Упырь на Фурштатской (сборник)

Вот, между прочим, небольшой пример. За завтраком (Карл Карлович никак не хотел отпустить меня без завтрака) подали битые котлеты, разварную рыбу и картофель.

Карл Карлович, заметив, что дочь довольствуется разварным картофелем, пододвинул в ее сторону блюдо с котлетами.

– Кушай котлеты, Анюта! для тебя нужна питательная пища.

– Не хочется, папа, – отвечала девушка, избегая отцовского взгляда, – я лучше поем рыбы.

– Вздор, друг мой, кушай котлеты, рыба тебе не годится. Не правда ли, Иван Петрович? – спросил генерал, обращаясь ко мне.

– Мясная пища предпочтительнее, – отвечал я весьма просто, все еще не догадываясь, что тут дело о вопросе весьма серьезном.

Тут вмешалась Авдотья Карловна.

– Ты забываешь, друг мой, что сегодня среда, – сказала она, обращаясь к мужу, но не поднимая также глаз с тарелки.

Карл Карлович крякнул как-то выразительно, но не желая, вероятно, при постороннем придать серьезный оборот небольшой этой размолвке, сказал шутя: «Среда не пятница, а масленица не великий пост. Что для здорового шутка, то для больного жутко. – Пусть Авдотья Федотиевна кушает круглый год жареные подошвы в постном масле (сушеные грибы); для нее это здорово, – но тебе, друг мой, я думаю, и ангел-хранитель твой не посоветует также поститься».

Анна Карловна, заметив, что дело принимает довольно мирный оборот, ласково посмотрела на отца и отвечала, улыбаясь:

– Шведенборг[14] говорит, что ангелы плодами питаются.

«Ого! – подумал я, – девушка Шведенборга читает! Это нужно принять к сведению».

На этот раз эпизод этот кончился тем, что Карл Карлович отодвинул тарелку, пожал плечами и проворчал: «Ну как знаешь!» – Но нетрудно было догадаться, что подобного рода вопросы нередко возобновляются в кругу семейства Карла Карловича. – От этого неминуемо происходило подергивание и колебание, которые должны были непременно поколебать некоторые убеждения дочери.

В последующие дни я быстро проник во все изгибы мыслей и характера Анны Карловны и убедился, что она была девушка-выродок в некотором отношении. К немцам она не пристала, а от русских отстала. – Так, например: дома отец ее никогда не говорил по-немецки, оттого что Авдотья Федотовна ни слова не понимала на этом языке; по-моему, это весьма деликатно со стороны Карла Карловича, а между тем, я не раз подмечал, что Анна Карловна как будто совестится за отца, оттого что тот не слишком хорошо управляется с русскими падежами и склонениями. Одна из любимых шуток Карла Карловича состояла в том, что он будто бы отгонял мать от дочери, утверждая, что «Авдотья Федотовна все здоровье в себя забирает». – «Ходите прочь! Авдотья Федот…», – говаривал Карл Карлович, замахиваясь носовым платком. На что старушка непременно отвечала с добродушной улыбкой: «Иду, батюшка, иду!» Мне это было очень по душе: и немецкая фразеология Карла Карловича и добродушный ответ русской старушки; но я замечал, что на Анну Карловну и то и другое производило весьма невыгодное впечатление. Видно было по всему, что с ее стороны не было ни полного доверия, ни откровенности; и что в сущности она была, как говорится: ни рыба, ни мясо, не русская и не немка.

Осмотревшись таким образом малую толику, я, денька три спустя, улучил минуту, когда мы были с Анной Карловной глаз на глаз, да и приступил прямо к делу.

– Вам необходимо медицинское пособие, – сказал я… Она было хотела вон из комнаты; – я остановил ее, – выслушайте, пожалуйста!.. пособие не простыми лекарствами, пилюлями, микстурами и прочими гадостями. Для душевных болезней нужны другие элементы.

Анна Карловна вздрогнула.

