Дело об Уроборосе

“Дело об Уроборосе” красовалось посреди экрана эффектным жирным шрифтом.

Я задумчиво разглядывал новый заголовок в своем черновике, который, совершенно очевидно, мог написать разве что я из будущего, потому что никакого дела с подобным названием ни у меня, ни у Шерлока никогда не было.

Варианты с перемещением во времени я предпочел отмести сразу, как невозможные, и решил предложить Шерлоку иное, куда более логичное и вероятное объяснение:

— Шерлок! Кто-то хозяйничает в моем блоге!

— Да-да, совершенно верно, Джон! Именно так он и поступил!

— Кто? — настороженно уточнил я.

— Мистер Адамс! Он вколол матери медленнодействующий яд! Дьявол! Мы все это время искали не там! Если бы Лестрейд столько не копался...

Я нахмурился. Шерлок говорил о последнем своем деле, достаточно интересном, чтобы увлечь его хотя бы на несколько дней. Некая миссис Адамс недавно скончалась в госпитале святого Петра от отравления неизвестным веществом, оставив после себя лишь тринадцатилетнего сына и безутешную сестру.

— Шерлок, ему же всего тринадцать! Какой у него мотив?

Шерлок остро взглянул на меня поверх сложенных домиком ладоней.

— Напомни, во сколько впервые убил Мориарти? Убивать начинают и раньше, Джон. Кажется, этот юный джентльмен начал свою деятельность задолго до нашего знакомства.

Я со вздохом закрыл экран ноутбука и сел напротив, приготовившись слушать. Шерлок в кои-то веки сумел пробудить мое любопытство.

А ведь действительно с чего все началось у Мориарти? Со скуки? С желания мстить? С интереса к смерти?..

— У него нет мотива. Он исследователь. Он сам говорил это полиции! — Шерлок зашуршал бумагами. — Ага, вот оно!

“Я не издеваюсь над животными. Разве что над лягушками... но я хочу научиться ничего не бояться к тому времени, когда буду учиться на врача. Честно говоря, я все ещё боюсь крови, офицер…”

Я хмыкнул. Все мы начинаем с лягушек, кто-то раньше, кто-то позже. Потом крысы, а потом и люди… Но между этими этапами может пройти не один десяток лет. Ну и разумеется, миссия врачей — спасать, но не лишать жизни. Иногда наш удел — лишь продлевать бессмысленную агонию в надежде на лучший исход. Порой это мучительно осознавать, однако мы приносим клятву, и она держит нас на короткой цепи. Почти всех из нас.

— То, что мальчишка тренировался на лягушках, это ещё ничего не значит, Шерлок, — вздохнул я. — Никто в мире не посчитает это уликой…

— А ты? — он внимательно посмотрел на меня.

— Знаешь, сколько я их загубил? — усмехнулся я. — Закоренелый преступник перед тобой, Шерлок! Вот мое чистосердечное признание! Тринадцать лет, конечно, рановато, но уже тогда появляется первый интерес.

— Он боится крови, — Шерлок откинулся на спинку кресла. — Боится крови… Режет лягушек, чтобы не бояться. Что-то в этом не так…

Я смотрел на его худое бледное лицо, озаренное светом старой настольной лампы, стоявшей между нами, и молчал. Мне всегда было интересно наблюдать за ним, когда он думал. Ради таких лиц и рождались когда-то талантливые художники, чтобы запечатлеть величайших мыслителей своего времени и кистью или же долотом увековечить хотя бы тень тех знаний, что наполняли глаза их натурщиков. Работа человеческой мысли — одна из парадоксальнейших и завораживающих вещей на планете. Иногда я жалел, что я не художник.

Находиться рядом с гением, вроде Шерлока, невыносимо, если смотреть на него с точки зрения обычного человека. Я всегда старался уходить от этого взгляда. Я не любил смотреть на Шерлока, но мне нравилось наблюдать за его глазами. Скучающие и безучастные, они вмиг наполнялись жизнью и энергией, когда начинал работать его странный неповторимый мозг.

