Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Однако попытки утешиться подобными рассуждениями оказались тщетными. С каждым часом реальность происходящего становилась все более очевидной. Голод превращал меня в зверя. Я раздирал зубами рубашку и судорожно глотал грязные лоскуты ткани. Мне мучительно хотелось впиться зубами себе в руку, дабы утолить голод и жажду. Сердце мое ожесточилось, и я почти с наслаждением представлял, как разорву на куски какого-нибудь зверька, и напьюсь его сырой крови, и обсосу все его косточки, которые не смогу прожевать.

Терпению моему наступил предел. Я видел, что отсрочка неминуемого не только не приносит облегчения, но, напротив, возбуждает отвратительные желания; оставалось лишь надеяться, что я умру до того, как голод захватит надо мной безраздельную власть. И тут я вспомнил, что нашел томагавк, и возрадовался, что у меня есть надежное средство для пресечения моих мучений.

Я взял его в руку, потрогал острие и задумался над тем, какой силы должен быть удар, чтобы оружие вошло в сердце. Наметив место для удара, я стал уговаривать себя не побояться повторить попытку во второй и в третий раз, если первая окажется неудачной. Я понимал, что не способен нанести себе смертельную рану, но в результате все равно умру от потери крови, которой к тому же смогу утолить свою жажду и облегчить мучения, прежде чем навсегда избавлюсь от них.

Полагаю, вас не удивит, что я не решился тут же применить это фатальное, хоть и вполне оправданное в моих обстоятельствах средство, а принялся вновь соображать, нет ли какого-то другого пути к избавлению. Вряд ли впадина очень глубокая, размышлял я. Будь это так, разве мне удалось бы отделаться ушибами? Я бы разбился насмерть.

И снова в душе забрезжил проблеск надежды. Возможно ли подняться вверх по стене? – спросил я себя. Стены по всему периметру неровные, бугристые. Но что, если их выступы и выбоины станут вожделенной лестницей, ведущей к спасению? Нужно немедленно взяться задело. Иначе силы совсем оставят меня, и тогда я обречен.

Не буду перечислять все мои попытки выбраться из злополучной темницы, скажу лишь, что отчаяние и вера в успех чередовались множество раз, а результат оставался неизменным – неудача следовала за неудачей. Каждое из сотен локальных достижений, когда я уже взбирался на значительную высоту, оборачивалось очередным крахом при встрече с абсолютно гладким участком стены, преодолеть который было нереально. И каждое из этих сотен восхождений заканчивалось тем, что, изможденный, страдающий от невыносимой боли, я без сил падал на землю, а придя в себя, опять карабкался вверх. Пока имелся хоть один не изученный участок стены, сдаваться было бы непростительно, и я, едва держась на ногах, предпринимал новую попытку в еще непроверенном направлении.

В конце концов мое упорство принесло плоды: подняв руку, чтобы ухватиться за очередной выступ, я обнаружил, что выше стены нет. Возможно, это край впадины, а значит, и путь к свободе. Сердце подпрыгнуло от радости, и я продолжил подъем, потребовавший от меня неимоверных усилий. Спасительный край находился на высоте чуть более моего роста. Стена здесь была настолько гладкая, что я почти не мог упираться ногами, пришлось подтягиваться на руках.

Не знаю, как мне удалось это сделать, но я все-таки одолел стену и, перевалившись через край, рухнул без сил. Если бы уступ, на который я выбрался, не оказался достаточно широким для того, чтобы на нем поместилось мое полумертвое тело, я неизбежно вновь сорвался бы вниз, и все мучения привели бы лишь к новому приступу отчаяния, ускорив неизбежную для меня в этом случае развязку.

Я не вполне представлял, с какими преградами и опасностями еще предстоит столкнуться, и склонен был предполагать худшее. За время отдыха, необходимого для восстановления сил, разрушительные последствия голода и жажды проявятся в полной мере, и я просто не смогу двинуться дальше.

Утешало лишь одно: у меня есть оружие, чтобы положить конец моим страданиям. Да, я не расстался с томагавком. Так стоит ли ждать? Одно препятствие осталось позади, но другие могут оказаться непреодолимыми. Уже готовый нанести удар, я посмотрел по сторонам диким безжизненным взглядом. Мрак был таким же беспросветным, как внизу, но в темноте отчетливо выделялись два застывших всполоха пламени. Причем эти загадочные, совершенно неподвижные огоньки, словно сфокусированные куда-то внутрь, не распространяли света вокруг себя. Обратившись к прежнему своему опыту и сопоставив наблюдения, я с ужасом понял, что смотрю в глаза кугуара.

С огромным трудом мне удалось побороть отчаянное желание избавиться от мук, отдавшись на растерзание этой дикой кошке. И все же, невзирая на свое бедственное состояние, я нашел в себе мужество противостоять кровожадному хищнику с оружием в руках. Томагавк, которым я намеревался лишить себя жизни, теперь должен был помочь мне одолеть врага.

Времени, чтобы медлить и раздумывать, не было. Уже в следующее мгновение зверь мог неожиданно напасть и разорвать меня на куски. Бесполезно пытаться приблизиться к нему – я не настолько быстр, чтобы опередить его, и лишь привлеку к себе внимание. Сомневаясь, смогу ли метнуть томагавк на нужное расстояние, я собрал все оставшиеся силы и вложил их в бросок.

Никто не знает, на что способен в критической ситуации. Зачастую, столкнувшись с опасностью, человек вдруг обнаруживает в себе такую мощь, о которой не смел и мечтать. Понимая, что не могу двинуться с места, я, дрожа всем телом, слегка приподнялся на краю впадины и сумел так метнуть томагавк, что и в добром здравии не сделал бы лучшего броска. Полет был стремительным, попадание – точным. Я целился в проем между светящимися огоньками. Томагавк впился в лобную кость, и кугуар, издав душераздирающий вопль, рухнул на землю.

