепили шквалом фотовспышек.

Даже самый большой из залов для судебных заседаний оказался слишком тесным и не вмещал всех желающих. Пятерых подсудимых усадили в первый ряд, полицейские сняли с них кандалы и наручники. Голоса в зале постепенно стихали и вскоре совсем замолкли. Потом вошла судья Барбара Ягатич, немолодая низкорослая рыжеволосая женщина в сером костюме и желтой шелковой блузке. Хмурая и задумчивая, судья заняла место председателя судебного веча и принялась листать какие-то бумаги.

— Откройте окна, — сказала она, не отрываясь от чтения документов. — Кое-кто из присутствующих утром забыл помыться.

Потом, через минуту, а то и две, она наконец подняла голову и строго осмотрела сидящих в зале суда. Наконец бросила взгляд и на подсудимых. Ее глаза остановились на Бранимире, которому она неожиданно и непонятно почему улыбнулась. Бранимир ответил ей нерешительной улыбкой.

В течение всего судебного разбирательства, пока читали обвинительное заключение и слушали вступительные речи обвинителя и защиты, она то и дело посматривала на Бранимира и украдкой улыбалась, из-за чего он решил, что судья Ягатич в него влюбилась. Только под конец, уже сидя в «черной марусе», которая направлялась обратно, к месту предварительного заключения, Звоне ему все объяснил:

— А ты видел, как нам эта судья улыбалась?

— Что, и тебе тоже?

— Ты что, не узнал ее?

Бранимир смущенно покачал головой.

— Помнишь, как мы остановились на заправке? Она там была с мужем. Ее хотели избить бритоголовые.

Бранимир облегченно вздохнул: теперь ему не придется объяснять рыжеволосой даме, что они не смогут быть вместе, так как у него есть девушка.

Разбирательства продолжались почти целый месяц. Наконец в последний день, в пятницу, после полудня, когда на втором этаже заканчивался судебный процесс, который средства массовой информации уже назвали судом тысячелетия, в вестибюле здания суда появился Горан Капулица. Примерно через час по лестнице бегом спустился стажер-полицейский, которого Капулица послал выслушать вердикт.

— Шесть месяцев, господин начальник! — выкрикнул он, приближаясь.

— Что шесть месяцев?

— Главный обвиняемый, тот, который старший брат, — шесть месяцев. Время предварительного заключения засчитывается в срок наказания. Остальные получили меньше. Младшему — условный срок.

— Да как же так, мать их за ногу?!

— Хорватский ветеран. — Объяснение стажера было простым.

Горан Капулица повернулся лицом к одной из колонн и — бум! — ударил по ней головой.

— Еще ряд важных обстоятельств: раньше не привлекался, — продолжал парень.

Бум! Начальник снова треснулся головой о колонну.

— Не осознавал тяжесть содеянного.

Бум!

— Кроме того, его жена ждет ребенка.

Бум!.. Бум!.. Бум!.. Начальник полиции ритмично колотил лбом о мраморную колонну, которая поддерживала потолок дворца правосудия, и не остановился, даже когда мимо него в обнимку прошли улыбающиеся Поскоки.

— Капулица, где ты пропадал! — бросил ему Бранимир.

— Привет маме, — сказал Звонимир, и тут Капулица совершенно обезумел.

Он взбежал на второй этаж, ворвался в зал судебных заседаний и принялся выбрасывать в окна попавшуюся под руку мебель, а судье Ягатич, которая убирала в сумку документы, наговорил невесть чего. На счастье, в зале находилась еще и официальная судебная стенографистка, так что осталась точная запись слов, которыми он называл судью, двоеточие потаскухой, жирной коровой, говном, змеюкой и четницей, а кроме того, угрожал убить и саму судью, и членов ее семьи.

После шестилетнего отстранения от должности и служебного расследования Капулице разрешили вернуться в полицию, на освободившееся место в отделе регулировки дорожного движения.