Навья кровь

Глава 5

Лиза не проснулась, когда сталкер спрыгивал на своей «остановке», продолжила крепко спать, когда их небольшой караван углубился в заснеженный лес, а вот усиление метели наконец-то её разбудило, так как ледяной ветер играючи продул плед.

Девушка упрямо продолжила сидеть на дне саней с закрытыми глазами, но хватило её только на несколько минут.

— Что, скучно стало? — спросил Егор Павлович, когда она умостилась рядом. — Ну, посиди со мной, побалакаем. Видала? Погодка, конечно, так себе. Ну, ничего. Нам, главное, успеть до того, как дорогу заметёт.

Гомельчане чистили дороги до поселений-спутников не слишком регулярно и не все. Например, в Сельмашевском направлении жило пятнадцать человек, которые не снабжали Центральный район ничем серьёзным и важным, так что с первой метелью про них забывали, и так до поздней весны, пока оголодавшие провинциалы не появлялись на гомельском вокзале. К тому же для экстренных случаев имелась радиосвязь, и в случае чего, до мини-поселения можно было добраться через потусторонние пустоши даже быстрее, чем напрямик.

А вот свинина и молочные продукты ценились и уважались, так что раз в две недели, перед прибытием посылок с фермы, старый трактор проезжал по лесной дороге и расчищал путь, и потом сопровождал обоз до города. А уж назад фермеры добирались сами. Кроме снега, особых опасностей ожидать не стоило.

Но это, конечно, только зимой. Летом проторенный маршрут из города в любые окраинные поселения был полон опасностей. А сейчас благодаря снегу даже ямы на дороге отсутствовали — полозья скользили ровно, уверенно и легко.

— Слышь, Антон! Наподдать надо, а то засыплет! — привстав с сиденья, крикнул Егор Павлович, глядя вперёд.

Ему не ответили, но ветер донёс слабое «Н-но» и еле слышный щелчок кнута. Егор Павлович тоже «наподдал». Кобыла неохотно прибавила шагу, но на рысь не перешла.

Снегопад становился всё сильнее, и он давно бы присыпал поклажу в санях, если бы не ветер, который тут же его сдувал. Но видимость пока была терпимой, да и снежные отвалы по краю дороги вряд ли дадут заблудиться, если стемнеет раньше, чем они доедут.

Холодно, ветрено, но спокойно. Волноваться не о чем.

Скучно только.

Лиза уставилась куда-то в район лошадиного хвоста и принялась было размышлять о предложении Тимура — всё-таки она сомневалась, что правильно поступила, согласившись на одиночные походы, но Егор Павлович не был бы собой, если б смог ехать в молчании.

— Как мать?

Девушка даже вздрогнула от неожиданности.

«Смешной ты, Палыч. Будто сам не знаешь».

— Всё хорошо.

— Ну да, ну да. Когда ей рожать?

Лиза, пользуясь тем, что нижняя часть лица прикрыта пледом, недовольно поморщилась — ей не нравилось очередное «интересное положение» матери, но вот ответила ровно и вежливо:

— Скоро.

— Недели через три?

Девушка на этот раз демонстративно промолчала. Разве нормальные люди спрашивают о сроках? Вдруг нечисть случайно услышит! Но, кажется, Егор Павлович и не ждал ответа, потому что после очень короткой паузы продолжил:

— Если через три, это ж в самый Новый год получается! Вот подарок Дмитричу, да?

Лиза снова промолчала. Она считала, что многочисленное потомство интересует отчима так же, как приплод на свиноферме, исключительно в прагматичном смысле. Ну, или как показатель того, что он ещё «ого-го» мужчина. По крайней мере, особых отличий между приёмными детьми, десятком пригретых сирот, чужими отпрысками и родными по крови Олег Дмитриевич не делал. На всех одинаково орал, всех одинаково оскорблял и так же одинаково скупо хвалил, если удавалось ему угодить. И затрещины всем раздавал одинаково, делая различие лишь по возрасту — совсем маленьких не бил.

