Великий Гусляр т.3

— Этого вы никогда не скажете. Вы не дурак. Вам не поверят и правильно сделают. Вы объясните, что как городской архитектор…

— Погоди, Танюш, пойми… Если все равно эта проклятая сапожная мастерская сохранится, то, значит, мне можно ничего им не говорить?

— Ах, вот вы о чем! — Таня так громко это сказала, что Мирону Ивановичу захотелось зажать ладонью ее пухлые губы. — Значит, я в принципе «за», но и пальцем ради этого не пошевельну.

— Ну зачем так категорично! Ты здесь чужой человек — пришла-ушла, а мне жить. Они же мне не простят, я лишусь их доверия.

— А ведь нет доверия.

— Есть. Есть добрые человеческие отношения. Я буду совершенно откровенен — мы сдаем заводской дом. Улучшенной планировки. В нем они дают мне двухкомнатную квартиру. Это не аргумент для такого светлого будущего. Там у вас проблем, может, и нет. Сколько у тебя комнат?

— Не скажу. Я тебе больше ничего не скажу.

— Но ведь часовня все равно будет стоять! Значит, кто-то другой примет меры. Кто-то более высокостоящий.

— Архитектор, — и тут Мирон увидел, как глаза Тани зажигаются голубоватым, ослепительным прожигающим светом, — ты ничего не понял. Часовня будет спасена именно потому, что ты ее спасешь.

— Нет. — Мирон покачал головой. — Не я.

— И если ты не спасешь ее добром, мы перейдем к действиям.

— К каким же, простите, вы приступите действиям в чужом веке? Вы здесь, простите, не прописаны.

— Слушайте. Я сейчас ухожу. И больше тратить времени на вас не буду. Я все объяснила. Я сказала, что мы идем в прошлое, чтобы спасти свое настоящее — и ваше будущее. Мы знаем, кто конкретно виновен в том или ином проступке против земли, воздуха, планеты, людей. Мы идем к этим людям. Мы говорим с ними добром. Но бывают случаи, когда нам попадается темный эгоист, себялюбец, преступник.

— Таня!

— И тогда мы принимаем другие меры. Неужели ты полагаешь, что ради будущего всей Земли мы пощадим нескольких подонков?

— Я тебе не давал повода!

— Я виновата. Я подумала: ах, какой милый человек! Он все поймет.

— Я все понимаю — ты не хочешь понять меня!

— Ты завтра же скажешь, что часовня остается. Даже если рискуешь потерять новую квартиру и собутыльников.

— А если нет — убьете?

Мирон Иванович сказал это роковое слово будто в шутку, но глаза Татьяны стали колючими, как обломки льдинок.

— Да, — сказала она.

— Мы для вас… так? Ничто?

— Я пошутила. Но подумай о судьбе Степанцева.

— Кого?

— Заведующего свинофермой.

Таня быстро поднялась, словно взлетела над скамейкой.

И побежала прочь.

Мирон Иванович ринулся было за ней, но понял, что бессмысленно бегать. Ему было обидно. Он не хотел ничего дурного, он хотел только, чтобы его поняли, — каждый человек хочет, чтобы его понимали.

Вдали за кустами светлячком мелькнул голубой огонь.

Мирон Иванович поднялся к себе в малогабаритную однокомнатную квартиру — скорее бы в новую переехать! — лег спать и сразу заснул, хотя полагал, что будет всю ночь думать.

Ему казалось, что он только прилег, как раздался телефонный звонок. Он гремел, как колокол, Он заставил вскочить, кинуться к телефону, еще не вспомнив о вчерашнем.

— Что? Кто?

— Спишь? Прости, старичок. — Это был голос заместителя директора завода. — Я думал, ты уже во дворе стоишь с рюкзачком.

— Здравствуйте. А сколько времени?

— Скоро семь.

— Я сейчас. Сейчас выйду.

— Не спеши, отдыхай. Отменяется путешествие. И шашлыки тоже.

— А что случилось?

— Через час дамбу прорвет.

— Какую дамбу? — Мирон Иванович уже проснулся, но никак не мог вспомнить никакой дамбы в Великом Гусляре.

— Не знаешь ты еще нашей специфики, Мироша, — сказал заместитель и вздохнул. — Дамба у Степанцева на свиноферме, где пруд с отходами. Все никак не наладит вывоз на поля. Вот этот пруд каждый год переполняется и — уух! — прорывает! Черт знает что! Надо же, чтобы сегодня!

— Куда прорывает?

— В реку, куда же еще. Каждый год. Так что до завтрашнего дня к реке не подходи. А какая рыба сбежит от этого навоза, ей надо недели две, чтобы вернуться. Усек? Вся рыбалка прикрывается.

— Надо же принять меры!

— Какие?

— Всех мобилизовать — молодежь, школьников, чтобы дамбу укрепить.

— Во-первых, там вонь — с мобилизацией не выйдет. Во-вторых, зачем ее укреплять? Ее укрепишь, через две недели все равно прорвет — еще хуже. Нет, стихийное бедствие должно быть стихийным. Ты спи, отдыхай, только к реке сегодня не ходи.

Заместитель хихикнул, но как-то невесело и повесил трубку. Мирон Иванович отдыхать не стал. Он уже окончательно проснулся и все вспомнил. И вчерашнюю Таню, и сомнительную — теперь, ярким утром, она казалась сомнительной — историю с фотографиями. Почему он поверил ей? Это же чепуха. Может, потому что светилось платье?

Ему захотелось выйти к реке. Пока еще можно.