Глаза — единственное окошко в таком сложнейшем механизме, как человеческое тело, через которое можно увидеть эту самую неуловимую и непонятную метафору, называемую мыслью. Загадочный электрический импульс, зарождающийся где-то в глубинах мозга и несущийся быстрее всего, что когда-либо существовало на земле.

Мне всегда было до странного смешно, что такая мощь, такой запас энергии, который вмещает в себя человеческая личность и разум, растворяется в небытии, стоит лишь человеческому телу нанести себе слишком сильный вред.

— Сам процесс смерти, — неожиданно произнес Шерлок. — Вот что его интересовало. Я все никак не мог понять, что же было не так в его словах. Он боится крови, но не смерти. Не чужой смерти.

— А своей? — зачем-то спросил я. — Как думаешь, боится?

Мне было интересно, что он ответит. Интересно было сравнить наши мысли.

— Такие люди о ней не думают, — отмахнулся Шерлок, резко вставая и бросаясь к пальто. — Они чувствуют себя властителями мира. Надо кое-куда съездить! Джон, ты со мной?

Я покачал головой.

— Езжай один. Надеюсь, ты ни во что не успеешь вляпаться в этот чудесный вечер!

Шерлок не удостоил меня ответом, он накинул на шею шарф и растворился в октябрьском туманном мареве, которым так славится Лондон.

Я откинулся на спинку кресла и рассеянно подтянул к себе лежавший на столе кинжал. Вгляделся в тусклое почти ничего не отражающее лезвие и полюбовался скользнувшим по нему отблеском лампы. Луч света проскользил по гладкому металлу и неожиданно зацепился за гравировку, рассыпавшись мелкими осколками. Змей пожирал свой хвост, стремился к концу, чтобы уничтожить начало.

Я хмыкнул, подбросил кинжал в ладони и на пробу резко метнул его в стену, уже ранее изрешеченную Шерлоком. Попал. Это оказалось неожиданно приятно, я думал, что давно разучился так делать. Разучился попадать.

Я думал, что Шерлок не прав. Когда человек достигает определенной грани, то ему становится все равно. Ему все надоедает, ему становится скучно, и тогда он тянется разрушить всё.

Если предчувствия меня не обманывали, то Шерлок поехал убедиться. Убедиться в том, что он ошибся. Я на это смотреть не хотел.

* * *

Должно быть, я задремал, потому что резко распахнул глаза от раздавшегося звонка и спешно пытался нашарить телефон на столе вместо того, чтобы достать его из кармана.

— Он мёртв, Джон! — голос Шерлока впервые на моей памяти был таким пораженным. — Они все мертвы. И он, и его тетка. Он убил и её, и себя. Все это время прятал яд в чучеле дохлой крысы.

— О боги… — только и смог вымолвить я.

— Мориарти оставил мне послание, — отрывисто произнес Шерлок. — Это… это вызов! Мальчишка положил на кухне шприц с ядом и письмо, предназначенное для меня.

— Ты прочел его? — перебил его я.

Нет, Шерлок не мог быть так глуп, он не мог разочаровать всех нас. Мориарти бы обязательно оставил ещё один подарок...

— Да, — коротко ответил Шерлок. — Оно правда тоже было пропитано ядом, но это мелочи!

Я с облегчением выдохнул. Это был бы слишком ранний и слишком глупый уход. Шерлок не мог так подвести меня, эта квартира стоила слишком дорого.

— И что он написал тебе?

— “Игра наскучила, пора заканчивать. Иди за белым кроликом, и мы посмотрим друг другу в глаза".

— Это всё? — уточнил я.

— Нет, — после непродолжительного молчания отозвался он. — Он загадал мне загадку: “Два — это мистика, семь — суть, а ты ещё не знаешь, что оно было тебе дорого. Рыдай, Шелли!” Последнего ты не слышал!

Я усмехнулся, хотя ситуация совершенно к тому не располагала.

— Что сказал Грег?

— Кто?..

