Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Глава XVI

Здесь, друг мой, вы должны позволить мне сделать паузу. Последующие события таковы, что самое изощренное воображение не создаст ничего подобного. Даже своевольной фортуне не под силу так распорядиться человеческой судьбой. Это совершенно невероятно и ужасно. Стоит только вспомнить тот кошмар, и мной вновь овладевают тревога и растерянность.

Возможно, я и научусь когда-нибудь оглядываться на прошлое без мучений, но пока еще очень далек от этого. Я боюсь теперь уединения и сна, они стали для меня сигналами, по которым являются чудовищные призраки. Где сумерки и безмолвие, там голод, слепота, смерть и безумие. Никакие усилия не способны с этим справиться. Отныне мои страхи постоянно нуждаются лишь в одном утешителе – свете. У меня ноет сердце, когда я наблюдаю заход солнца; чтобы уснуть, я зажигаю свечу и ставлю ее рядом с подушкой. Если бы я проснулся посреди ночи и обнаружил себя окутанным тьмою, не знаю, в каких действиях могло бы выразиться мое отчаяние.

Долг по отношению к другу предписывает мне продолжить повествование, и так отложенное на более длительный срок, чем позволяют правила приличия. Теперь, вновь обретя способность держать в руках перо, я положу конец беспокойству, которое вы, возможно, испытываете за мою судьбу, и вспомню череду неслыханных, чудовищных злоключений, выпавших на мою долю в последнее время.

Не уверен, однако, что сумею последовательно изложить все эпизоды и перипетии случившегося. Образ набегает на образ, невероятные события, как картины, мелькающие за окном скорого поезда, сменяются с такой быстротой, что, боюсь, мне не удастся отделить их друг от друга и обрисовать с достаточной ясностью. Воспоминания больно сжимают мое сердце. Я испытываю отчаяние и безысходное одиночество: два этих чувства слились в одно, непередаваемое словами. Но постараюсь рассказать, как смогу. Однако, сколько бы я ни изощрялся в красноречии, трудно будет заставить вас поверить, что все это происходило на самом деле. Слабость и заторможенность мысли сковывают меня, превращая мою историю лишь в подобие правды. Что ж, вам придется довольствоваться этой бледной тенью пережитого мной кошмара.

Я говорил, что спал. По крайней мере, так подсказывает мне память; одежда валялась на полу, свеча стояла на стуле возле самой подушки, а сам я лежал в постели и рассматривал лунную дорожку на стене, совсем темной там, куда не доходил свет свечи. Помню наплывы бессвязных фантазий, предвестников сна. А потом в какой-то момент мысли мои совсем перестали течь, и меня поглотила пучина забвения, такого глубокого, будто я умер.

Возвращение в реальность далось мне нелегко. Я выбирался из этого бездонного омута так медленно и вяло, что сам не верил в свое пробуждение. Поначалу я никак не мог разобраться в собственных чувствах и осознавал только то, что жив. Это безвольное состояние не сопровождалось ни усталостью, ни болью – я ощущал лишь мучительное нежелание двигаться и не в силах был открыть глаза. Мысли блуждали, запутанные и бессвязные, сознание присутствовало, но в отрыве от тела и разума. Затем оборванные связи в моем организме начали постепенно восстанавливаться. Я понял, что лежу на спине. Глаза смежены. На них что-то давит, слишком тяжелое, чтобы поднять веки. Стоило мне попытаться сделать это, меня пронзила такая ужасная боль, какой я никогда в жизни еще не испытывал. Но вот глаза открыты, а вокруг по-прежнему кромешная тьма. Я хотел приподняться, однако мои члены задеревенели, и суставы почти потеряли гибкость. Ценой огромных усилий мне удалось наконец принять сидячую позу. Плечи и спина невыносимо ныли, словно меня избивали дубинками жестоко и долго; кровь бешено пульсировала в висках; лицо было покрыто холодными, липкими каплями – только потеря зрения могла меня так напугать. Я поворачивал голову в разных направлениях, моргал, щурился, напряженно всматриваясь, но все тщетно – повсюду безраздельно властвовал абсолютно непроницаемый мрак.

