Слёзы ветра

— Ричард, как это понимать! — удвоенный гулким эхом голос Его Сиятельства вырывался в распахнутую дверь и разносился по двору. — И пяти лет не прошло, а дом уже в руинах, мне столько труда и денег стоило вернуть ему приличный вид после твоего прошлого дежурства!

Ксюша не решалась войти в дом, но лес и воспоминания о жуткой морде, казалось, наступали на неё со спины. Девушка вздохнула и переступила порог.

Здесь была та же тьма и тот же холод, и был живой светящий огонёк, но светящий совсем по-иному. Он то совсем исчезал во тьме, то ярко вспыхивал, но угасал так же быстро, как появлялся.

Внезапно Ксюша поняла, что гораздо больше, чем страх, её мучило сострадание; казалось даже, что лучше страдать самой. Но нет, нельзя. Должен быть другой выход. «Господи! — подумала Ксюша. — Господи, сохрани мой разум!»

Ричард оказался тот самый, что давеча подсел к ним с Дашей в уличном кафе. Только теперь он выглядел гораздо хуже, словно с момента их последней встречи прошёл не один месяц, на протяжении которого его терзала болезнь вроде чахотки или похуже. К тому же вид у него был несколько безумный.

— А! Дора! — кинулся Ричард к Дормедонту Александровичу с распростёртыми объятиями. — Я собирался всё починить, честное слово! У меня ещё ведь пять лет на это оставалось! А почему ты, собственно, проснулся?

Ричард чувствовал, что теряет рассудок. Глаза застилал красный туман, а в мыслях пульсировал один единственный образ горячей живой крови — крови, которая не застыла в венах, а всё ещё течёт… горячая… её кровь. Всё, что нужно — это подняться на второй этаж. Нет! Что там Дора говорил о контроле разума над телом?

По правде говоря, Рич никогда особенно не слушал Дору. Он никогда не придавал этой части человеческой личности большого значения — полагал, что горячее сердце и верный инстинкт значат гораздо больше. Он вспомнил лицо друга, говорившего с грустной улыбкой: «Уверяю тебя, в сложившейся ситуации твоё сердце остынет довольно быстро. Что же касается инстинкта, то у существ, вроде нас с тобой, есть только один инстинкт — ты знаешь, какой».

Дора был прав. Разумеется, а как же иначе! Дора всегда прав — он всегда полагается на этот чёртов смысл и на этот чёртов разум! До сих пор Ричарда сдерживало вовсе не сердце и уж тем более не инстинкт. Это был страх перед тем, что лежало в тайнике под склепом, и перед тем, что он столько раз видел, — перед тем, что гложущий голод заставляет тебя съедать собственную душу. Перед тем, что превратило в бессмысленных тварей его товарищей. Одного за другим.

Но он удержался — каким-то чудом он удержался. У него была сила воли и чувство юмора, и воля к жизни — это всё, что у него было! А теперь… теперь всё это разом исчезло, стоило лишь раз увидеть её живую.

Как он мог позволить ей умереть?! Как он всё это время жил без неё?! И главное, как он мог позволить себе желать её крови?!

Дора окинул его сверху вниз взглядом холодных черных глаз и ответил коротко, покосившись в сторону вошедшей Ксюши:

— Женщина плакала.

Ричард воззрился на Ксюшу, в глазах мелькнуло узнавание, он облизал белые губы.

— Она ещё жива? — спросил Дормедонт Александрович металлическим голосом.

Ричард продолжал, не отрываясь, смотреть на Ксюшу с несколько странным, немного отсутствующим выражением.

— Дора, ты ещё не ужинал, — сказал он. — Тебе надо немедленно поесть, если ты не хочешь…

— К чёрту ужин, — с неожиданной эмоциональностью рявкнул Его Сиятельство, достал из внутреннего кармана пальто фляжку, отвернул крышку и сделал большой глоток. — Она ещё жива? Где она?

Но Ричард его не слушал, он, как заворожённый смотрел на Ксюшу и медленно, бесшумно приближался к ней.

