Жернова

Мужик с кусками выдранной бороды, всхлипывая, заворочался на нижних ступенях, прикрывая ободранное лицо от злорадных взглядов. За то время, пока Бренн стоял в очереди, он наслушался столько всего и со всех сторон, что ему стало еще хуже. О многом он уже знал, но здесь, на ступенях, ведущих в Пирамиду, на него вывалили столько подробностей, что он почти захлебнулся в них, но все же пытался разложить все по полочкам.

Ясно, что в случае обнаружения яджу, будущее человека зависело от того, какого рода сила в нем жила. Если он оказывался «пустышкой», то есть у него вообще не находили искры Жизнедателя, то его отпускали, — Непорочные были справедливы. За их беспристрастностью внимательно следила Элмера Милостивая, не позволявшая обижать невиновных.

У носителя слабой яджу, добровольно прошедшего проверку, появлялся шанс на сытую обеспеченную жизнь, если он получал статус димеда и право работать под контролем Ордена. Потому люди в левой и центральной очереди с нескрываемой завистью поглядывали на проверенных и зарегистрированных димедов, стоявших справа. На висках у деревенских знахарок, кукольников, учителей, дождевиков и земляных лекарей — умельцев по земледелию, человечьих и звериных лекарей, кулинаров и слепцов-поводырей, — чернели хринги в виде копыта, как у бабки Дуги. Чернокопытники держались уверенно и с достоинством. Правда, димед, не способный заплатить ежегодный взнос, терял право использовать искру. А его хринг просто срезали с кожи. Однако, любое дело, где пользовали яджу, было прибыльным, уважаемым, и люди вновь шли к Дому Правосудия за разрешением, подставляя виски для повторного нанесения «черного копыта».

Если Судьи видели сильный дар у простолюдина, то бедолагу ждало многолетнее пребывание в подземном Узилище. Там проводили так называемые процедуры Очищения, во время которых жрецы подвергали несчастного разным испытаниям. А главное, как и говорила старая Ойхе, — «доили яджу» до тех пор, пока «очищаемый» или попросту «овца» не становился пустышкой со свернутыми мозгами. Именно такого исхода и опасался Бренн, с тоской глядя на вход в Пирамиду. В сырых темных камерах Узилища, что находилось в подземельях Дома Правосудия, ждали своей участи, обвиненные в скверне. На верхних ярусах томились в темницах те, у кого еще имелся шанс вырваться отсюда после Очищения и оправдания. Ниже шли лабиринты с многочисленными камерами для узников, приговоренных к пожизненному заключению. В период обильных зимних дождей преступники сотнями тонули в холодных смрадных водах, смешанных с фекальными нечистотами. И тогда камеры освобождались для новых обвиненных.

А что ждет его? Рубаха давно была мокрой от пота — Бренн не мог думать ни о чем, кроме предстоящего испытания. Искра его сильна — значит, самый «благоприятный» исход — стать «овцой»! Все его существо вопило, протестуя против такого результата.

Но самое страшное случится, если дознаватели выявят правду о том, что он уже сделал с помощью яджу… Тогда жуткой казни, о которой упоминала ехидная Мелена, не миновать. Его объявят урхудом — закоренелым, погрязшим во тьме, гнилым уродом, не признающим власть Светлосияющего Синдри — и все близкие и знакомые возненавидят и отвергнут его.

Но он не урхуд! Он же не поклоняется чернобогу Калибаа, как это делают носители гнили, что вовсе не считались людьми. Бренн сам ненавидел их. Ведь чтобы получать все больше скверной силы, они вредили всем подряд любыми способами, насылали мор и болезни, вырывали плод у беременных, наводили порчу, мучительно умерщвляли младенцев. Именно чернобогу Калибаа приносил в жертву детей страшный король древности Чарлаг.

Бежать? Смешно до горьких слез. Поганый Барнабас был прав — на охоту за гнилыми уродами, как и за беглецами, избегающими проверки на скверну, тут же отправлялись Ловчие, и тогда пойманных ждала позорная и мучительная смерть на Площади Искупления.

***

Бренн не отрывал глаз от наружных дверей, за которыми открывался короткий проход, а после него, за внутренними дверями — темная кишка коридора, ведущая в чрево Пирамиды. Солнце беспощадно жгло макушку, часы на башне возвестили о приходе полудня — значит, он стоит в очереди уже почти семь часов. Оглянулся, посмотрел вниз — стоявший далеко внизу Морай приподнял ладонь — «я здесь, я жду».

До портика перед дверями, где на вереницы прибывающих взирал жрец-распорядитель в длинной тоге, оставалась пара десятков ступеней. Бренн разглядел хринг над бровью Непорочного — всего один черный коготь. Свой низкий статус в иерархии Ордена жрец, похоже, пытался компенсировать внешними достоинствами — хламидой из шелковистой лиловой ткани и серебряными наперстнями на пухлых пальцах. Изысканно выстриженная бородка не скрывала полные напомаженные губы, сложенные вишенкой. Окрашенные хной, стянутые на темени волосы, были сколоты золотой бареттой.