При этом на ферме никто не голодал, не ходил оборванцем, заболевших лечили всеми доступными способами, соблюдался режим работы и отдыха, а в хорошем настроении отчим мог даже собрать вокруг себя малышню и почитать какую-нибудь книгу, причём на разные голоса и очень артистично.

Так что гомельчане, да и чужаки из других мест поголовно считали Олега Дмитриевича этаким строгим, но справедливым отцом для всех, кто оказался в зоне его внимания, заботы и любви. Как, в принципе, и большинство взрослых жителей фермы.

Лиза же, благодаря своей способности отводить глаза, иногда бывала там, где ей быть не положено и слышала то, что слышать нельзя, и понимала, что чего-чего, а любви к окружающим, даже самым близким, у отчима точно нет. Любил он только себя, и все его редкие проявления доброты и ласки всего лишь тешили его собственное самолюбие. Вот, мол, какой я благородный и внимательный. Сам собой восхищаюсь, а тем, кто живёт благодаря моей заботе, даже завидую.

Егор Павлович, не подозревая, какие мысли бродят в голове у Петрович, самозабвенно болтал дальше. Лиза в какой-то момент словно отключилась, снова уставилась на круп лошади и задумалась о предложении главного курьера.

— Лизка! Ты что, опять заснула?

— А? Простите. Ветер, не расслышала.

— Я говорю, как тебе горький хлеб посыльного?

Девушка пожала плечами.

— Неблагодарное это дело, Петрович. Лучше б замуж пошла. И при деле всегда, и в тепле, и с детишками. А если муж хороший попадётся, так вообще, лафа. Я знаю, что говорю, старшие пристроены так, что любо-дорого глядеть. Вот, Анюте скоро шестнадцать, тоже буду жениха искать.

«Отчим притаскивал каких-то обмылков на смотрины, целый год покоя не давал. Но не срослось, слава богам, а то сидела бы сейчас, как мать, с очередным пузом, да выполняла приказы какого-нибудь дурака вроде Димона покойного».

— Удачи в поисках, — вслух коротко обронила Лиза.

— Спасибо, — заулыбался возница, отчего его пухлые щёки разъехались в стороны, сделав лицо ещё шире и упитанней. — Так что зря ты момент упустила. Это в моё время до седых волос в девках ходили, но сейчас другие времена. Двадцать исполнилось и привет, ты старая дева, никому не нужная. А тогда — равенство, образование, всякое такое прочее. Девчонки учились, карьеры делали, кавалеров перебирали, требования выставляли из тридцати пунктов «настоящий мужчина должен». Попробуй ещё найди такую, чтобы нос не задирался выше неба. И чтобы красивая при этом, и покладистая, и бабла не требовала, да плюс борщ варила.

«Опять престарелые сказки. Не верю, что женщинам так легко и свободно жилось хоть когда-то. Не может такого быть».

Егор Павлович мечтательно вздохнул:

— С другой стороны, была свобода в отношениях, этакий лёгкий ветерок. Сошлись, разошлись, встретились, перепихнулись, разбежались, никто никому не должен. Презики, таблетки, приложения для знакомств, уголовный кодекс, опять же… Помню, в старую эпоху по пятницам мы с друганом зажигали, м-м-м… Начинали с боулинга и пива, заканчивали ночным клубом. А если какую-нибудь няху опытную получалось подцепить, или две, то вообще… В общем, сейчас за такое могут кое-где и кишки выпустить, да.

«Презики. Это он про презервативы, что ли?»

Уточнять Лиза не стала, ей пока было более-менее интересно слушать.

— Ты не подумай, — спохватился Олег Петрович, — я не из любопытства в твои дела лезу. Исключительно из добрых побуждений. У меня таких, как ты, пять штук, так что я вроде как по-отцовски. С другой стороны, ты иногда так зыркаешь, что заговор охранный прочитать хочется. — Егор Павлович покосился на Лизу и извиняющимся тоном продолжил: — В принципе, и в нынешние времена женщине необязательно замуж. Как говорится, не на всякий товар купца найти можно. Или вон, и после тридцати выходят, у Дмитрича таких жён половина. Не, ну, а чё? Может, у тебя именно такая судьба — ходить по миру, искать непривередл… э-э-э, того, кто твой внутренний мир разглядит.