Первая внятная мысль, пришедшая мне на ум, оповестила меня, что я слеп. Эта напасть поражает нас внезапно и без предупреждения. Как же безрадостно, что теперь ее жертвой стал я. Если бы мои глаза сохранили способность видеть, я бы непременно смог различить даже самый незначительный, незаметный, мгновенный и слабый проблеск света. Или просто я нахожусь в некоем замкнутом пространстве, полностью изолированном от внешнего мира.

Мысль заработала в другом направлении. Я попытался восстановить, какие последние события запечатлелись в моей памяти, но прошлое так контрастировало с настоящим, что разум, расстроенный новыми впечатлениями, отказывался что-либо анализировать.

Поскольку зрение не помогало мне ориентироваться, я задействовал другие органы чувств. Воздух вокруг был застойный и холодный. Я лежал на чем-то шероховатом и жестком, не то чтобы голый, но и не одетый – ни ботинок, ни кальсон, лишь рубашка и штаны. Что же все это значит? Минимум одежды, зловещая, затхлая атмосфера, каменное ложе?

Я окончательно стряхнул с себя сон. Однако что же было прежде, чем я впал в состояние анабиоза? Где тогда находился? Во всяком случае, не здесь. Помню просторную, светлую комнату, невысокую кровать, но никак не эту грубую твердь в кромешной тьме. Помню, тогда я чувствовал себя превосходно, а теперь весь в ушибах, каждое движение вызывает сильную боль. Так куда я попал? В нору? В подземную тюрьму? По чьей воле я тут оказался?

С огромным трудом удалось мне подняться на ноги. Я шатался и дрожал, но, шаря руками в пустоте, начал потихоньку продвигаться вперед. На третьем шаге чуть не споткнулся о какой-то предмет, слегка сдвинув его в сторону. Наклонился, поднял и сразу узнал на ощупь индейский томагавк. Никаких ассоциаций, связанных с этой находкой в свете нынешнего моего положения, у меня не возникло.

Нерешительно и медленно я пошел дальше, выставив вперед руки, и вскоре коснулся пальцами стены, такой же твердой, как и пол. Пройдя несколько шагов вдоль стены, я уперся в угол. Потом еще и еще раз. Углы следовали один за другим через короткие промежутки. Я продолжал искать ключ к разгадке, пока не заподозрил, что нахожусь в каком-то большом помещении нестандартной конфигурации.

Впрочем, это предположение тоже появилось не сразу, и к нему примешивались немалые сомнения, поскольку кромешный мрак не позволял мне выбирать направление и соразмерять расстояния. Я немного отогрелся, в мышцах появилась упругость, но возвращение чувствительности сопровождалось болью. Страхи и мучения сломили меня, я отказался от бесплодных исканий и опустился на камень, прислонившись спиной к стене.

Какое-то время я прислушивался к своему состоянию, которое вкупе со всем остальным свидетельствовало, что ко мне подкрадывается безумие. По ощущениям это была реальность, но невероятность происходящего походила на сон. Ничто не перечило моим ложным представлениям, образы прошлого наплывали на меня, переплетались в причудливых узорах и обретали пестроту. Казалось, что некий загадочный тиран, по чьей злой воле я оказался в этой темнице, играет со мной, заставляя гадать, какую участь он мне уготовил – мучительную смерть от голода или бессрочное заточение до конца моих дней. Попытки понять, что представляет собой это страшное подземелье, тоже были тщетными: то ли стены непроницаемы для дневного света, то ли сейчас ночь, а значит, есть надежда, что какой-нибудь слабый лучик сможет пробиться сюда сквозь щели в стенах или потолке.

