Жернова

***

Он стоял на пятачке у Трех углов напротив здорового, как откормленный кабан, Джока, желавшего отомстить за выбитый в последней драке зуб. Гнусавый зло скалил щербатый рот, рычал, делал обманные выпады, резко взмахивал ногами в новых кожаных сапогах… Но сегодня рядом с ним не было его кузенов. Именно на это Бренн и рассчитывал. Он давно знал — именно этой короткой дорожкой, проходящей через проулки и Три угла, сын мясника таскается в Веселый дом потешиться с хусрами. Причем ходит Джок один, избегая лишних пересудов, поскольку его отец уже сосватал ему перезревшую толстомясую дочь богатого ювелира, и очень дорожил связями с ее семейством.

Бренн кружил вокруг Джока, держась на расстоянии, обзывая грязным боровом и добиваясь, чтобы тот вошел в раж. Времени для осуществления плана было в обрез, да еще то и дело приходилось посматривать в узкие проулки меж глухими стенами трех высоких домов — не идет ли кто. Здесь и днем не появлялось солнце, а сейчас — после заката, тени сгустились еще плотнее…

Уворачиваясь от массивных кулаков мясника, Бренн старался сильнее разъярить его, давно зная, что при всей своей неповоротливости, в уличной драке Джок весьма неплохой боец с длинным тяжелым ударом. И верзила подтверждал свою репутацию — скользящий удар по печени чуть не вышиб из Бренна дух, отбросив к стене. Ничего, это ничего — главное, чтобы на лице не осталось следов.

— Проси пощады, ублюдок хусры, — заржал Джок, видя, что враг держится за бок, тяжело дыша. Но Бренн преувеличил свои страдания. Резко оттолкнувшись от стены, прыгнул вперед и харкнул в глаз предвкушающему расправу Джоку. Мясника перекосило от бешенства и, бросив быстрый взгляд по сторонам, он выхватил из поясных ножен за спиной короткий треугольный чинкуэда. Этого Бренн и дожидался.

— Ползи ко мне на коленях, урод канавочный, я отрежу тебе твой сраный стручок… а потом — трахну тебя, как трахал, кто ни попадя, твою поганую хусру мать… — заревел Джок и пошел в атаку, перехватив кинжал обратным хватом. Бренн знал, что молодой мясник, годами кромсавший туши свиней, в ножевой драке слыл мастером, пользуясь чинкуэда редко, но метко. И осторожно — калеча, но не убивая. Слишком суровы законы Лаара к убийцам. Но сейчас Джок созрел…

Под ложечкой привычно зажгло, будто в желудок хлынула неразбавленная синюха. Ярость и обоснованное опасение, что Джок выполнит свою угрозу, ускорила выброс яджу. Дожидаясь этого момента, Бренн копил ее несколько недель, сдерживая и стравливая по каплям. И сейчас нутряной жар вмиг поднялся, забился в глотке и, опалив губы, жгучей струей выплеснулся в сторону врага.

Оскалившись, Джок сделал широкий шаг к Бренну, и вдруг, будто подавившись, схватился за горло. Он сипел, пытался откашляться, кружась на одном месте, но, даже задыхаясь, пытался достать кинжалом отскочившего Бренна, который с восторгом и ужасом наблюдал за гневом взбесившейся яджу.

Глаза мясника наливались кровью, вылезая из орбит. Разевая рот, как рыба на берегу, он хрипел, в кровь раздирая себе толстую шею в попытке хлебнуть хоть глоток воздуха. Но тут из ноздрей и ушей Джока хлынула кровь. Бестолково пятясь, парень наткнулся спиной на глухую стену и сполз на землю. Под его штанами медленно расползалась бурая смрадная каша. Мясник задергался, как в припадке, засучил ногами, скребя по булыжникам каблуками новых сапог, и вдруг замер с широко разинутым ртом… В Бренна вперились выкатившиеся глаза с дорожками крови из лопнувших сосудов.

Оглядываясь и дрожа от выплеска адреналина и нарастающей паники, он подошел и ткнул Джока носком башмака.

— Эй, ты, скот толстомясый, вставай! Вставай, Джок!!! — заорал он, почти теряя сознание.

Но Джок не хотел вставать. Он умер.