Ксюша инстинктивно вжалась в стену, но отскочить не пробовала, боясь, что резкое движение может спровоцировать неуравновешенного типа.

Её покровитель отреагировал мгновенно, ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы закрыть фляжку убрать её во внутренней карман, после чего из его трости, вспыхнув, выскользнул блестящий клинок, мгновенно оказавшийся между Ксюшей и Ричардом.

— Ещё шаг и я отрублю тебе голову — клянусь, — ледяным голосом сказал Его Сиятельство. — Только представь, что тебе всё время придётся носить с собой в руках свою голову.

— Думаю, это уменьшит мою популярность у девушек, — усмехнулся Ричард.

Он остановился, но всё ещё не сводил с Ксюши этого своего неприятного взгляда.

Дормедонт Александрович одним движением очутился там, где только что сверкал его клинок, и внимательно посмотрел другу в лицо.

— Э-э, батенька, — протянул он, — я погляжу, ты совсем осатанел. Меня насчет ужина спрашиваешь, а сам-то ты сколько дней не ел?

Не дожидаясь ответа, Его Сиятельство одной рукой схватил Ричарда, другой — достал фляжку, зубами свернул колпачок, и влил содержимое ему в горло.

Ричард тяжело выдохнул. Цвет его лица, насколько можно было судить в полумраке холла, изменился к лучшему, да и взгляд стал менее ошалелым.

— А ты как же? — тяжело прохрипел Ричард.

— Решу эту проблемку как-нибудь. Теперь рассказывай, давай.

Ричард сделал жест, означающей, по всей видимости, отсутствие нужных слов.

— Ладно, — Дормедонт Александрович спрятал лезвие обратно в трость. — Отвечай — да или нет. Она жива?

— Да, то есть понимаешь, я не справился с собой… я…

— Что, всё так плохо?

— Нет! Я успел только усыпить её, я тут же опомнился… И она там лежит уже полутора суток. Я боюсь к ней приближаться. Боюсь, что опять не справлюсь…. Я…

— Отведи нас туда.

— Но я… я… — Ричард запустил пальца в волосы, и вид у него опять стал безумный.

— Я не дам тебе не справиться с собой, — мрачно пообещал Дормедонт Александрович, — даже если для этого мне придётся зарыть тебя в подвале на несколько дней.

***

В комнате было очень пыльно и темно. Все свечи внезапно зажглись, когда Дормедонт Александрович щёлкнул пальцами, но и они не давали достаточно света. Их было немного, да и те, что были, сильно заплыли. На старинной дубовой кровати с поднятым балдахином лежала женская фигура. Ксюша немедленно бросилась к ней.

Даша лежала совершенно неподвижно, очень бледная и будто не дышала. Ксюша схватила подругу за руку и попыталась прощупать пульс, но пульса, казалось, тоже не было, и рука была ледяная.

Ксюша взвыла, как раненый зверь, и разразилась рыданиями.

— Отчего Вы на этот раз плачете? — спросил не то чтобы ледяной или стальной, но уж больно бесстрастный голос у неё за плечом. — Не уподобляйтесь, пожалуйста, моему другу — в критической ситуации одного сумасшедшего более чем достаточно.

— Она умерла, умерла! — выла Ксюша.

— Да жива она, уверяю Вас. От неё совершенно не пахнет смертью. Это всего лишь глубокий летаргический сон. И неудивительно, ведь уже больше суток прошло. Вот смотрите.

Он извлёк из кармана маленькое зеркальце и поднёс к носу Даши. Зеркальце слегка запотело.

— Вот видите — она дышит, — в его голосе прозвучала даже некая успокаивающая нотка.

Ксюша мгновенно прекратила завывать и даже попыталась прекратить всхлипывать.

— Вы можете её разбудить?

— Мы нет, но… мы что-нибудь придумаем.

Он улыбнулся ей — очень сдержанно, но всё же на какой-то краткий миг Ксюша почувствовала, что не одна.

В комнату прошаркал крайне мерзостный старик и подобострастно уставился на Дормедонта Александровича. И дело было не столько во внешности, хотя и она была не слишком приятна — слишком старик был скрюченный, обросший и обрюзгший. Дело было в некой ауре — ощущении мерзости, которое он распространял вокруг себя.

