Ладамтам

НИЩИЙ

Случилось так, что один человек, не выучившийся с детства прощать, полюбил свою гордость больше, чем ту, что была предназначена ему с начала мира. Он знал о предназначении. Но он ждал, что придет время простить. Случится знак, чтобы сказать о своей любви. Но время прошло, явного знака не было. И любовь умерла.

И с тех пор бродил он по свету и нигде не мог найти себе покоя, в поисках того, обо что так неловко и неожиданно когда-то споткнулся. Вглядываясь в лица, догоняя прохожих, пытаясь распробовать чай…

Он надеялся, что однажды все-таки ему удастся так же случайно найти. Может быть, вот этот первый встречный, умывающий руки в ручье, разбрызгивая воду по сторонам, сможет смыть с него липкий налёт равнодушия, так прочно въевшийся в некогда бешено бившееся сердце? Или старушка, которой он помог взобраться по холму, улыбнётся, и от этой её улыбки с него слетит чёрствая корка? Он готов был, как нищий, протянуть руку и просить. Вернуть, одолжить, подарить или хоть продать за любые сокровища мира способность снова любить.

Однажды он так и сделал. Надел старый дырявый плащ, вышел на дорогу с протянутой рукой и стал ждать чуда. Чудо, видимо, гуляло где-то в другом месте. Босоногий мальчишка, бежавший по своим делам, остановился нерешительно у странного, не старого и не больного «нищего», подумал и вручил ему яблоко. Благодарность подула в лицо тёплым ветерком. Но маленький артилан убежал, и ветерок улетел следом.

Всего каких-то шесть лун назад он, оказывается, был настолько близок, что руку протяни. Но именно тогда — шутка ли, наказание, насмешка ли судьбы — он искал совсем другое. Нашёл. И думал — отпущу все, чтобы получить то самое. Получил. Как ему казалось, почти до неба достал в приступе восторга и радости своему открытию… и вдруг оказался один посреди темного переулка. Найденное было совсем не той глубины, а отпущенное — так далеко, что не дотянуться, не докричаться, не догнать. И все же он протянул руку в пульсирующую вокруг пустоту. Ничего. И голос пропал, и ноги отказались слушаться. Как в любимых им с детства легендах — он каменел изнутри, начиная с сердца. И, казалось, больше не было надежды.

Память услужливо подкидывала ему ночь, берег, полнолуние, лодку, глаза… Мошкара, ветер с юга, приглушённые голоса и пляшущие огоньки. Он срывался вдогонку памяти, бежал возле себя того, хватался за весло и кричал себе же:

«Не отпускай».

Но он прежний ничего, конечно, не слышал. И в тысячный раз, сном из прошлого, он отпускал её руку, уходил, не оборачиваясь, бросив через плечо «Однажды ты тоже поймёшь». Зря.

Приходя в прошлое можно сколько угодно гулять по улицам собственной памяти. Ты ограничен лишь длительностью тишины. И невозможностью изменить.

И только в полнолуние ему иногда казалось, что она все ещё зовёт его. И что-то заржавевшее глубоко внутри со скрежетом больно смещалось… И тогда он плакал.

Не каждый путь для всякого идущего. И дорога, вроде, вот она. И ноги две, и ветер попутный. А не стелет, и все тут! Туманами мутит, камешками в ботинки набивается, корягами нежданно-негаданно подножки ставит. Так и тянет обратно повернуть!

А иной — и походкой не вышел, и лямки заплечного мешка сползают через шаг, и плащ-дождевик промокает в секунды, но идёт! Легко так, пританцовывая, версту за верстой. И дождь ему в лицо не назло, а к радости, и вечерний привал костром согревает.

Дорога — она ж такая… С каким сердцем ступишь на неё, так и отзовётся! Что сыграешь на походных струнах, то и в вечерних сумерках почудится.

Правильно ли идёшь? Твой ли путь, или леший какой тропинки путает, следы в лужах топит? На свете много похожих дорог.

Но твоя — не про всякого. По ней идти будет ой, как непросто! Вымокнешь до нитки, споткнёшься не единожды. Иди. И тогда ночное небо решится подмигивать звёздами, а ветер перестанет тушить едва затепленный костёр. Даже коряги спрячутся поглубже.

Дороге лишь нужно знать, что ты не случайно забрёл, сбившись с пути на закате. Она ведь тоже день за днём ждёт своего путника.