Озеро

Тоже ничем все кончилось. Разговоров, конечно, много было, а толку-то от них?

В сентябре жара спала, в октябре холода ударили, а в ноябре на ТЭЦ авария. Полгорода без отопления, у кого трубы полопались, у кого еще чего. Нас, слава богу, миновало, но про летние дела озерцы наши как-то подзабыли, да и я вместе с ними. А напрасно, как оказалось.

Мы все к этому времени уже как-то отупели, я так думаю. И дела эти странные… не то чтобы принимали как должное, но уже даже не особо удивлялись, только пораньше спешили домой, запирались на все замки, ждали, что дальше будет, и надеялись, что уж нас-то не затронет.

Все, да не все. Андрюха со своим ментовским мозгом, в котором все извилины спрямлены согласно уставу, смириться с такими загогулинами не мог. Приходит ко мне на площадь дня через три, задумчивый такой. Упаковку с чулками взял, в руках повертел.

— Слышь, Лёх, и как только бабы их вообще носят? Они ж сползают, наверно.

— Не знаю, — говорю. — Чего не знаю, того не знаю. Сроду у меня их тут никто не покупал. Я уж Эдику говорил, что лучше бы панталоны с начесом продавал. А он уперся в эти чулки. Хочет нести культуру в массы.

— Угу, — говорит Андрюха. — А на кой черт Груздев на озеро поперся, не знаешь?

— Не знаю. Рыбалку он вроде не любил никогда.

— Да какая рыбалка, ты опух? Ботинок же нашли, ну и вообще он вроде в костюме был, в котором с работы ушел.

— Ну тогда тем более не знаю. По пьяни, может? Или в гости к кому шел. У него вроде в Александровке друзья какие-то?

— Они говорят, ничего не знают. Да там народ такой, сам понимаешь…

Это правда. Я бы с александровскими связываться не стал.

— А главное, — продолжает Андрюха, — за каким хреном он к воде полез?

И смотрит на меня. Лицо у него как пельмень, а глаза как у старой дворняги — влажные, мутные и печальные.

— Андрюх, — говорю, — ну я почем знаю? Может, ему примерещилось чего по пьяни. Нимфа какая-нибудь… ундина.

— Чего ты гонишь? Какая мудина?

— Ундина. Ну, типа русалка. Ну хрень какая-нибудь из озера.

Андрюха так крепко задумался, что мне не по себе стало. Я ж вроде пошутил. А он, чего доброго, отправится сейчас тоже на озеро русалку искать, да и сгинет там вслед за Груздевым. А меня опять опознавать позовут.

Постоял он эдак в задумчивости, покурил и говорит, убежденно так:

— Нет, это не русалка. Я сразу подумал, это александровские… потому что ну кому еще? Но с ними Царёв сам разбирался, они ни при чем.

Я присвистнул:

— Нет, ну если сам Царёв… ну тогда конечно!

Но Андрюха иронии не понимает. Поморгал на меня выжидательно и продолжает:

— Да и зачем бы им? С него и взять было нечего, такая же голытьба, как ты. А если не они, то кто еще мог… такое?

— Маньяк, — говорю, — залетный какой-нибудь. Гастролер. А? По области ничего похожего не слышно?

— Нет. Такого не слышно.

Постоял он еще немного у меня над душой и свалил. Но я уже до вечера не мог от этих мыслей отделаться. Страшно мне стало. Что такое происходит в нашем Озере? В нашем озере… Не то и правда завелась в нем неведомая хрень, не то мы сами все тут потихоньку сходим с ума.

Как Андрюха отчалил, Рустам из-за своих ящиков вышел, спрашивает:

— Зачем приходил?

Я рассказал. Он кивает, но смотрит недоверчиво, и в глазах тоска. Плевать ему на Груздева, я знаю, он боится только, что с площади погонят. Отъелся Рустам за последнее время, но боится не меньше прежнего. Дону его на днях в подъезде побили, скорую пришлось вызывать. А она на сносях. В больницу брать отказались — они ж тут на птичьих правах, никто и звать никак. Потом он как-то все устроил, Верунчик помогла. Верунчик — наш ангел, только над головой вместо нимба летающая тарелочка. Но у Рустама все равно вид такой, как будто это его самого побили. Хотя почему «как будто», его тоже били, только еще до этого. Он причем улыбается, и мне, и покупателям, и зубы у него как в рекламе жвачки от кариеса. Но все одно от его улыбки повеситься хочется.