— А почему вам не нравится работа курьера? — прервала Лиза вдруг ставший хамским и совсем уж бесцеремонным словесный поток.

— Ну, так это. Платят мало, ответственность материальная за груз, шастаешь по Нави этой мерзкой, да ещё под присмотром козла, который непонятно, монстрюга или человек.

— Да это же маги. Проводники. У них души при рождении разламываются на два мира, но потом соединяются после активации. Ой, как её… инициации!

— Да знаю я, — недовольно буркнул Егор. — О чём и речь — на два мира растянуты. То ли люди, то ли нечисть. Тьфу. И вообще, речь не о них сейчас, а о тебе. Девушка молодая, мало ли чё в дороге?

Лиза не удержалась, хмыкнула:

— Вы же только что намекали, что я страшная и уже почти старая, никому не нужная.

— Ты не путай, дурёха, — заволновался Егор. — Одно дело — мать для детей и хозяйку в дом искать, а другое — сунуть, плюнуть и уйти. Любой женщине в одиночку лучше за границы приличных общин не соваться. И что значит, страшная? Страшных баб вообще не бывает, особенно по молодости. Я ж говорю — зыркай поменьше, улыбайся помягше, будь проще. И мужики косяками пойдут.

Лиза очень, просто очень захотела нарушить свои принципы и ответить что-нибудь резкое, но на неё обрушился «нюх». Ощущение опасности оказалось таким нестерпимым, что она выпрямилась, рискуя свалиться на дорогу, и заорала дурным голосом:

— Сто-о-ой!

Эхо, которого отродясь не наблюдалось на этом участке дороги, испуганно вторило. Егор Павлович от неожиданности потянул вожжи на себя, и лошадь, всхрапнув, остановилась. А вот Антон наоборот, почему-то ускорил свои сани.

— В чём дело? — недовольно спросил догнавший охранник. Ему тоже пришлось резко тормозить, чтобы не повредить сани, груз, снегоход и себя.

Лиза ответить не успела — перед самым носом лошади упало дерево и преградило путь. Кобылка панически заржала и попыталась встать на дыбы, но упряжь этого сделать не дала. Что-то в передней части саней хрустнуло. Антон обернулся, увидел происходящее, затормозил и попытался на узкой дороге развернуться.

Из-за деревьев с устрашающим рёвом высыпал пяток людей в тулупах и с топорами. Тренькнуло, в опасной близости от сапога Лизы в сани попал арбалетный болт.

«Я никтоне существую меняздесь нет».

Кодовая фраза, даже произнесённая скороговоркой, показалась непозволительно длинной. Но сработала она, как надо, теперь в девушку могла попасть только шальная стрела, специально в неё целится никто не будет, и гоняться не станут.

Чувствуя, как страх придаёт ускорения, Петрович спрыгнула на дорогу и навострилась бежать в лес, но сквозь «нюх» прорвался острый стыд. Она остановилась и обернулась.

«Ничего со мной не случится!»

Вереща, но не испуганно, а зло и матерно, Егор Павлович кубарем скатился с саней. Откуда-то из-под сиденья вытащил монтировку, исписанную чёрными рунами. Взмахнул — оружие с высоким звоном рассекло воздух. У Лизы заложило уши.

«А мужиков и убить могут!»

Охранник соскочил со снегохода уже с ружьём в руках. Раздался выстрел, нападавший, который уже замахивался топором на Палыча, завопил и, баюкая руку, с выпученными глазами побежал прямо на Лизу. Кровь фонтанировала толчками, кисть болталась из стороны в сторону, держась только на лоскуте кожи, топор остался возле саней…

Не осознавая, что делает, девушка отступила в бок, и, когда мужчина с ней поравнялся, подставила подножку. Враг упал. Попытался встать, но поскользнулся, рухнул, чиркнув о снег обрубком, завыл, пополз на коленях к деревьям…