Женоподобный толстяк выглядел смешно рядом с могучими мускулистыми эдирами. Их тяжелые трезубцы и тулвары с широким клинком напрочь вышибали мысли о неповиновении. Однако приказам толстяка стражи подчинялись торопливо и беспрекословно. Внутрь пропускали столько человек, сколько пальцев показывал распорядитель, который не произносил ни слова и даже не глядел на поднимающихся. Воспитанник-эфеб находил в свитке имена и отмечал, громко называя их жрецу.

Бренн сделал шаг на предпоследнюю ступеньку, когда к Дому Правосудия подъехала легкая коляска, а за ней — глухая повозка, с торца закрытая решеткой, окруженная группой из шести конных Ловчих. Вокруг тут же собралась гомонящая толпа зевак с горящими от жадного интереса глазами. Народ в очередях, как по команде, также развернулся, боясь упустить что-то важное. С мягкого сиденья коляски степенно сошел Непорочный, поддерживаемый двумя эфебами. Его взгляд поверх голов устремился к Распорядителю у входа, и стражи стали отталкивать людей древками трезубцев к краям лестницы, чтобы полностью освободить проход. Жрец уселся в портшез, и четверо порхов осторожно подняли и понесли его вверх. А из повозки за веревку на шее вытянули босую беременную женщину в одной рубахе. Ее рот был забит пробкой, руки связаны за спиной.

— Ловчие схватили гнилушку! Урхуд! — вонзились в уши крики из толпы. То и дело оступаясь, беременная тяжело поднималась по ступеням, Бренн видел ее уродливо растянутые пробкой губы и раздуваемые от нехватки воздуха ноздри. Народ шарахался, делая оберегающие от скверны знаки.

— Чуешь, как от нее холодом-то веет, — услышал Бренн за спиной громкий шепот.

— И не говори, прям будто душу высасывает, тварь, глазами-то как ворочает, стерва… Видать, ищет-ищет, кого бы сгноить… И ублюдка своего, поди от храфна поганого зачала, паскуда брюхатая…

За женщиной из повозки вытолкнули здорового верзилу, и Бренн в недоумении замер — несмотря на разбитый распухший нос и ротовую пробку, искажающее черты лица, человека невозможно было не узнать.

— Да это же Сирос — помощник пекаря… — услыхал он громкий возглас снизу.

— Хрень какая! — в другом голосе слышалась растерянность, — кой кукиш пекаря-то угораздило попасть в темные уроды? Кобелина он, конечно, знатный, но окромя этого за ним вроде ничего такого не водилось…

Бренн не верил глазам — Сирос — урхуд? — это же курам на смех. Кроме похоти, обжорства, да ябедничества его не в чем было обвинить… Оттянутые назад плечи и скрученные ремнем локти за спиной доставляли парню сильную боль, и его громкие стоны хорошо слышались в повисшей тишине. Когда мимо вели беременную, Бренну даже не пришлось напрягаться, чтобы уловить слабый запах яджу с оттенком древесной коры. Но это был чистый светлый запах, в нем не было примеси грязи и скверны.

Перед жерлом коридора женщина вдруг остановилась, издавая странные горловые хрипы, будто давилась чем-то. По ее ногам потекла моча. Распорядитель резво отскочил, с отвращением глядя на ее торчащий из-под рубахи живот и выпирающие груди. — Жаль, что нельзя вытащить пробку из твоего поганого рта, гнилая уродка, — прошипел он. — Иначе ты бы языком вылизывала сейчас свои мерзкие выделения.

От праведного гнева кончик его носа дрожал, а полная верхняя губа вздернулась, обнажая мелкие выбеленные зубы. Стражник толкнул урхуд в спину древком пики, заставляя идти дальше, а из-за двери на четвереньках выползли две порхи, и, почти касаясь лицами пола, стали вытирать лужу и мокрые следы за преступницей. Затем в дверь втолкнули скулящего Сироса, от которого едко и кисло воняло потом и ужасом. Бренн отвернулся. Наверное, и я также воняю страхом… — мелькнуло в голове. Он нашел глазами опекуна, почти потерявшегося среди толпы зевак. Тот кивнул ему, но легче не стало.

Тут эфеб сделал знак, чтобы Бренн поднялся на площадку портика, и он шагнул на последнюю ступень. Скользя равнодушным взглядом над головами людей, что ожидали на ступенях, распорядитель молча показал один палец. От Непорочного повеяло давно скисшим молоком. Бренн невольно поморщился и про себя усмехнулся — этому похожему на бабу жрецу никогда не подняться до следующего ранга. Нажав на плечо Бренна жезлом, эфеб велел: — Идешь вместе с уродами в Судейский зал!

Главный коридор, освещенный тусклыми красными светильниками, ветвился множеством отходящих от него узких коридоров с дверями, рядом с которыми стояли ссутулившиеся фигуры просителей. Первым эдиры поволокли пекаря, который мелко семенил, скрючившись в три погибели, так высоко вздернули ему за спиной запястья. Следом вели скулящую женщину и Бренна. Страж постоянно подталкивал его в поясницу древком короткого копья, но идти быстрее не получалось — перед Бренном еле передвигала ноги несчастная беременная, и при толчках он едва не утыкался ей в спину.

Как заклинание, в голове билась единственная мысль — пусть они найдут совсем хилую искру! Слабую и жалкую… Пусть будет так!