Бросить бы все и уехать, хоть куда, хоть к черту лысому! Но нельзя. На кого я мать оставлю? Я поэтому ведь здесь и застрял. Поэтому и с Лёлькой не сложилось. Я ее не осуждаю. Не такой жизни она хотела. Я и сам не хотел… ничего этого не хотел.

Следующую новость я уже не от Андрюхи узнал. Ему не до меня было, а городок у нас такой, что ничего не спрячешь, даже про секретный завод все знали. И глухие заборы не помогли, все равно все наружу вытекло. В общем, в тот же вечер, когда мы с Андрюхой на площади про русалок трепались, Царёв у себя дома повесился. Конкретно так повесился. Насовсем. Вечером явился домой, уже хороший, лыка не вязал. Посадил жену на кухне, налил по стопке и стал рассказывать, как сегодня видел на дереве как бы ворону, но не ворону, и она ему прокаркала нечеловеческим голосом: «Царь! Царь! Царь подвешенный!» Потом захохотала и нырнула в озеро. Жена эту галиматью слушать не стала, отругала его и отправила спать. Еще на себе до спальни тащила, ноги у него заплетались. А сама, значит, на кухне телевизор смотрела допоздна. Заходит потом в комнату, а там он, на крюке от люстры.

Ну, понятно, безутешную вдову потом долго трясли — да как, да что, да не сама ли мужа удавила? Но ничего не вытрясли, так и отпустили.

Андрюху я потом как-то в больнице встретил. Хреново он выглядел, я даже не сразу узнал. Не то чтоб похудел, но как-то весь обвис, под глазами мешки, одежда тоже мешком. А он меня увидел, так вроде даже обрадовался, глаза заблестели. Нехорошим таким блеском, маньяческим. Отошли мы с ним в сторонку, тут он мне все и рассказал. Крепко его придавило, особенно с Царёвым плохо вышло. Как это так — на его территории да такого человека?.. Да за кого ты нас держишь, козел, какое самоубийство? Короче, еще немного — и не было бы у нас больше и Андрюхи тоже. Но он только с виду такой пельмень, уж я-то это знаю. Извернулся, поднапрягся и все разрулил. Ну как разрулил. Следствие еще идет, но кому надо, те уже все поняли и от Андрюхи отстали. Царёв-то давно по краю ходил, его предупреждали, он не внял. Ну вот и. Вдова на своем стоит, но кто ее слушать будет? Впрочем, трогать не стали, у нее тоже заступники нашлись.

— Ну а Груздев? — спрашиваю. — С ним что?

— А тоже понятно. Есть такой кадр, серийник, хоть и не наш, пролетом был. Взяли его уже.

— Признался?

— Не-а. Да по фигу, с ним как раз все ясно.

— Ну дела, — говорю. — Но ты молоток конечно. Шерлок Холмс. Эркюль Пуаро!

— Чего?

— Глеб Жеглов! Гроза преступного мира.

Я вообще похвалить его хотел, совершенно искренне. Но он насупился и смотрит подозрительно — на что это я намекаю? А и то сказать, поди разбери, кто тут у нас теперь преступный мир и кто кому грозит…

Но Андрюхе, видать, все же лестно было. На следующей неделе он в «Казанове» свое повышение обмывал. Нет, меня не позвал, с чего бы? Но маме в тот вечер плохо стало, я за Верунчиком в больницу бегал, потом обратно ее провожал — ночь уже на дворе глубокая. Короче, иду домой и вижу — выруливают из-за угла, из-за острова на стрежень, три товарища, три поросенка — Андрюха, Рекс и Федька. Я хотел тихонько мимо пройти, эти двое меня бы уже от фонарного столба не отличили, да разве Федьку проведешь? Он залаял, с поводка рванулся, чуть Рекса в лужу не опрокинул. Тут они меня и увидали. Андрюха обрадовался — остальных собутыльников они уже где-то растеряли, а продолжить хотелось.