Он оделся и пошел. У скамейки остановился, как будто там мог остаться след Тани. Никакого следа не было. Потом он пошел вниз, к реке. Сапожная мастерская еще была закрыта, но за забором шумела машина — стройку гнали в две смены. Он поглядел на сапожную мастерскую, но угадать в ней той часовни с фотографии не смог. И это еще более укрепило его в мысли, что он стал объектом злого розыгрыша, и стало стыдно, что он унижался перед этой студенткой.

Он остановился на высоком берегу реки. Далеко справа была видна баржа-ресторан. Если прорвёт, подумал он, то на баржу тоже не поедешь. И он начал раздражаться против этого заведующего. Как его фамилия — Степанцев? А что говорила Таня? «Подумай о судьбе Степанцева». Она знала о нем. Значит, она имела в виду прорыв дамбы. И штраф, который тот Степанцев заплатит рыбоохране. И Мирон Иванович снисходительно улыбнулся, потому что Степанцев каждый год платит эти штрафы — привык. Наверное, субъективно, подумал Мирон Иванович, Степанцеву, как рыбаку, горько сознавать, сколько рыбы гибнет, но что поделаешь? Через час прорвет? Час уже прошел. Может, пойти, поглядеть на дамбу, что-то придумать — он же главный архитектор города. Но тут Мирон Иванович вспомнил об отвратительном запахе, который исходит от того пруда. Нет, туда он не пойдет.

Река текла чистая, только ближе к берегу тянулась, как всегда, полоса рыжей воды — от кожевенного завода. «Мы можем быть жестокими», — говорила Татьяна или ему это померещилось? Интересно, дамбу прорывает сразу, с шумом, или она просто расползается?

Стоять на берегу и ждать стихийного бедствия надоело.

Мирон Иванович пошел домой — все равно день получался какой-то неустроенный. Куда же девалась эта Таня? Кого-нибудь еще пугает? Нет, голубушка из так называемого будущего, нас не запутаешь! Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия!

Ему понравилась последняя фраза. Как будто он сам ее сочинил. Но, будучи честным человеком, Мирон понимал, что фразу сочинили раньше — кто-то из классиков. Может быть, сам Маркс.

Дома он позавтракал — холостяцкая яичница да простокваша из скисшего молока. Скромно жил Мирон Иванович, да и не бегал за богатством.

Тут снова зазвонил телефон. Снова на проводе был заместитель директора завода.

— Ты не спишь, Мирон? — спросил он.

— Нет, не сплю.

— А тут такое дело…

Голос заместителя Мирону не понравился. Беспокойный был голос.

— Говорите, — потребовал Мирон.

И уже заранее знал — что-то связанное с этой Татьяной, принесла ее нелегкая в наше время. Хотя, вернее всего, она и не из будущего, а из-за самого элементарного кордона. Враг.

— Прорвало дамбу. Слышишь?

— Так вы же предупреждали.

— Понимаешь, не в ту сторону прорвало. Должно было в речку прорвать, как всегда, а прорвало наверх, к лесу. Такого и быть не может.

— Ну и слава Богу! — сказал с чувством Мирон. — Значит, едем?

— Куца?

— На рыбалку.

— Чудак человек! Дослушай сначала, а потом говори. В том направлении дом Степанцева стоит. У самого леса, со стороны господствующего ветра, чтобы амбре не достигало…

— И пострадал?

— Степанцев?

— Дом пострадал?

— Дом затопило, говорю! До второго этажа. И ковры, и мебель, и картину в раме. Степанцев как увидел, что на него девятый вал от фермы идет, успел пожарную команду вызвать, но те остановились, не доехали, издали смотрели.

— А Степанцев?

— Степанцев? Что Степанцев… Тело достали — его вынесло на лужайку. Но откачать не смогли. В противогазах откачивали, а не смогли.

— Что? Утонул?

— Царство ему небесное… Несчастный случай. Во цвете лет… Ты чего замолчал?

— Так… думаю.

— Чего думать? Мы его не возвратим. Хороший хозяйственник был, смелый. И человек хороший. Бутылку из горла за минуту выпивал. По часам.

— А там никого не заметили посторонних?

— Думаешь, акция?

— Не знаю…

— Погоди, не вешай трубку. Я тебе что звоню… Ты насчет сапожной мастерской придумал аргументы? Ты не тяни, думай. В понедельник общественность ломать будем. Какой-то мерзавец Елену Сергеевну из отпуска вызвал. Телеграммой. Она завтра приезжает. «Молнию» нам отбила: «Иду на вы!». Эх, не люблю я некоторых!.. Бой будет, как под Полтавой. Чтобы порох был сухим, понял?

Мирон молчал… Полминуты молчал и его собеседник, слушал его частое дыхание, ждал.

— Я вот думаю, — сказал Мирон Иванович наконец. — Все-таки постройка четырнадцатого века, культурное наследие… Не исключено, что под полом есть мозаика.

— Мироша, ты себе цену не набивай, — сухо ответил заместитель директора. — Ты и вчера знал, какая ценность. В случае надобности мы тебя прикроем, в другой район переведем. А в случае ненадобности — берегись!

— Вот и Степанцев берегся.

— Степанцев утонул, как крейсер «Варяг». В бою. За что ему слава.

— Крейсер «Варяг» в воде утонул.

— Думай до понедельника, — сказал спокойно заместитель директора. — И учти: мы всегда побеждаем.

Мирон попрощался, повесил трубку, медленно подошел к окну. День был светлый, ветреный, солнечный. Сквозь листву был виден угол крыши сапожной мастерской. Заныл зуб… 1984 г.