Слёзы ветра

— Тем не менее, действенный, — отозвалась Ксюша так же тихо. — По правде говоря, я никогда бы не решилась на такое, задумайся я хоть чуть-чуть, но это было минутное вдохновенье.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла Даша. Тушь у неё расплылась и растекалась по щекам чёрными полосами. В одной руке она держала корзину цветов, в другой — распечатанное письмо.

— Ксюша! — закричала она. — Ксюша, как ты могла! Ты сказала, что он умер, а он вот — это его почерк, и число сегодняшнее!

— Но она сказала правду, — вступился Ман.

— Это как же? — гневно воскликнула Даша.

Ман опустил на пол собранный чемодан.

— Пойдёмте. Есть кое-что, на что вам стоит взглянуть.

***

Часовня, стоявшая на обдуваемом всеми ветрами холме у моря, была та самая, на пороге которой в памятную ночь рыдала Ксюша. Заходящее солнце играло на шпиле её островерхой башенки в готическом стиле, пробиралось внутрь через узкие решётчатые окна и бросало желтовато-розовые блики на два саркофага, стоявшие у стен, как и в подвале виллы. На том, что стоял справа от входа, значилось: «Ричард Львович Грей», а на том, что слева — «Граф Дормедонт Александрович Храповицкий».

— Это что шутка такая?! — завизжала Даша. — Видеть вас обоих больше не хочу!

— Просто спроси у него об этом, ладно? Ты ведь встречаешься с ним сегодня после заката, верно? — Ксюша не хотела, но ударения на словах «после заката» вышло само собой.

Даша просто задыхалась от гнева:

— Я…! Я…! Я не только спрошу — я… я… всё-всё ему про вас расскажу! Вы… вы… подлые! — она выскочила из часовни и стала спускаться по тропинке к пляжу.

— Я тоже пойду, — сказал Ман.

— Подожди. Как, по-твоему, можно снять это проклятие? Ты ведь ангел, ты должен знать.

— Ну… как ангел, я могу лишь сказать, что такого рода проклятие способна снять только Любовь — высшая всеобъемлющая Любовь, лишённая всякой человеческой мелочности. Пути могут быть разные, я уже говорил, что не силён в черной магии.

Ксюша рассеяно кивнула. Она села на прогретые солнцем каменные ступени и стала смотреть на море. Ман ушел.

Граф появился через час после захода солнца и выглядел обычным человеком (в отличие от их последней встречи), разве что одетым весьма и весьма старомодно. Он остановился напротив Ксюши и спросил несколько раздраженно:

— Что Вы здесь делаете? Я же просил Вас уехать.

— Я думаю над этим, — отозвалась Ксюша.

— И что же вы думаете?

— Я всё ещё не уверена, что совесть позволит мне уехать без Даши.

— Разве она не едет с Вами?

— Нет. Ваш компаньон прислал ей прочувствованное любовное письмо, теперь её можно будет увезти только связанной и с кляпом во рту. Я одна с этим не справлюсь.

Возникла неловкая пауза, которую нарушил Дормедонт Александрович:

— Что ж, — сказал он, — тогда мне не остается другого выхода — я буду учить Вас.

— Учить чему?

— Защищать себя. Только не сегодня, я всё ещё не очень хорошо себя чувствую.

Они опять помолчали немного, после чего он спросил:

— Вам не холодно здесь, на ступенях? Может, немного пройдёмся по пляжу?

— С Вами хоть на край света, — шутливо отозвалась Ксюша.

Дормедонт Александрович пристально посмотрел на неё, и в его взгляде скользнула боль. В этот момент Ксюша поняла, что сказала правду. Открытие было поистине пугающим и в то же время приятно завораживающим. Поднимаясь, она с удовольствием опёрлась на предложенную им руку — ту самую руку, которую она могла ненароком оторвать, когда переносила бренные останки в подвал усадьбы из леса. У неё до сих пор внутренности завязывались в узел от одного воспоминания об этом. И Ксюша не переставала удивляться тому, как она это пережила. Но ведь это мёртвое тело — это всего лишь его тюрьма, а он…

Дальше Ксюша не успела додумать, потому что не прошли они и ста метров по пляжу, как увидели бегущую к ним Дашу, которая захлёбывалась от рыданий:

— Ксюша! Ксюша! — кричала она. — Прости меня! Ты была права! Ты всё знала! Ты пыталась меня предупредить! Он… он мне показал! Он чудовище, живой труп! Ксюша, что мне делать?!

