Озеро

Я понял, хотя не сразу. Рексу-то, прости господи, уже все равно, а вот мы с Андрюхой здорово влипли. Труп и два свидетеля, не считая Федьки. Трое в лодке, не считая собаки. Что в протоколе прикажете писать? Про неведомую хрень из озера? Вот тебе и ундина. Вот тебе и залетный маньяк. С повышеньицем вас, Андрей Геннадьевич! Вы куда больше хотите, в тюрьму или в дурку? Со мной чуть истерика не сделалась, потом еще долго смех разбирал, прямо трясло.

В общем, пришли мы к Андрюхе. Слава богу, Светка его дрыхла уже, дети тоже. Он мне на кухне матрас на пол бросил. Да только ложиться я не стал. Я бы и не смог, наверное… И тут Федька завыл у лягушатника, пуще прежнего. Слышу — Светка за стеной завозилась, ворчит чего-то. А Федька все надрывается, с переливами. Потом на площадке дверь хлопнула, кто-то матюкнулся вполголоса. Тогда и Андрюха вроде как встал. Вышли мы на площадку, там уже сосед во всеоружии, в ватнике и кальсонах, в руках палка. Пошли мы, значит, втроем, чтобы заткнуть глотку чертову псу. Ну и нашли их, на том же месте, в том же положении.

Пока мы скорую ждали, я вдруг вспомнил, что Рекс — это прозвище. А в школе его Ромасиком звали.

С Федькой между тем реальная проблема нарисовалась. Он возле Рекса улегся, не движется, чисто статуй каменный. Но как только кто сунется поближе — вскакивает и рычит. Врачихе чуть руку не оттяпал, уж она ругалась, ругалась, а лезть к нему больше не стала. Решили, короче, Федьку пристрелить. Ну а что еще делать-то? Он вконец озверел, прямо как бешеный. И тут у меня из-за спины выныривает Верунчик… Как только узнала? Впрочем, оно понятно, к утру туда уже полгорода сбежалось посмотреть. Выскочила она, как чертик из коробочки, и сразу к Рексу, никто ахнуть не успел. И, главное, Федька на нее ноль внимания — будто так и надо. С нас глаз не сводит, морду сморщил, скалится, а Верунчика не трогает. Она к Рексу припала — то ли пульс щупает, то ли что… А какой там пульс? Потом заплакала, а Федька заскулил. Так они и выли на два голоса, а мы все стояли кругом и пялились, как слабоумные на прогулке.

Стрелять, в общем, никого не пришлось. Федька, правда, других не подпустил, но Верунчик же сама почти врач. Сама Рекса осмотрела, сама потом заключение продиктовала. В машину его тоже сама погрузила. Так они там втроем и поехали — Рекс, Федька и Верунчик.

Я все смотрел на них и думал, что мне это напоминает. Потом вспомнил. Я в детстве читал в книжке старинную балладу про рыцаря, который погиб в бою и лежит один в чистом поле. И рядом лежат его собаки и отгоняют диких зверей от тела. И над ним кружат его соколы и отгоняют воронье, которое слетелось на мертвечину. И потом приходит невеста убитого, целует его кровавые раны, взваливает мертвого жениха на спину и несет на себе куда-то там, чтобы похоронить. Я у мамы потом спрашиваю: «А как она его на себе тащила? Он же тяжелый, да еще, может, в доспехах…» Мама подумала, подумала, и говорит: «Ну а когда война была, как санитарки с поля боя раненых на себе вытаскивали? Вот так и тут… наверно». М-да. Вот так и тут.

III

Уродцы эти —

Только вымысел и бред.

Только вымысел, мечтанье,

Сонной мысли колыханье,

Безутешное страданье, —

То, чего на свете нет.

Николай Заболоцкий

И опять мы после этого с Андрюхой долго не виделись. Ну, я показания давал, это понятно. Но на этом все, больше он меня не дергал, а у меня охоты не было в это все снова влезать. Я и так чувствовал, что захлебываюсь, как в кошмарном сне, и вот-вот окончательно пойду на дно.

Впрочем, как-то все вокруг само собой притихло. Может, потому, что настоящие холода ударили, озеро замерзло… может, и чертова хрень там замерзла с концами, ну или хотя бы не может пробиться сквозь лед. Глупо звучит, но я на что-то такое в глубине души надеялся. Что вода и земля промерзнут насквозь, что выстудят насмерть эту заразу, чем бы она там ни была.

Рекса похоронили в закрытом гробу. Как его дружков по Афгану хоронили. Вот судьба… вернулся ведь целый и невредимый, и тут его догнало.