Вскоре я определил на слух, что мучениям моего врага пришел конец. Спустя мгновение крики и конвульсии прекратились. Но голос пумы, отраженный каменным сводом пещеры, еще какое-то время вибрировал в воздухе – жалобно и безнадежно.

Все произошло так внезапно, и я, задействовав неведомые резервы своего организма, потратил столько сил, что выдохся без остатка. Мной овладела апатия, я лежал практически без чувств, с трудом, очень медленно выбираясь из этого состояния. Первой осознанной мыслью было добраться до трупа, чтобы утолить голод, достигший уже той стадии, когда о разборчивости речи не идет. И я пополз. Не хочу мучить вас описанием тех крайностей, к которым привела меня жестокая необходимость. Теперь все позади, и я вспоминаю тот ужас с отвращением, как кошмарный сон. Но тогда я уже начинал терять рассудок. Выбора не было, и голод принудил меня к этой жуткой трапезе.

Длительное голодание способно взять верх над всеми человеческими чувствами. Если уж оно доводило матерей до детоубийства, то стоит ли изумляться, что я не отказался от еще теплой крови и призывно пахнущей плоти мертвого зверя?

Но на смену одной беде явилась другая. Ощущение сытости сменилось вскоре непереносимыми резями в животе. Я еще не испытывал подобных страданий. О, как горько я сожалел о своей неумеренной алчности! Истязание голодом все же лучше мучений, которые вызвала эта омерзительная пища.

Смерть снова подступила вплотную, хотя и в ином обличье. Только теперь она была желанна, как никогда, и мне хотелось ускорить ее. Лежа на жестких камнях, я извивался, перекатывался с места на место в тщетных попытках унять боль и совершенно не думал о подстерегающих меня опасностях. То, что я снова не свалился в расселину, из которой совсем недавно выбрался, можно объяснить лишь чудом.

Сколько времени я провел в таком состоянии, не знаю. Даже предположить не могу. Если верить моим чувствам, то не меньше нескольких дней, но человек не способен так долго выдерживать подобные испытания.

Боль постепенно стихала, и я погрузился в глубокий сон. Мои грезы, искрящиеся тысячами оттенков, вели меня за собой, манили прозрачными потоками чистой воды, изысканными кушаньями, которые появлялись передо мной совсем рядом, но пропадали при моем приближении. Проснулся я в одиночестве и впотьмах, правда, уже не в столь плачевном состоянии. Насыщение, вызвав временное расстройство, все же пошло мне на пользу. Не утолив голода, я не избежал бы смерти. Выходит, для опасного испытания имелись веские причины.

Мои поступки были спонтанны, однако никакие обдуманные действия не принесли бы лучшего результата. Я убил пуму не для того, чтобы добыть пищу, а из чувства самосохранения и по велению инстинкта. Если бы я мог предвидеть, к каким мучительным последствиям приведет меня моя кровавая трапеза, я бы от нее воздержался, но страдания были следствием усилий организма переварить ту гадость, которую я глотал, и обратить мне во благо.

Теперь меня мучила жажда, и я собрался с силами, чтобы справиться с новой напастью. Из этого каменного каземата должен быть выход, думал я, причем где-то недалеко. В темноте трудно определить где именно, но ведь пума как-то проникла сюда.

Вскоре я услышал еле различимый непрерывный гул, слишком монотонный для ветра. Больше всего он напоминал рокот воды. Я решил идти на этот звук и попытался понять, откуда он доносится.

Со всех сторон и у меня над головой была пустота, опорой мне служил лишь неровный грунт под ногами. Я передвигался медленно, с трудом, походя отмечая, что путь мой имеет тенденцию к подъему. В темноте мне приходилось все время быть настороже и, чтобы обезопасить себя, проверять на ощупь, куда я ступаю, а также выставлять вперед руки, дабы ни на что не наткнуться.

Так я шел довольно долго. Гул не усиливался, даже, наоборот, стал тише. Усталость валила меня с ног, и я начал падать духом. Тело покрылось испариной, которая, усугубляя жажду, служила вместе с тем средством для частичного ее утоления.

Моя предприимчивость не была случайной. Мне вспомнилась история англичан, плененных в Бенгали. Безжалостные враги заперли их в тесной комнате, но несколько человек сумели спастись, слизывая влагу, выделяемую телом. Я успешно перенял их печальный опыт.

Но это была временная мера. Я понимал, что, блуждая в потемках, могу никогда не выбраться отсюда либо голод и усталость доконают меня прежде, чем мне удастся найти выход из пещеры. Не следовало удаляться от моей добычи. Теперь я жалел, что не подумал об этом раньше и лишил себя какой-никакой, но все-таки пищи.

Вернуться назад к останкам пумы я не мог. Во-первых, это вновь отдалило бы меня от свободы, которую предвещал подаривший мне надежду рокот воды. К тому же я совершенно не представлял, как пришел сюда. Чтобы не тратить силы в непосильной борьбе с препятствиями, я часто отклонялся от прямого маршрута и понимал лишь, что пологий подъем неуклонно ведет меня вверх, а уж каким путем идти к конечной высшей точке – не все ли равно?

Оставаться на месте тоже было абсурдно. Подъем или спуск – неважно, лишь бы двигаться, глядишь, и выберусь куда-нибудь. Я решил изменить направление и побрел не вверх, а вдоль по слегка покатой каменистой поверхности того, что считал склоном холма. Когда несколько сотен футов были пройдены, мой слух вновь уловил уже знакомый гул, о котором я рассказывал.