– Где же видите вы, Иван Петрович, душевную болезнь во мне?

– Ну, по крайней мере нравственное неудовольствие, маразм мысли, хронический застой… – я с намерением говорил вычурно и неудобопонятно, – все это может повести, довершил я, к неправильному кровообращению и уменьшению деятельности сердца.

Анна Карловна схватила меня за руку и почти вскрикнула.

– Так видно, очень заметно, что у меня количество крови уменьшается?

– Полноте, Анна Карловна, успокойтесь, вы девица умная, просвещенная… кровь не уменьшается, а изменяется. Но на все есть средства, согласитесь только лечиться без сопротивления и капризов…

– Хорошо, – сказала она, – я на все согласна. Только я прежде вас еще знала, что количество крови у меня уменьшается, – прибавила она с каким-то таинственным видом; – так и должно было быть, но, пожалуйста, не пугайте матушку!

В тот же день я подвергнул пациентку сильному действию электромагнитного аппарата, и признаюсь, что первоначальный эффект чрезвычайно меня порадовал, потому что на висках и шее жилки обозначились, губы слегка зарумянились, пульс поднялся и кожа несколько оживилась. Но увы! реакция не упрочилась и силы больной стали видимо упадать.

Однако ж, несмотря на крайний упадок сил, ее невозможно было удержать в постели и на ночь она часто меняла комнаты: то спала в гостиной, то в столовой, то в спальне матери. Опыт мой не удался, это было очевидно, но я прибегал к другим средствам и еще не унывал совершенно. Старания мои и неутомимые попечения доставили мне доверие и, можно сказать, дружеское расположение несчастной девушки; она меня с трудом от себя отпускала, и я нередко сиживал возле нее до поздней ночи и даже большую часть ночи.

Однажды, тому назад не с большим неделя… тут Иван Петрович вдруг поспешно встал и разом зажег 6 или 7 свечей, вдобавок к прежде горевшим двум. «Тьфу ты пропасть! что за темнота», – проговорил он не без некоторого смущения.

Прищурившись от внезапного и неожиданного освещения, я, не без удивления, обратил испытующий взор на Ивана Петровича.

– Смейтесь, – сказал он, заметив направление моих глаз, – а мне, право, тогда было не до смеху!

– Да что ж такое, наконец? – спросил я с некоторым нетерпением.

– А вот что! что разговор наш с барышнею – дошел до чертей.

Я решительно расхохотался.

– В том-то и дело, что не смешно, ей-ей, не смешно, – возразил Иван Петрович, принимая прежнее наполеоновское положение на стуле.

Время подходило к полночи. – Карл Карлович был где-то по службе в отлучке, Авдотья Федотовна пошла отдохнуть в свою комнату, старая няня дремала на диване за ширмами, так что мы были решительно вдвоем, глаз на глаз, что называется, с Анною Карловною, которая, бедняжка, уже не в силах была вставать с постели. – Комната находилась в полумраке, однако ж мраморная, мертво-бледная голова больной резко обозначалась на подушке, отделяясь от темного фона шелковых занавесок. – Я сидел возле постели, лицом к больной, и по временам щупал пульс, слабо перемежающийся и более и более упадающий. – Вдруг Анна Карловна тихо пожала мне руку, как бы желая обратить особенное мое внимание, и проговорила слабым, но внятным голосом:

– Иван Петрович, мне совестно перед вами!

Я покачал головой в знак упрека.

– Нет, вы не так понимаете меня! – Мне совестно, что я не предупредила вас, не открыла вам правды; вы не потеряли бы столько дней на напрасное лечение.

– Полноте, Анна Карловна, побойтесь Бога! какая тут потеря времени…

Но она сделала мне знак рукой, показывая, чтобы я замолчал.

– Вам известно, что я невеста? – спросила она.

– То есть я слышал мельком, что вы были невестою, – отвечал я уклончиво, не желая растравлять тягостных ее воспоминаний.