Короче, потащили они меня к ларькам, и мы прямо там выпили, в скверике. Ночь теплая была, прямо какое-то бабье лето в конце ноября. Луна светит, воздух прозрачный — хорошо-то как… Это меня уже водка на голодный желудок догнала. А мне только того и надо было. Выпили мы еще, но я все ж таки из нас самый трезвый был… ну, не считая Федьки. Надо, думаю, их как-то по домам. Куда я дену посреди ночи два бесчувственных тела? Втолковал им это кое-как, они не очень поняли, но согласились. Повели мы Андрюху домой. Он, когда выпьет, вообще мирный. Чапает рядом, за меня держится, и что-то плетет про товарища старшего лейтенанта. Тяжелый только, черт, и все норовит на мне повиснуть. Но это бы ничего… С Рексом вот похуже. Он с другой стороны идет и про Афган рассказывает, и все больше заводится. А у него ствол с собой, я знаю. Иду и думаю — и чего я такой придурок? На кой с ними связался? Бросить бы сейчас да идти домой. Мать там одна, хоть вроде и отпустило ее… Рекс в темноте споткнулся, замолчал на секунду, и вдруг на меня напустился:

— А-а-а, с-сука, ты тоже, да?! Тоже?!!

Двинул мне в ухо, отбежал на несколько шагов и пистолет из подмышки выдергивает. Тут даже Андрюха вроде протрезвел:

— Тихо, тихо, Рекс, ты чего?

Только Рексу уже все по барабану. Не знаю, чем бы дело кончилось, если б не Федька — он сначала залаял, а потом подскочил к Рексу, на задние лапы встал, передними в него уперся. Тот за загривок его схватил, подержал так немного, а потом вроде опомнился. Федьку отпустил, пушку убрал, поворчали они там еще немного друг на друга и успокоились оба.

— Давайте-ка, пацаны, по домам, — говорит Андрюха.

Ну а чего по домам — он-то уже почти пришел. Это мне теперь с Рексом пилить через полгорода.

— Слушай, — говорю, — Андрюх, а если я у тебя заночую? Ноги уже не идут.

Он и правда, видать, протрезвел, потому что сразу понял:

— Да не вопрос вообще!

Попрощались мы, и Федька Рекса домой повел. На поводке, ага.

Пока Андрюха сигаретку докуривал, мы с ним еще постояли. Я Рекса взглядом провожаю — ну, когда отойдет подальше, а там и сам домой двину. Хватит, погуляли.

Смотрю, значит, ему вслед. Луна круглая, все как на ладони: железная дорога, за ней мостки у лягушатника, дальше само озеро блестит, водонапорная башня, потом уже пятиэтажки, а сбоку сквозь чахлые елки остов завода просвечивает.

— Ну что, пойдешь? Или правда заночуешь? — говорит Андрюха.

Рекс в этот момент как раз с лягушатником поравнялся.

И тут Федька как завоет! Как ножом по ушам, меня аж подбросило. И тут же вода в озере вдруг встала горбом, а потом с макушки этого горба сорвалось что-то черное… Хоть и ночь была, а все равно видно — черное, еще чернее ночи. Отделилось от воды, горб обратно осел, а эта черная жижа в воздухе ползет сразу во все стороны… но больше в сторону Рекса. Он вроде крикнул, но тут же замолк. И нам хорошо видно: эта черная дрянь к нему прилипла, как жвачка, он ее от себя отдирает, а она его все больше обволакивает. Тут Федька, который сперва в сторону шарахнулся, на них прыгнул, прямо в воздух взвился, будто ему пинка дали…

Дальше я не очень помню, что было. Я вроде как сознание потерял, что ли, хотя на ногах устоял, как ни странно. Очнулся от того, что сам ору. Рекс лежит на земле, не движется, Федька в него тычется носом. И Андрюха к ним ковыляет, озирается и пушкой размахивает.

Федька нас не подпустил. Ощерился, загривок вздыбил, того и гляди кинется. Да что уж там… Нам и на расстоянии видно было, что уже все. Ничем не поможешь. Не так уж сильно Рекса расколошматило, не так, как Груздева, но и того довольно. И пистолет ему не помог, он даже выхватить его не успел. Эх, вояка…

Андрюха быстрее опомнился. Оттащил меня обратно, огляделся.

— Короче, — говорит, — пошли.

— Куда?

— Домой ко мне. Заночуешь. Ну, типа ты у меня ночевать остался. А Рекс пошел домой, а что дальше с ним было — мы не знаем. Понял?