Покорность

Священник, согнутый болью в спине, едва двигался. Он почти ничего не видел, да и слышал в последнее время плохо. Стал путать день с ночью, а весну с осенью. Его ноги не желали гнуться, и пока они дошли до дома, дыхание вырывалось из его горла, как из кузнецких мехов. Никол завёл его на крыльцо и, поддерживая, распахнул дверь. Из сеней пахнуло тяжелым духом ладана. Старик с облегчением опустился на скамью.

– Под окном отвар из берёзовых почек, налей, – попросил он.

Никол нашёл потемневшую бутыль и нацедил полкружки. Подал и присел рядом на корточки. Священник сделал несколько жадных глотков и, прижав целебное зелье к груди, откинулся на брёвна.

– Не думал, что ты уже вырос, – грустно проговорил он. – Время остановилось той осенью.

В тёмных сенцах его скрюченный седой профиль с длинным носом и всклокоченной белой бородой напоминал болотного луня.

– Вы помните как всё началось? – спросил Никол.

– Отреклись от нас. Церковь мою закрыли, а самого извергли из сана.

– За что?

Старик шмыгнул носом и потёр покрасневшие глаза.

– Ты теперь взрослый, могу сказать, – протянул он. – За грехи мои.

Священник совсем сник и будто бы постарел ещё сильнее. Бледное лицо, испещрённое старыми шрамами и свежими ранами, теперь напоминало лик со старой закопчённой иконы, что висела в углу его избы. Он вздохнул раз, другой, третий и захрапел.

Никол вздрогнул от неожиданности.

– Отче, не спите!

– Кто здесь! – затрясся старик. – Изыди, нечистая…

– Это я…

– Николка? Ты чего пришёл? Хочешь помочь мне люд на службу собрать?

– Какая служба? Коленопреклонение пришло…

– Будь оно не ладно, – перебил священник. – Так чего же ты не в погребе?

– Мне уже восемнадцать…

– Да ты что! Не думал, что ты вырос. Время остановилось той осенью…

– Пожалуйста, расскажите из-за чего всё началось. Вы сказали про грех!

– Отреклись от нас…

– Знаю, знаю! – Никол даже вскочил. – И про ворота знаю, и про серебряный за каждого проклятого. Но из-за чего всё это?

Старик потупился.

– Давно мне кается пора. Давно! Чую, не доживу до зимы, – он заёрзал на лавке, но потом выпрямился. – Пекарева жена подговорила, что знахарка в падеже коров виновата, – он уставился на парня пустыми глазами. – Жениха она для старшей дочи приметила, а тот ни в какую. Она к знахарке прибежала, приворожи, мол, а та не стала. Вот дурья баба и взбеленилась. Оговорила её.

Священник тяжело закашлялся и отпил из кружки.

– Мужики поверили, – просипел он. – Меня к ней потащили. А когда мы в доме коровью фигурку из свечного воска нашли… не знаю, что с нами случилось. Знахарку и дочь её с ребенком в доме заперли, я хотел к престолу идти, чтобы разобрались, но мужики ждать не стали и подпалили. Даже кошака не пожалели.

Из белых глаз старика потекли слёзы.

– Дочи ейные кричали, а я испугался, не пошёл против людей. Никогда не забуду. Дочи кричали, а знахарка нет. Подошла к двери, что мы подпёрли, да сказала, что всех нас теперь ждут адские мучения за погубленные души, пока не образумимся…

– Проклятье можно снять? – встрепенулся Никол.

Священник допил отвар.

– Я пытался, – горько сказал он. – Молился до поздней зимы, пока не отморозил ноги. Каялся на пепелище, пока знахарка не пришла во сне.

– Как, отче?

– Обещала, что отзовёт слова, если чистая душа не побоится ту свечную коровку обратно к ней в дом вернуть.

Священник снова закашлялся и поставил пустую кружку на лавку.

– Я ходил туда и нашел коровку в золе, – он сунул руку за пазуху и достал свёрток пожелтевшей материи. – Когда калиго пришло в третий раз, я пошёл за ними. Хотел пожертвовать собой и вернуть коровку. Оно провалилось в пепелище, но меня не пустило, а вот зрение отобрало. Сказала: моё время не пришло, да и душа не чиста.

