В январе на рассвете

12

Все, что случилось потом в течение получаса, отложилось в памяти у Чижова довольно четко и последовательно, но с какими-то неопределенными промежутками во времени.

Сперва на дно снежного окопа сполз Никифоров. Соскользнул он неслышно, никто бы не заметил, настолько кругом грохотало. Но, падая, потянул он за собой автомат, и пули разметали веером снег на краю сруба, отщелкивая мерзлые щепки. Острая щепка угодила Чижову в щеку, он машинально отмахнулся, а потом, скосив глаза, увидел Никифорова уже лежащим с автоматом в руках, из дула которого еще мгновение изрыгались крохотные синеватые вспышки, озаряя полумрак колодца; пули плотно, в упор вгрызались в заиндевелую стенку, почти рядышком с ногой Сметанина. Володька тут же присел на корточки, стал тормошить Никифорова, пытаясь оторвать его крепко сжатые пальцы от скобы переставшего стрелять автомата.

А Чижов опять выглянул из колодца. И конечно же, его удивило то, что он увидел. Солдаты и полицейские поодиночке почему-то отбегали за болото, окапывались там в кустах. Стрельба почти совсем прекратилась. Слегка оглохший, Чижов с каким-то недоверием выжидал, что за этим последует, и действительно вскоре уловил отдаленный гул. Со стороны перелеска к болоту подходила серо-коричневая танкетка — тупорылая, бронированная, непробиваемая для пуль. При виде стальной коробки сердце Чижова тоскливо сжалось, незащищенным он себя сразу почувствовал.

— Танкетка! — Он подтолкнул Сметанина в спину.

— Вот же гады, ну и гады! — хрипло, со всхлипами мычал Володька, размазывая кулаками пороховую грязь по скуластому лицу.

А потом, приготовив гранаты, они молча следили за танкеткой, которая приближалась к холму. Теперь она уже помедленнее шла — краем болота вдоль тальниковых кустов, временами даже останавливалась, словно дорогу получше выискивала. Но вот круто развернулась и двинулась прямиком через болото, и, пока перла так, утробно завывая и взлязгивая гусеницами, никто не стрелял — ни партизаны, ни каратели.

Фрицы первые не выдержали. Гулко застучал вдруг крупнокалиберный пулемет, и тотчас разрывные пули оглушительно защелкали в корявых сучьях старой ветлы, отгрызая ветки и щепу от ствола.

Тьюф-ти-тьюф! — засвистело, затюкало над головой.

Кивнув Сметанину, Чижов резко выпрыгнул из колодца. Распластался на секунду возле сруба, потом отполз к ветле. Он лежал тут в ямке за комлем, вжимаясь всем телом в снег, готовясь к броску. И хотя танкетка была еще далеко, на середине болота, она виделась ему гораздо ближе и все нарастала — широким бронированным передом, норовившим раздавить его, втоптать в мерзлую землю. Потому и не терпелось ему побыстрее метнуть в эти беспрерывно лязгающие гусеницы гранату, которую он крепко сжимал в вытянутой вдоль тела руке.

И замерло для Чижова время — в долгом затаенном вдохе.

И не сразу поверил он, онемевший от ожидания, когда танкетка вдруг встала, отчего-то сильно накренившись набок. Из-под гусеницы выплеснулась струя болотной жижи, легла на снег черной полосой. Натужно взревел мотор; танкетка как-то неуклюже ворочалась посреди разлившейся лужи, все глубже оседая.

Она еще немного побуксовала, захлебываясь прерывистым ревом, и заглохла, видимо, прочно застряла в яме. Откинулся передний люк — высунулась голова водителя, но тут же скрылась обратно, потому что Володька немедленно полосанул из автомата по люку. Люк захлопнулся, пулеметчик ответил Володьке длинной очередью, которая прозвучала резко, с какой-то железной четкостью, его поддержали автоматчики, разразилась стрельба, в ветках над головой Чижова опять стали рваться пули. Но он сейчас уже почти ничего не замечал из того, что творилось вокруг. Повалившись с колен на снег, он пкотно и судорожно сглатывал пересохшим враз горлом; его тяжело стошнило.

А спустя час он опять лежал под этой же самой ветлой. Внизу, где-то в кустах, скрытые фиолетовой тьмой, таились посты гитлеровцев; за болотом раздувалось красноватое пятнышко костерка. Изредка то там, то сям вокруг холма взмывали в небо осветительные ракеты, ослепительно подсвечивая ночные снега, и тогда проступали копошившиеся возле костерка черные фигурки, а здесь, ближе к холму, зловеще обнажалась в болоте железная туша танкетки. За ее броней укрывались враги, оттуда доносились голоса, несколько раз начинал урчать мотор и вновь смолкал, видимо, никак, не заводился, и солдаты пытались вытащить машину на руках.

Чижов не удержался и выпустил очередь в сторону танкетки, так, на всякий случай, чтобы фрицы не слишком уж по-домашнему чувствовали себя здесь. Фашисты в ответ тоже постреляли, но быстро отступились, прекратив стрельбу; голоса в болоте около танкетки постепенно начали глохнуть.

Теперь окрест было почти тихо, и Чижов обрадовался, когда услышал, как в вершине старой ветлы завозился ветерок, сперва осторожно, потом все настойчивее, со слабым посвистом; сверху посыпалась снежная крупа. Это было как нельзя кстати. Скоро должна взойти луна, и если к тому времени натянет поземку, то под ее шумок, возможно, и удастся проскочить в темноте мимо расставленных вкруг холма постов.