А что, если я погребен заживо? Вдруг я впал в столь глубокий анабиоз, что друзья сочли меня мертвым и предали земле, тогда спасения нет. И то, что в таком случае мое тело находилось бы в ограниченном пространстве гроба и я должен был бы задохнуться, ни в коей мере не делало эту гипотезу менее достоверной для меня. Предположения, одно ужаснее другого, сковывали мой разум, препятствуя поиску путей к освобождению. Сознание было затуманено хаосом мыслей, метавшихся между болезненными ощущениями и лихорадочными грезами.

Нет другого способа определить течение времени, кроме как по длительности размышлений и переменам вокруг. Последнее в моем случае было исключено. Что касается размышлений, то за несколько часов заточения я передумал столько, что этого хватило бы на недели и месяцы. Ко всему прочему, мой измученный организм подал новый сигнал, сосредоточившись на котором я получил еще один повод для усиления терзающих меня страхов. Голод, до сих пор неразличимый в беспорядочном нагромождении прочих ощущений, заявил о себе в полную силу. Если я вскоре не выберусь отсюда, меня ждут ужасные страдания в течение нескольких дней и избавление от мук в результате голодной смерти.

Взывая к разуму и чувствам, я направил все свои усилия на то, чтобы понять, каким образом здесь оказался и как можно спастись. Прислушавшись, попытался уловить хоть какой-нибудь звук. И мне удалось различить что-то наподобие легкого эхо, которое то приближалось, то удалялось, то замирало, то раздавалось довольно отчетливо. Однако это не навеяло никаких воспоминаний из прошлого. Пожалуй, подобный звук мог быть вызван ветром, проносящимся через просторные залы и продуваемые галереи. Но такое предположение опровергало все мои предыдущие умозаключения. Ведь, ощупав стены, я полагал, что замурован и выхода отсюда нет.

Тогда, сделав глубокий вдох, я закричал – так громко, как только был способен в столь ослабленном состоянии. Искаженный и приглушенный звук моего голоса вернулся ко мне откуда-то сверху в виде эха. Крик вырвался у меня неосознанно, но теперь растерянность и неуверенность слегка потеснились, уступая место неожиданной догадке. Я упоминал, как продвигался по краю впадины в пещере, когда блуждал в горах, пытаясь найти Клитеро, и сейчас поймал себя на схожести ощущений. Чтобы определить размер темницы, я закричал снова, громче прежнего. Характер эха зависит как от расстояния, так и от специфических свойств отражающей поверхности. Эффект, произведенный моим криком тогда и теперь, был совершенно одинаковым. Та же самая пещера? Неужели я дошел до края пропасти и свалился вниз? Такие ушибы могли быть получены только при падении с высоты. Почему же я не помню, как попал сюда? У меня было желание на следующий день отправиться в горы, но в памяти не сохранилось никаких свидетельств того, что я его осуществил. Однако, как ни крути, выходит, что я все-таки наведался в пещеру, и кто-то сбросил меня на дно впадины, либо по досадной случайности я сорвался сам.

Неровные каменные стены и пол моей темницы, точно такие же, как в пещере, подтверждали этот неутешительный вывод.

А значит, со мной случилось непоправимое несчастье. Забраться наверх без посторонней помощи невозможно. Местные жители обходят подобные места стороной. Друзья ни о чем не подозревают. Мне предстоит провести здесь свои последние дни, пока голод не погубит меня. Какое-то время я буду нестерпимо страдать, а потом придет конец.

Последствия голодания уже начали сказываться, и понимание безвыходности моего положения сводило меня с ума. Я должен был подчиниться приговору незримой немилосердной судьбы. Виновный в этой катастрофе и то, как ему удалось заманить меня сюда, низвергнув в пропасть, навсегда останется тайной. Но ведь чувства мои подавлены и могут быть обманчивыми, а на самом деле я просто сплю, и мне снится ужасный сон, либо мной овладело безумие, и смертельный голод в безнадежном заточении, как и сама эта каменная темница, лишь плод моего больного воображения.