****

— Ты чего, — схудилось? — глухо, будто сквозь воду, донесся голос Морая. Бренн вздрогнул, чувствуя, как на потный зашеек опустилась шершавая ладонь. Потряс головой.

— Да, нет… да… немного… Чуть не сдох там…

— Но ведь не сдох, — похлопал его по спине кузнец, — и даже вышел на своих двоих в нужную дверь!

— Они ничего не нашли, афи. Ничего!

— Понятное дело, что не нашли… — Морай глубоко вздохнул, — хорошие вести, очень хорошие… — В его голосе звучало явное облегчение. Он выпрямил спину, и, сунув в зубы трубку, с наслаждением затянулся.

— Ну что, ученик, пошли заморим червячка, — с вечера ведь крошки во рту не водилось…

— Попозже, афи… сейчас только пить хочется — море бы выхлебал… — Подскочив к питьевому фонтанчику на углу, Бренн жадно хватал ртом холодную струю, от которой ломило зубы, и не мог остановиться — казалось, что за эти часы из него выдавили всю воду, весь воздух и всю кровь. А в голове, не стихая, бубнили два голоса:

— Джок сам виноват. Сам. Он обливал помойными словами мать, он был готов распотрошить меня. Я защищался!

— Хрень все это! — возражал второй голос. — Ты неплохо уворачивался и спокойно мог бы удрать, не подпустив его к себе и не дать вспороть брюхо. Ты сам ярил его, чтобы он дал тебе повод использовать твою сраную яджу!

— Я не собирался убивать, просто… да, хотел испробовать яджу на этой скотине, но…

— Хрень! Ты давно выслеживал его, узнавал, выжидал, чтобы подловить его здесь одного, в глухом месте. Ты все рассчитал, копил яджу, и даже не пытался сдержать выброс, потому что знал, что, если Джок уцелеет, то сразу сообщит Непорочным. Ты хотел убить и убил.

— Джок был дерьмом. Паскудой!

— Еще какой! Только вот паскуда Джок никого не убивал. В отличие от тебя…

— Мало того, — продолжал долбить голос, — ты еще и Сироса погубил, ведь именно ты виноват, что из-за тебя страшной смертью умрет невинный опозоренный пекарь.

— Это случайность! Я не хотел! Кто-то донес на него, просто сводя счеты…

— Само собой, кто-то донес… Но это будет случайностью, если ты пойдешь и признаешься в убийстве мясника до того, как его насадят жопой на кол…

— Но тогда казнят меня!

— Само собой… Само собой…

Странно, но сразу после убийства, Бренн чувствовал себя очень даже неплохо. Совсем не так, как после лечения Дуги, когда его мутило и ломало. Конечно и сейчас его здорово колбасило, но больше от перевозбуждения и страха, что его схватят. Убивать оказалось неожиданно легко. И он чувствовал лишь небывалый прилив сил и веселой злости, — как после хорошей порции синюхи.

А вот сейчас он бесился из-за этих сраных голосов, а еще потому, что перед глазами маячили выкатившиеся кроваво-красные глаза Джока и обгадившийся от ужаса Сирос, на месте которого должен быть он — законопослушный благонадежный ученик кузнеца Бренн Ардан.

***

Неожиданно в темечко вонзилась мысль, которая напугала его до дрожи, — а вдруг Дознаватели ничего не обнаружили, потому что сила просто-напросто ушла из него, как вода сквозь песок? Но с чего бы это? Бренн запутался в своих страхах и злился. Какой же он пень — сначала трясся, что яджу обнаружат, теперь — что она исчезла.

В глотку не проталкивалась даже каша, которую Лотта щедро приправила маслом и медом. Видя такое дело, Морай налил полстакана синюхи и молча поставил перед ним. Бренн глубоко вдохнул, махом влил в себя обжигающую жидкость и заорал — ободранное ротовой пробкой горло загорелось огнем. Отдышался. В темечко ударило, и ледяной ком в груди растаял. Через пару минут он жадно съел миску каши и провалился в глубокий сон до самого вечера.