Вконец продрогший, Чижов ползком вернулся к колодцу.

На снегу, приткнувшись головой к срубу, лежал Никифоров. Из колодца, на скрип снега, выглянул Володька, который углублял там дно, вытаскивал камни, готовил могилу. Потом он выкарабкался наверх, сел на край сруба.

— Вроде угомонились фрицы, а? — спросил так, будто и не спрашивал, просто голос подал.

— Вроде бы, — отозвался Чижов. — Заметель вон вроде начинается, может, и разыграется, на наше счастье.

— Ага, — сказал Володька. — Тогда айда: повезет так повезет.

Чижов промолчал, поеживаясь от холода и с привычным вниманием оглядываясь по сторонам: он по-прежнему начеку был, не позволял себе отвлекаться на личное, что так волновало его еще совсем недавно. Чижов понимал, что Володька молод, а он, воевавший и в финскую, и в первые месяцы Отечественной войны, хоть и потерявший звание командира роты, все-таки офицер, обязан выполнять задание Бати… И ему было приятно, что он находится в подчинении у смелого парня Сметанина… Однако еще не все испытания закончились для него, Чижова, и он думал, что, может быть, не самые страшные остаются на сегодняшнюю ночь; наверняка и завтра, и послезавтра они будут караулить его тайком и в открытую, хотя, конечно же, в первую очередь нужно было вырваться из этой катавасии, а уж потом собраться опять с умом и силами — поискать отряд Васина…

Темно было, ну и темень, луна еще не взошла, ни одной звездочки не проклюнулось в низком снежно-лохматом небе, и вроде все сильнее посвистывало в вершине ветлы, ворошило понизу на холме снег. Зябко становилось.

В колодец окоченевший уже труп Никифорова опустили с трудом. Чижов стоял полусогнувшись, смяв в руке потрепанную свою шапку. А Володька, присев, зачем-то пригладил Никифорову настывшие на холоде кучерявые волосы. Потом он накрыл ему лицо маскхалатом, и они стали закладывать его камнями, сверху набросали снежку.

Помолчали.

— Ну что, айда? — повернулся к Чижову Володька.

— Обожди, надо маскхалаты вывернуть наизнанку. А то перемазались как черти…

Снег вокруг был грязноватый — от пороховой гари. Все сильнее тянуло холодным ветерком, змеилась понизу поземка, сухо покалывало лицо.

Осторожно, крадучись, спустились с холма, поползли среди кустов на болоте, каждый раз надолго припадая к земле, как только где-нибудь за кустами взлетала в мглистое небо ракета. Но сейчас это было им даже на руку, потому что издали позволяло видеть часовых и обходить их загодя.

Чижов полз впереди, толкая перед собой лыжи — свои и Володькины, часто задерживаясь, выискивая безопасное направление. Больше он не думал о погибших, дурное самочувствие забылось на время, мысли были заняты лишь тем, как незаметнее проскользнуть через оцепление.

Опять выстрелили где-то неподалеку из ракетницы. Огненный шар полудугой прянул в сторону холма, резко шипя и полыхая, оставляя за собой змеисто-дымный хвост; на мгновение ракета зависла почти точно над ветлами и рассыпалась там в заснеженно-мерцающем небе на лохматые, брызжущие искрами комья, которые стали оседать на холм, заливая его ослепительно-обнажающим светом. Затем снова наплыла дымная темь, кусты вокруг шевелились.

— Пуляют, сволочи! — выругался шепотом Володька; он был с двумя автоматами — один на взводе, готовый в любой момент, если понадобится, открыть огонь.

Выбрались из кустов — посветлело, видимо, сквозь облачную вихревую завесу пробивалась луна.

Раздались голоса в поле, все приближаясь; шли патрульные, трое, вот они — в каких-нибудь сорока метрах, вынырнули смутно дрожащими силуэтами из белесой сумеречи. Поспешно разгребая возле куста снег, зарываясь поглубже, Чижов узнал в одном из них высокого офицера, которого успел разглядеть сегодня во время боя с холма. Офицер шагал широко, проваливаясь в снег, что-то сердито выговаривал на ходу сопровождавшим его автоматчикам.

Затаился Чижов, взмок весь. И вдруг уловил позади какое-то торопливое движение, глянул — Володька, выставив автомат, зачем-то привставал на колено.

— Ты… што? — Он рывком потянул Сметанина за край маскхалата; тот упал.

— Эх, смазать бы… сволочи! — задыхаясь, простонал Володька.

— Тсс… не дури! — придавил его к земле.

Немцы удалялись. Чижов ждал, когда они отойдут подальше. Потом оглянулся на товарища.

— Что, жить надоело? Наше счастье, что поземка завывает, потому и не услышали.

— Да это же самый главный из них, подлюга, гестаповец.

— Самое главное для нас — задание выполнить, — грубо сказал Чижов. — Карту принести Бате и с васинцами связаться. Понял? Ну двинули. Только давай без глупостей. — И он снова пополз, по-прежнему настороже, зорко озираясь по сторонам.

В поле, далеко за линией постов, они встали на лыжи. Позади крохотным пятнышком проблескивал костерок. В небе уже расплывчато туманилась желтоватая луна. Дымилась, стлалась по полю поземка, ветер бросал в лицо колкую снежную крупу.

— Ну вроде бы пронесло, проскочили! — сдавленным голосом произнес Чижов и нервно засмеялся.

Володька хмуро взглянул на него, ничего не сказал.