– Но как туда попасть?

– Живым туда дороги нет, – отрезал Семеон и спрятал свёрток обратно под рубаху. – Я пытался.

Он откинулся к стене, продолжая тяжёло дышать, пока снова не захрапел.

Никол не стал будить его во второй раз. Снова начинать все объяснения заново больше не осталось сил. Да и какой от них толк, если живым коровку не вернуть. Поэтому оставалось только притворить дверь и уйти.

Прохожие не поднимали глаз, но даже не глядя, приветствовали его одной и той же фразой: «Теперь ты взрослый».

Он остановился перед свои домом. Посмотрел на чёрное пятно на земле. Ревенанта прибитого к земле колом, уже сожгли, но запах остался, словно не подвластный ветру. В одно соединилась вонь плавленного жира, гнилого мяса и сырых потрохов.

– Так же хочешь?

Он не узнал голоса матери, настолько едким был вопрос.

– Ты чего?

– А ничего! – накинулась она. – Так будет всегда! И ты будешь терпеть! Или думаешь это лучше? Идём со мной.

Она схватила его за руку и потащила к сараю с непонятно откуда взявшейся силой.

Никол только ошарашенно моргал, пока не увидел, что дверь в погреб не засыпана землёй.

– Ты что, её не заперла?

– Сбежала, дура, и снова спряталась. Если мне не суждено уберечь обоих, то хотя бы тебя огражу!

– Ты с ума сошла? Меня нельзя прятать!

Мать вздохнула и остановилась.

– Ты не понимаешь, – глотая слёзы, бросила она. – Второй день самый страшный. Вчера ты ещё не знал чего ждать, а сегодня…

– Подожди, пожалуйста, одумайся!

– Я не буду тебя запирать, – смахнув слезы, пообещала мать. – Мы наденем тебе ремни на ноги и руки, чтобы ты глупостей не наделал!

– Прямо сейчас? А работать как? Ты и корову, и козу, и кур накормишь? И всё вычистишь, и воды натаскаешь? И огород…

Она обняла его и прижалась головой к груди.

– Обещай, что смиришься. Что вытерпишь всё, что с тобой сделают. Обещай?

Он набрал побольше воздуха, но так и не смог сказать: «Нет!». Положил ей руки на плечи и пробормотал:

– Конечно.

Искать сестру было бесполезно, но, проглотив остывшую кашу, Никол всё равно поглядывал по сторонам, пока таскал сено и воду. Она словно сквозь землю провалилась. Ну не в лес же ушла, в самом деле? Он продолжал думать, куда бы она могла спрятаться. Посмотрел в сарае, даже отодвинул мешок с зерном и перевесил грабли, вилы и цеп. Уронил связку чеснока и лука. Пришлось их поднимать и заново привязывать бечёвкой. После этого он залез за дровницу. Поправил крайние сырые поленья. А когда навёл там порядок, заглянул в подпол. Заодно проверил, не испортилась ли солонина, не вздулись ли огурцы и не вылезла ли из кадки квашеная капуста. Главное было не останавливаться, а искать всё новые и новые места. Только так можно было не думать о том, что случится совсем скоро и о данном обещании.

Он так умаялся, что, когда солнце зависло над лесом, уже валился с ног. Опираясь на вилы, пошёл к дому и вздрогнул от тени, метнувшейся от соседей к смородиновому кусту.

– Так вот ты где хоронишься! – заревел Никол. – А ну иди сюда, немедленно!

В ответ с края деревни прилетел леденящий вой. Сестра выскочила из-за кустов и стремглав кинулась в дом. Он воткнул вилы в землю и побежал следом, но дверь преградила мать.

– Не успеем! Идём на улицу. Молчи и терпи. Всё пройдёт.

– Я не…

– Помнишь кузнеца? Ты всё время около него крутился.

Никол сглотнул.

– Он вышел со своим молотом и бросился на них. А наутро сожрал всю свою семью. Даже дочу грудную. Пришлось спалить его вместе с кузней!