Верунчик, как оправилась, про него словно забыла напрочь. Но это-то я хорошо понимал. Она Рекса и при жизни редко-редко по имени называла, а когда встречала, смотрела куда-то вбок. А сейчас и вовсе о нем ни гугу. На сороковой день только пришла к нам — как раз праздники новогодние были. Принесла мандаринов и бутылку водки. Посидели мы, мама потом заснула, а мы пошли на кухню и еще посидели. Я чайник поставил, а Верунчик вдруг говорит:

— Лёш, давай Рекса помянем. Сорок дней сегодня.

Помянули. Помолчали. И вот я ведь вроде не виноват, а все одно — как будто это на моей совести груз. И Верунчик сразу почувствовала.

— Лёш, а что с ним случилось? Что это было?

Говорит так ровно, смотрит спокойно, а мне — хоть сквозь землю провалиться.

— Не знаю, Верунь. Я все то же видел, что и ты. Ну, пришел пораньше, так Федька все равно нас не подпускал. Как он там кстати?

— Нормально. Скучает только.

И снова на меня своими глазами-плошками светит.

— Ты бы, — говорю, — у Андрюхи спросила. Он же там вроде что-то нарыл. Маньяк какой-то… Из Воронежа, что ли. Они его давно уже ищут. В газете писали, даже фотопортрет есть. Я в отделении видел.

— Нет, это не маньяк. Или не только маньяк. Лёш, ну ты ведь сам знаешь… Зачем увиливаешь?

Я аж чаем поперхнулся.

— Да что я такое знаю?

— Это не маньяк, это другое. То, что с Рексом случилось… и с нами со всеми.

— Ну мы-то, слава богу, пока что…

— С нами будет то же. Или еще хуже. Ты не видишь, что делается? Ты на площади стоишь, слышишь, наверно, о чем люди говорят. А что на стенах везде пишут? А когда ругаются, что обещают друг с другом сделать? И ведь делают. Я в больнице работаю, к нам, знаешь, такое привозят…

Я еще по стопке налил.

— Эх, Верка, птица моя… валить тебе отсюда надо.

— Куда, Лёш?

— Да куда угодно! Хоть к чертовой бабушке, главное — вон отсюда, из этого проклятого поганого места. Не может же быть, чтобы везде так, как у нас, где-то же должна быть жизнь! Забирай Федьку и уезжай отсюда на хрен! Нет, правда!

Я к этому моменту уже накидался, я ведь с утра еще начал, да потом добавил на старые дрожжи… так что немного впал в буйство, и эта идея спровадить Верунчика вон из города мне самому очень понравилась.

— Чего тебе здесь пропадать? Рекса не воротишь, ты уж извини. Бросай все и сваливай! Ты ж медсестра, руки золотые, работу везде найдешь. Квартиру обменяешь. Деньги… а я тебе одолжу, у меня есть. Я серьезно! Верка, уезжай! Я… сейчас…

Деньги у меня действительно были, Эдик под конец года типа премию выдал. Не за трусы, правда, за мандарины, которыми я в декабре торговал, мандарины лучше пошли. А деньги я, по маминому настоянию, завернул в пакетик и припрятал в морозилке, между огрызком сала и куриными костями для бульона. Я сверток достал, сую Верунчику. Она то ли засмеялась, то ли заплакала.

— Да ну тебя, Лёш! Пришла, называется, в гости… А меня из города вон гонят!

Так и не взяла ничего. Посидела еще, меня же в итоге и утешала. Про Рекса больше не спрашивала, к счастью, а то бы я точно все разболтал. Я уже дошел до кондиции.

Тогда же, в январе, я маму похоронил. Она легко ушла, я и не надеялся, что так будет. Посмотрела вечером по телевизору «Летучую мышь», выпила чаю, заснула — и все. Верунчику, опять же, спасибо: и похороны организовала, и поминки. Оба мы с ней теперь осиротели, каждый по-своему. На поминках Андрюха ко мне подошел. Посочувствовал, то-се. Рожу-то он постную состроил, но я вижу, что думает о чем-то другом. И в глазах опять блеск. Потом, когда остальные разошлись, я к нему подсел и спрашиваю:

— Ты чего сияешь?

Он сначала замялся:

— Да нет, что ты, показалось…

— Ладно тебе, не валяй дурочку, все свои. Что там?

Тут он и выкладывает:

— Взяли, короче, его. Ну, того маньяка. Который и Груздева, и Рекса… Много чего на нем. Уже признательные подписал. Год его пасли, и два месяца уже плотно на хвосте сидели, и все никак. А когда я им про наши дела рассказал, тут оно и сложилось, одно к одному. Благодарность мне и все такое.

— Стоп, — говорю, — Андрюх, ты чего? Ты же еще в прошлый раз говорил, что убийцу Груздева нашли? Тоже маньяк был, только не признавался.