— Лестрейд, — уточнил я. — Инспектор из Скотланд Ярда, с которым ты работаешь уже пять лет, Шерлок!

— А-а, — он задумался, и в трубке повисло молчание. — Как обычно, ничего важного!

Я хмыкнул. В этом весь Шерлок. Гении и дураки похожи тем, что обижаться на них равноценно тому, чтобы пинать стену Тауэра в надежде, что однажды она все же рухнет. И я не обижался. Обрушить стены Тауэра куда проще чередой точно направленных взрывов. Всего-то и надо что не попасть под видеокамеры и усыпить бдительность часовых.

— Что ж, тогда возвращайся скорее! — произнес я и первым сбросил вызов.

Кажется, Шерлок хотел сказать что-то ещё, но я не смог отказаться от этой маленькой мести. Я знал, что его это заденет.

Он любил быть первым во всем. И признаем честно, в большинстве случаев он этого заслуживал. Его ум привлек меня ещё очень давно. Возможно, ещё до нашего знакомства. Что-то приманило меня в тот день, по жизни что-то влекло меня к этому удивительному непредсказуемому человеку, иногда похожему на большого ребенка. Я впервые встретил кого-то, кто смог пробудить мое любопытство, заинтересовать меня.

Доктора циничны, пусть порой и стремятся это замаскировать. Знаю, порой я кажусь человечней Шерлока, и это правда. Мне нравятся реакции людей, когда они радуются, улыбаются, смеются, поэтому я стремлюсь вызывать именно такие.

Шерлок же предпочитает задирать Андерсона. Что ж, каждому свое.

Странным было это дело о загадочном яде, что закончилось так печально. Я знал, что Шерлок запишет это в свой проигрыш, и это меня отчасти удручало.

Все началось с того, что к нам обратилась некая уже немолодая мисс, утверждавшая, что её тринадцатилетний племянник травит свою мать. Она никак не могла это доказать.

Шерлок заинтересовался, и мы взяли это дело. Мы наведались в тот дом несколько раз и обыскали все, что могли. Никогда не пытайтесь найти улики в комнате подростка. Там можно найти вообще все что угодно. Лично на меня свалилась хоккейная клюшка с привязанной к ней дохлой крысой.

Шерлок тогда лишь вздернул бровь, но ничего не сказал, за что я был ему весьма благодарен. Клюшку, к слову, он осматривать не стал. Видимо, доверял моему чутью.

Тринадцатилетний Алан Адамс отличался нездоровой бледностью и весьма острым умом. Он не доверял никому, но мне неожиданно поверил. Мы разговорились у школьной ограды, пока Шерлок пытался проверить его личное дело.

Юный мистер Адамс с поражающим прямодушием поведал мне о том, что мечтает стать врачом, но до ужаса боится боли и крови. Вместе с этим его интересовало явление смерти, это было уже более странно, но я не удивился. В конце концов, я имел дело с подростком. А затем он неожиданно спросил, скольких пациентов мне довелось потерять.

— Гораздо больше, чем мне бы хотелось, — ответил я ему тогда.

Это был уклончивый ответ, вполне в духе Майкрофта. На самом деле мне было бы трудно вспомнить точную цифру.

— Что такое смерть, по-вашему? — спросил он.

— Человек умирает, когда умирает его мозг, — как мог доступно постарался я изложить общепринятое определение.

— Куда же девается все, что было в его голове? — задумчиво проговорил он. — Все эмоции, чувства, мысли… Тело сгнивает, а это?

— Кто знает, — ответил я.

— Я боюсь этого, — сказал он. — Постоянно думаю и не могу избавиться от страха.

Я сказал, что с возрастом это перестанет его интересовать и пройдет. Но слова его меня зацепили.

Я обожал работу человеческой мысли. Она завораживала меня с самого детства. Возможно, что и Шерлок был так мне близок именно потому, что эта мысль билась в его талантливой голове, не замирая ни на мгновение. Когда он был бесстрастен, то его разум был острым как кинжал, когда же его захлестывали эмоции, то это была настоящая феерия, наблюдение за которой воистину захватывало.