— Давай-ка не разлеживайся, — на закате спать не дело, — услышал сквозь густой сон голос опекуна, полагавшего, что труд в поте лица — лучшее лекарство в большинстве случаев, ну а проверка на гниль у Непорочных как раз и есть тот самый случай. Воспаленные порезы от медузьих щупалец Морай вообще не счел поводом ныть и жалеть себя — мужику не пристало обращать внимание на ожоги и царапины.

— Работа к тебе уже идет, скоро к порогу прихромает… — добавил, посмеиваясь Якоб, очень довольный, что Бренн вернулся целый и невредимый. А все остальное, по его твердому убеждению, — труха…

Бренн нехотя поднялся. Во рту — горько и сухо. Перевязанные руки почти не болели… терпеть вполне себе можно, и работать можно. Даже нужно. Вышел через задний двор к воротам, шлепая босыми ногами по теплым камням. Вишневая улица была полна привычным шумом, криками и повседневной суетой. Возвращались с рынка торговки, дребезжали по булыжникам тележки зеленщиков, возилась в пыли мелюзга, играя в камушки, порхи тащили на спинах ящики и корзины с товаром, орали коты и галдели чайки.

На душе стало светлее, когда Бренн увидел под спутанной челкой веселые глаза Хагана, ведущего под уздцы хромающего темно-пепельного жеребца, припорошенного «инеем» — светлыми прядками в хвосте и гриве.

— Приветствую! — оскалил белые зубы карлик, сжимая плечо Бренна, — Театр дядюшки Гримара, наконец-то, прибыл в ужасный и прекрасный Бхаддуар и, как всегда, мастерит подмостки на площади Сухого Дуба… А чего руки забинтованы? Помочь-то сможешь? — забеспокоился он.

— Конечно помогу… А руки… руки «розочки» обстрекали, падлы! — отмахнулся Бренн, разматывая тряпки на ладонях. — Ерунда в общем… Рад тебе, Хаган, — он сжал ему плечо в ответ и повернулся к лошади. — Что Пепел, захворал, бедолага? — Бренн положил ладонь на бархатистую морду жеребчика. Шумно дыша, конь ткнулся ему в плечо… Крепкий и теплый звериный запах успокаивал.

Карлик сдвинул светлые брови, озабоченно глядя на Пепла: — Да вроде опять эта долбанная заковка… Лишь бы не нагноилось…

— Если и нагноилось, то не глубоко, — помотал головой Бренн, — я видел, как он шел, — ему больно, но терпимо…

Присев, он быстро ощупал колени жеребца. Слева — прохладное, воспаления нет. На правой ноге, которую жеребец щадил, — небольшая тугая припухлость, кожа теплее, а вот копыто — горячее. Бренн легко пробежался пальцами по ноге Пепла, нащупав пульсацию артерии.

— Ты прав, Хаган, — это поганая заковка, но, слава Синдри, все же непрямая, — подковный гвоздь мясо не задел. Однако ж, гляди, — Бренн ткнул в черное пятно на копыте — гвоздь «горит». Недели три назад подковали?

— Так и есть — как-раз в Беллармо заезжали… Кузнец тамошний, видать, хряк криворукий… — карлик выругался.

Бренн уже не слышал, как возмущается Хаган, — наступил тот самый момент, которого он так боялся. Сейчас он узнает точно, сгорела ли искра Жизнедателя… И очень может быть, ему придется принять неизбежное и горькое… Он с волнением прислушался к себе, поглаживая колено вздохнувшего Пепла. Внутри задрожало, сердце забилось чаще, стало жарко — яджу откликалась! Она никуда не делась и по-прежнему бурлит в крови…

Но как такое может быть? Дознаватели ошиблись? А почему нет? Ведь в Сиросе они разглядели гниль, а на деле пекарь был чист, как непорченая дева. И все равно странно…

Хаган со смешками рассказывал обо всем, что происходило в театре Гримара за последние полгода, расписывая города и провинции, где они колесили со своими представлениями… Рассеянно слушая его, Бренн осторожно расковал Пепла, удалил давящий гвоздь и расчистил рог на копыте. Во время неприятной процедуры жеребец даже не шевельнулся, стоя с сумеречными глазами и тихо дыша, будто во сне. Обрабатывая место гвоздевой ранки синюхой, Бренн тихо шептал, как шептала коням его мать, стараясь ослабить боль… Он по капле цедил яджу, стараясь не выплеснуть лишнее…