— Что прикажете, Ваше Сиятельство? — проскрипел он.

— Крови… волчьей. Литров шесть — не меньше. Я и сам-то едва на ногах держусь, а мне ещё этого истерика в чувства приводить.

— Сей же час сделаю! Подать сюда-с?

— Нет, на кухню. И сытный человеческий ужин для леди. Его подай в зеленую спальню. И смотри у меня, чтоб без фокусов — только попробуй учудить что-нибудь, и выгоню из дома на свет Божий, так и знай!

Старик неприятно оскалился в сторону Ксюши, но всё-таки без слов удалился.

— Везёт тебе, — вздохнул Ричард, провожая старика взглядом. — Вертишь им как хочешь. Меня он ни в жизнь не послушает.

— Просто тебе лень разбираться, как им управлять. Простите, Ксения Даниловна, что не приглашаем Вас собой с собой ужинать, но наше питание — зрелище не из приятных, поверьте. Идемте, я покажу Вам Вашу комнату. Боюсь, Вам придется остаться здесь до вечера. Провожать Вас мне слишком поздно, а одну я Вас не отпущу — слишком опасно. Да и насколько я понял, Вы не захотите оставлять свою подругу в таком состоянии.

Ксюша кивнула.

— И прошу не поддавайтесь на провокации старого пройдохи — уверен, он будет пытаться извести Вас, но прямо он ничего сделать не может — так что просто не разговаривайте с ним и не слушайте, что он будет болтать.

— Вы питаетесь волчьей кровью? — спросила Ксюша несколько отрешённо.

— Мы любой кровью питаемся, — отозвался Дормедонт Александрович совершенно спокойно, словно объяснял принципы садоводства или что-то столь же обычное. — Просто мистические и физические качества волчьей крови наиболее уместны во многих случаях. Довольно часто также возникает необходимость в медвежьей крови. Действие же человеческой крови очень неоднозначно… Я бы сравнил её с наркотиком — она вызывает привыкание и множество побочных действий. Хотя считается, что бывают случаи, когда ничто другое… я всегда это оспаривал. Завораживающее наркотическое действие человеческой крови столь велико, что слабые натуры не могут против неё устоять, даже если ни разу к ней не притрагивались. Их гибель — не вопрос времени — это дело одного момента.

***

Ксюша проспала едва ли пару часов. Ей опять снились подземелья, где гулял смрадный ветер разложения — впрочем, на этот раз это было совершенно неудивительно. Она встала, оделась и принялась в рассеянии бродить по дому, огромному, пыльному и совершенно пустому. Дойдя до комнаты, где лежала Даша, она села на край её кровати и некоторое время смотрела на подругу, потом взяла зеркальце, всё ещё лежавшее на прикроватном столике, поднесла к приоткрытому рту Даши. Зеркальце запотело.

Ксюша поднялась, не зная, что, собственно, ей следует делать дальше. И тут в комнату вошёл давешний мерзкий старик. Он воззрился на девушку полным ненависти взглядом красных слезящихся глазок и заскрежетал:

— Я знаю, знаю, зачем ты пришла!

Ксюша взглянула на него с безразличием и подошла к окну. Оттуда открывался чудесный вид на поросшие лесом холмы, полого спускающиеся к морю, и белый, словно жемчужина, город на берегу. Девушкой овладело некое бесчувствие.

— Ты пришла, — продолжал старик, — чтобы убить его.

— В таком случае Вы знаете больше, чем я.

Старик презрительно фыркнул:

— Тебе меня не обмануть! Не прикидывайся ягнёнком — ты не позволишь себя сожрать — только не ты! Ты возьмёшь его за руку и отведёшь к этому вашему Богу. Ты всегда считала, что душа будет счастливой и свободной рядом с Богом. Но что может знать о счастье этот ваш Бог, сидя у себя в облаках, таких белых, таких пресных. Счастье — это страсть, счастье — это кровь, это убийство слабых!