Ксюше стало страшно неловко перед своим спутником, она слегка сжала его руку и посмотрела в непроницаемое лицо:

— Простите нас, — попросила она.

На один краткий миг с лица Дормедонта Александровича спала каменная маска, и он печально улыбнулся Ксюше.

— Всё в порядке, — сказал он.

Ксюша обняла рыдающую подругу:

— Идём домой, Даш, там всё обсудим.

***

Даша пила чай с валерьяной, судорожно вцепившись в чашку. Ксюша распаковывала один из планшетов.

— Ксюша, ты меня удивляешь! Как ты можешь быть такой спокойной?!

— Просто я уже устала волноваться.

Ксюша прикрепила к планшету лист ватмана и принялась рассеянно водить по нему карандашом:

— Почему бы нам просто не собрать вещи и не уехать?

Даша всхлипнула с особенным чувством, и губы её опять задрожали:

— Я не могу — я люблю его!

— Любишь его высшей всеобъемлющей Любовью, лишённой всякой человеческой мелочности?

Даша удивлённо воззрилась на подругу. Ксюша вздохнула и, не переставая рисовать, пересказала ей всё, что узнала от Мана.

— То есть я могу снять проклятие? — воскликнула Даша.

— Похоже на то, — ответила Ксюша. Она окинула набросок портрета взглядом и отложила карандаш.

— Только вероятность мала, а риск непомерно велик, — сказал нарисованный на портрете Дормедонт Александрович. — Но даже если это и удастся, вы уже всё равно не сможете быть вместе в этом мире. Тела наши давно умерли.

Даша дико завизжала и с ногами забралась на обеденный стол, за которым сидела. Ксюша взяла карандаш и быстро написала в левом верхнем углу: «Господи, спаси и помилуй раба твоего Дормедонта, — потом, подумав, добавила: и нас грешных».

— Это, безусловно, очень лестно, — сказал Дормедонт Александрович, поднимая глаза к надписи, — но, право же, не стоило.

— Мне так будет спокойнее, — уверенно сама себе кивнула Ксюша. — Но, по правде говоря, я не ожидала, что Ваши портреты оживают, иначе я бы поостереглась.

— Дело не столько во мне, — возразил Дормедонт Александрович, — сколько в том, кто рисовал портрет, даже скорее в том, с каким чувством он его рисовал…

Ксюша почувствовала, как краснеет под взглядом графа.

— Всегда с таким чувством рисую, но раньше мои рисунки не оживали, — буркнула она.

— Я не знал, что Вы художник, — улыбнулся Дормедонт Александрович. — Иначе, возможно, я бы попросил Вас нарисовать что-нибудь для меня.

— Я архитектор, — возразила девушка.

— Ксюша, — слабым голосом спросил Даша со стола, — кто это?

— Дормедонт Александрович Храповицкий, к вашим услугам, — граф на рисунке поклонился со старомодной элегантностью.

— Тот самый, из соседней могилы? — простонала Даша, слезая со стола. — Я бы могла догадаться.

Дормедонт Александрович приятно улыбнулся.

— Если Вы не возражаете, я задержусь на этом рисунке — это вносит в мою жизнь приятное разнообразие.

— Вряд ли у меня есть право выгонять Вас отсюда, — вздохнула Ксюша.

— Могу я попросить Вас нарисовать кресло?

— Полагаю, что кровать Вам тоже понадобится.

— Кушетки будет вполне достаточно.