Она смотрела в упор.

– Ты обещал!

Вой резанул по ушам.

– Да.

Они вышли к дороге. Никол старался успокоить колотившееся сердце, но невольно оглядывался. Пока он думал о сестре, страшно не было. Только бы с ней ничего не случилось. Когда калиго налетело на первых колобровцев, он не шелохнулся. Опустил голову, уставившись на чёрное пятно на земле и повторял про себя, что всё будет хорошо. Хуже, чем было, уже не будет. Его уже рвали и грызли, и царапали, и кусали. Совсем скоро это повторится вновь. Тьма, воняющая смертью и кровью, приближалась. Она подпрыгивала и хихикала, раскрывала свои пасти и клацала зубами. Подвывала, шипела и ржала, как безумная, или визжала, как дитё. От криков ныли уши. Никол старался не шевелиться, а стать, как вчера, непроницаемым комом равнодушия и смирения. А лучше оглохнуть и ослепнуть, как священник, чтобы больше не видеть и не слышать того, что происходит. Но он слышал, как скрежетали когти, как с хрустом впивались клыки и выплёскивалась горячая кровь. Его ноздри раздувались от сладкого кровавого пара, а желудок вскинулся и пытался рывками выскочить наружу.

Оно уже совсем близко. Оно приближается.

Зачесались вчерашние раны. Никол снова вцепился в штаны. Всё словно повторялось.

Соседка особенно болезненно взвизгнула и зарыдала.

– Почему я должна мучиться за всех! – завопила она. – Розка весь день под моим крыльцом сидит, а потом в печи отсиживается! Здоровая уже ведь…

У Никола похолодела спина. Он так дёрнулся, что вырвал клок из штанины. Калиго взвыло, захлюпало, заклокотало и скачками полетело к их дому. Хлопнула дверь, затрещали половицы. Крик сестры перекрыл издевательский хохот.

Мать заголосила.

В дверном проёме показалось чёрное пятно, над которым крутилась Роза. Её обезумевшие глаза смотрели только на него, и Никол понял, что не выполнит обещание. Только жертва будет не напрасной. Он бросился через двор, на ходу подхватывая вилы. Они вонзились в тёмное пятно и застряли, покачиваясь в такт движениям калиго. Сестру швырнуло в сторону, а все рожи и клыки уставились только на него. Он даже успел увидеть, как синие губы сложились трубой. Что-то потекло по ногам. Стало холодно и тяжело стоять. Тёмная пелена рухнула сверху и придавила его к земле. В ушах заскрипело, но где-то далеко-далеко послышался отчаянный крик матери.

Он очнулся от тычков в бок. С трудом разлепил глаза и увидел седую бороду.

– Зачем же ты, Николка? – шептал священник. – Ты стал богомерзкой тварью – живым мертвецом.

– Стал, – согласился Никол и попытался подняться, но ему наступили на руки.

– Ишь, какой шустрый ревенант! – гаркнули в ухо. – Отойди, отче.

– Я теперь пройду через пепелище!

– Никуда ты не пойдёшь!

Его повалили на землю. Кто-то подал кол. Кто-то размахнулся молотом. Видно в темноте было плохо. Да и тьма перед глазами не хотела окончательно рассеиваться, как и холод, сковавший всё тело. Никол даже не сразу понял, что его проткнули. Дерево прорвало брюхо насквозь. Соседи добавили пару ударов для надёжности и пошли прочь. А он так и лежал, пригвождённый к холодной земле.

– Что ты сказал? – спросил священник, когда улица опустела.

Он сидел неподалеку, вцепившись в свою клюку.

– Я теперь пройду через пепелище!

– Как же ты такое удумал?

– Не знаю, но времени у меня мало. Помогите освободиться. Я отнесу коровку в дом знахарки.

Старик закряхтел, но подполз поближе. Встал на колени и ухватился за кол.

Никол зарычал. Потому что изнутри начало печь, будто насыпали углей.

– Молчи, а то все сбегутся, – пригрозил священник и потащил со всех сил, но кол не желал поддаваться.