– Нет! не была, а есть – и до сих пор невеста. – Матушка уверяет, что жених мой убит, и папа тоже говорит; но они ошибаются – это неправда.

Принимая слова эти за бред, я стал успокаивать больную:

– Успокойтесь, Анна Карловна – что ж делать! Божья воля.

– Неправда, неправда, – продолжала она, не слушая моих увещаний, – жених мой еще в плену у англичан…

Тут я прервал ее речь, заставил немного успокоиться, дал ей выпить глоток, другой питья; – и, желая разрушить до основания нелепую мысль, я сказал ей довольно круто:

– Вот видите, Анна Карловна, что мысль эта не что иное, как бред с вашей стороны. Союзники давно очистили Крым, и все пленные давно благополучно вернулись восвояси.

– Но жених мой в плену у англичан, оставшихся в Крыму…

– Полноте, Анна Карловна – полноте бредить – вам говорят, что все оставили Крым.

– Нет, не все, – упорно настаивала больная, – остались на кладбищах. – Жених мой в плену у покойников!

Слова эти поразили меня, как обухом по голове: они уже обозначали не простой бред, а умственное помешательство, потому что, несмотря на явную нелепость, заключали однако ж в себе некоторую последовательность. – Открытие это произвело на меня весьма тягостное впечатление, но я тотчас переменил с больною образ обхождения и не стал беспрестанно ей противоречить.

– Так, следовательно, он в Крыму? – спросил я, как бы с участием.

– Да… но по ночам здесь бывает… – сказала больная таинственным, гробовым голосом, – и вот доказательство его присутствия!! – При этих словах несчастная приподняла черную бархатную ленточку, которую она постоянно носила на шее, и указала на маленькое кровавое пятнышко, весьма похожее с виду на царапину.

– И давно он вас посещает? – спросил я, подделываясь под мысли больной.

– Давно… более полутора года, в первый раз в ночь с 27 по 28 августа..

– Нужно вам сказать, – заметил Иван Петрович, прерывая рассказ, – что ночь 27-го августа в особенности мне памятна. У меня одного перебывало под ножом до сотни нижних чинов и 6 офицеров, в том числе один по ошибке или по усердию солдат, потому что он был вовсе без головы и, следовательно, не нуждался в моей помощи.

Я весьма живо помню, что обезглавленное это тело чрезвычайно меня поразило, тем более что тут прибежал денщик убитого, узнал его по одежде, по сапогам и по обручальному кольцу и не отстал от меня, пока я не вырезал окостеневшего на обломке эфеса пальца с обручальным кольцом, под тем предлогом, что покойник дал будто бы клятвенное обещание отослать его невесте в случае смерти. Все это быстро представилось моему воображению и у меня невольно сорвалось с языка:

– Так не поручик ли С… был ваш жених? – сказал я неосторожно.

Больная вздрогнула всем телом, как-то страшно вытянулась под одеялом и закрыла глаза.

Я дал понюхать ей нашатырного спирта, натер виски уксусом – и, дав немного отдохнуть, спросил:

– Что ж вы чувствуете во время посещения вашего жениха?

Больной не хотелось отвечать на этот вопрос; она долго заминалась, как будто стыдилась, однако же сказала наконец:

– Сначала я чувствую как бы озноб по всем членам, потом левая сторона начинает холодеть, точно от прикосновения холодного, ледяного тела и наконец я чувствую, что горячее жало вонзается мне в шею и сосет кровь в течении нескольких минут, до тех пор, пока я не засну.

Я хотел было возразить и доказать по пунктам, что все это ни что более, как дела расстроенного воображения… Но больная вдруг задрожала и тихо проговорила: «Тс! приближается!!..»

Водворилось глубокое молчание! Без прибавления, можно было слышать биение и моего и ее сердца. Я взял больную за левую руку, дотронулся до ног и действительно заметил ощутительное охладение кожи.