***

Впервые за многие, многие годы Дормедонт Александрович проснулся от того, что солнце светило в открытые окна. Он встал, потянулся и подошел к границе рисунка. Возле кресла был нарисован столик с завтраком. А за границей картины, возле настоящего окна, освещенная настоящим солнцем Ксюша хлопотала у плиты.

Они перекинулись парой слов и решили завтракать во дворе, куда девушка перенесла планшет с рисунком. Скоро к ним присоединилась Даша. Вид у неё был взлохмаченный и невыспавшийся. Она покосилась на рисунок, где Дормедонт Александрович пил кофе в своем кресле, и села как можно дальше от него.

— Я много думала этой ночью, — сказала Даша. — Думаю, я кругом неправа. Я хочу попросить прощения у Ричарда.

— Превосходная мысль, — одобрил Дормедонт Александрович. — Когда я видел его вчера вечером, он был сам не свой.

— Что, ещё более сам не свой, чем обычно? — уточнила Ксюша.

Граф обдумал её слова:

— Скорее, по-другому, — сказал он.

— Но где мне искать его теперь? — страдальчески вздохнула Даша.

— Ну, — Дормедонт Александрович поставил на столик чашку, — в это время суток найти его совсем не сложно — он может быть только в двух местах. И я даже знаю, в каком именно из них.

— А поточнее? — спросила Ксюша, убирая со стола грязную посуду.

— В склепе под усадьбой, где вы с Маном давеча меня закапывали.

***

Ксюша наблюдала, как Даша рыдает в объятьях Ричарда возле каменного саркофага с откинутой крышкой, затем перевела взгляд на скульптуру отчаявшейся женщины и подумала, что часто видела её в своих кошмарах. Если верить её снам, то именно за ней есть проход.

Она снова посмотрела на влюблённых, которые, судя по всему, и думать о ней забыли, и подошла к скульптуре. «Опасно туда лезть, — подумалось ей. — Чего стоит одно только приключение в монастыре».

Тут что-то обожгло ей бок. Она сунула руку в карман куртки и достала оттуда белое перо с кремовыми подпалинами, которое светилось так, словно принадлежало жар-птице. Ксюша дотронулась им до статуи, и та беззвучно отъехала в сторону. Там и в самом деле оказался проход, точно такой же, как она много раз видела во сне.

Пробираться по проходу было не слишком приятно, но и не слишком сложно — перо давало достаточно света. Тот был весьма длинный, и она уже успела потерять счёт времени, когда, наконец, оказалась в небольшой камере, размерами и формами напоминающей часовню на холме над морем.

«А ведь это вполне возможно, — подумалось Ксюше. — Вполне возможно, что я сейчас прямо под той самой часовней».

Она подняла перо над головой, чтобы получше рассмотреть помещение. У стен ровно, так же, как саркофаги в часовне, располагалось два каменных возвышения. А на них… Ксюша поспешно отвернулась, борясь с подступившим приступом тошноты. То, что лежало на каменных столах, судя по платьям и волосам, когда-то, но уже довольно давно, было двумя женщинами.

В этот момент каменная плита в потолке у Ксюши над головой со скрежетом отодвинулась, и в образовавшееся отверстие спрыгнул Дормедонт Александрович во плоти.

— Что Вы здесь делаете? — спросил он. — Во всей округе вряд ли найдется место более опасное.

— Даже монастырь?

— Даже монастырь.

— Вероятно, Вы правы, но у меня есть талисман, — она помахала пером перед носом графа. — Перо хранителя — оно неплохо действует.

— Я и не думал, что Вы так сошлись с Эммануилом, что он позволяет Вам выдирать перья их своих крыльев.

— Я и не выдирала — я нашла его на улице.

— Зачем Вы здесь? — голос графа звучал уже менее напряжённо.

— Я часто видела во сне это место, — сказала Ксюша. — Я хочу понять, почему.

— Ну и как, поняли?

— Почти.

Ксюша подошла к тем останкам, что казались ей более родными, если можно так выразиться. Из груди женщины, в том месте, где когда-то было сердце, торчал костяной нож, испещрённый странными символами.