— А! Да не, это не тот. Судебная ошибка. А этот уже точно наш. Сам признался, говорю же.

— Насчет Груздева признался?

— Ну. И насчет Рекса тоже.

Я рот разеваю, как рыбка в аквариуме, и молчу. Андрюха голос понизил и продолжает:

— Я, знаешь, долго голову ломал. Что это там такое было, ну, возле озера. И так прикидывал, и эдак. Может, думаю, оружие какое секретное… испытания какие-нибудь. Уж я копал, копал, всех на уши поставил, до кого дотянулся, все перетряс, все проверил. Не складывается. Светка дома зудит: закрывай дело, сколько можно, чего ты к нему прилепился, к этому Рексу… может, это дружки его афганские, они же все там контуженные. Тут я тоже задумался, и давай про дружков копать. Нет, тоже ничего. А меня, знаешь, заело… Я буду не я, если не найду, кто виноват. И нашел. Ты прикинь, нашел ведь!

Я промычал что-то, покивал. Страшновато мне стало, если честно. Так-то я Андрюху всегда уважал, что бы там ни было. Он упертый, если во что вцепится, с места не сдвинешь. Но тут… даже не знаю… по-моему, он тоже спятил. Я все-таки не выдержал и спросил:

— Ну а та хрень из озера… ты ведь ее видел?

Он не смутился:

— Да вроде как видел. Только ерунда все это… Не бывает такого, сам же понимаешь. Это все так, для отвода глаз. Он как бы морок навел, маньячина этот, он такие штуки умеет. Ну и вообще, темно же было, а мы навеселе. Еще не то увидишь!

— Ага, — говорю, — ясно. Преступный гипнотизер.

— Точно! Гипнотизер.

Посмотрел я еще на Андрюху — сам-то он верит тому, что несет? И вижу: верит. А что ему остается? Это вам не Верунчик, у которой барабашки с зелеными гуманоидами — лучшие друзья. Но тоже ведь своего рода безумие, как по мне.

Однако время вроде бы подтвердило Андрюхину правоту. Все затихло. Люди больше не пропадали, изуродованные трупы больше не находились. Ну, страхов и разговоров, конечно, надолго хватило. Уж сколько лет прошло, а нет-нет да кто-нибудь вспомнит тот недобрый год с его злыми чудесами. А в остальном все уладилось. В Белом озере летом купаются. Вода чистая, как раньше, каждый камушек видно. Но я по-прежнему больше люблю Черное, за его кувшинки, ну и так, вообще.

Верунчик все-таки уехала. Обменяла квартиру и переехала в другой город. Я ее на станцию провожал, чемодан нес, а она Федьку вела. Тот на меня поглядывал недобрым глазом, но при Верунчике ничего лишнего себе не позволял. Она мне потом письмо прислала. Предлагала тоже уехать, я даже собирался одно время, да так и не сложилось.

И я все думаю про то, что с нами было тем летом и осенью. Какая злая напасть, какая зараза выбралась на свет из озера и сделала с нами все это? Куда пропали люди? Что за липкая дрянь убила Рекса? Чего напугался до смерти Царёв? Что за дикие видения плясали в окнах, в зеркалах, в выключенном телевизоре? Как Груздев оказался на берегу, и кто сотворил такое с его телом?

Последний вопрос сводит меня с ума все эти годы. Я вроде упоминал про аварию на заводе, когда я еще школьником был? По нашей семье она больно ударила. Нет, отец не погиб. Его тогда отдали под суд — будто бы это по его халатности все случилось. Потом типа оправдали, но на работу уже никуда не брали. А уж чего мы все наслушались от семей погибших… Отец недолго после этого протянул, умер от инфаркта. Потом я уехал учиться, потом женился, потом развелся, потом начались лихие времена, а я вернулся домой. И однажды выпивали мы с Груздевым, а он возьми да проболтайся, что это он был виноват в том ЧП, а не отец. Кто-то тогда отключил аварийку, из-за этого все и случилось. Если б не отключали, тоже бы, наверно, случилось, но среагировали бы вовремя и обошлось бы без жертв, скорее всего. Виновного так и не нашли, и под раздачу попал отец — типа, он тогда был за главного, ему и отвечать. А он с этим и не спорил, он тоже себя виноватым считал до конца жизни. Но аварийку отключал Груздев — он там до этого еще налажал, вот и отрубил оповещение, чтобы не заметили, а потом забыл включить. Не со зла, а так… ну, халатность. И когда он мне про это выболтал, то даже, по-моему, не понял, что сказал и кому сказал — крепко набрался уже. А я сделал вид, что ничего такого.