Аркан / Ежовые рукавицы

* * *

Дом был неполная чаша. Собственно, самому дому было нормально, Марека он снисходительно терпел, а у меня терпение поистощилось. Я ждала, что сегодня он придет пораньше, чтобы отпраздновать мой первый рабочий день, но минуты тянулись, и мне делалось все тоскливее. Потому я, чтоб не остаться с минутами наедине, не торопила засидевшихся гостей, разбежавшихся по углам и интересам. И даже детей тьмы по постелям не гнала.

Все трое мило смотрелись рядышком — два мерцающих темных пульсара с сюрпризами и искристая до рези в глазах бело-золотая колючка — Дара с Рикордом и Найниэ. Дара, как всегда упакованная в наушники, возилась на полу со стопкой бумаги и цветными мелками, Лайм, тоже на полу, конструировал очередного нежизнеспособного монстра из анатомического конструктора, Най возвышался над ними в кресле с непередаваемо царственной покровительственной миной, как могут смотреть только эльфы и подростки. Най работал за двоих. Иногда он отрывался от страниц и поглядывал на меня, тотчас вызывая улыбку. Он был вылитый Альвине, только трогательно юный и рыжий. Такой же теплый свет. Вот. Улыбнулся в ответ. Колючее солнышко.

— Угу, — сказала Дара, не поднимая головы от рисунков.

Дочь редко пользовалась словами, мастерски обходясь без них даже в школе, предпочитая писать или рисовать. У нее было очень выразительное лицо, и сейчас это лицо выражало сочувствие моей недальновидности. Думаете, такое не изобразить? Вы просто не видели Дару. А еще я почувствовала добродушно-снисходительное похлопывание ладошки по руке.

Лисия пришла, хоть я и не думала, что придет. И Альвине пришел. Этому вообще приглашения не нужны были. Он семья, даже Мар это принял, но никогда не отказывал себе в удовольствии поперебрасываться с Эфарелем колкостями. После ужина бывшие супруги остались пошептаться в столовой, а мы с детьми пошли в гостиную.

Я вздохнула, покосилась на входную дверь. В последнее время Мар повадился прятаться. Не целиком, так, будто едешь знакомой улицей и вдруг перед носом стенка и знак объезда. Поэтому мне не всегда удавалось обнаружить его самого на подходе к дому, а порой он, пользуясь начальственными привилегиями, и вовсе гранью шастал.

С кухни потянуло чем-то некондиционным, что было странно, потому что сегодня там возилась Годица. Ее вообще-то в гости позвали и за детьми присмотреть, но она была бы не она, не отправься на кухню строить нашу кухарку в три ряда под сковородками.

Я бросила на полу у кресла черновик великого опуса, опрометчиво поименованного Маром работой на соискание степени магистра темной магии, который освежала в памяти от скуки, и отправилась любопытствовать.

“Плотность задымления помещения измеряется количеством топоров, развешанных в одном кубическом метре воздуха”, — споро перевел мой мозг фразу “хоть топор вешай” на исключительно умный язык, коим полагалось изъясняться в магистерской.

В сизых клубах, вяло тянущихся к вытяжке, нашлась озадаченная Годица. Полуорка вертела в руках погрызенный регулятор температуры от духовки, внутри которой дотлевали остатки чего-то, наверное, вкусного.

— Мощно, — прокомментировала я.

— Отож! — изумлялась Годица. — Сколько помню, тут ничего не водилось, откуда крысы? Да еще ушибленные, чтоб вместо харчей магпласт грызть.

Я задумалась. Сильно сомневаюсь, что мы с Маром недостаточно отвратительные круги в систему охраны дома встроили. Если бы я сама чертила, одно, но Марек лично с мелками бегал, глазами блестел и шутки неприличные шутил про окружности, дуги и вписанные фигуры. Вот, кстати, где его собственную фигуру носит? И магфон молчит.

Задумавшись, прошла мимо двери в столовую и замерла. В гостиной говорили интересное. Я моментально почувствовала себя неловко, но все равно осталась стоять и слушала.

— Най все время здесь, будто своего дома нет. Неужели ты не видишь, что с ним что-то происходит? — беспокоилась Лисия.

— Вижу, — спокойно и тепло отзывался Альвине, — и даже знаю, что. Это нормально, Лис. И потом, тьма так притягательна, устоять невозможно, тебе ли не знать?

Он непременно сейчас улыбается, а Лисия краснеет. Лис вообще легко краснеет и становится очень милой.

— Но… но она совсем дитя, как такое вообще возможно?

— А чего ты взяла, что это Элена? — он всегда так говорил, с ударением на последний слог, протягивая “л” неуловимым музыкальным тоном.

— О… О… И… И что теперь с этим делать?

Действительно, что мне теперь с этим делать?

— Зачем с этим что-то делать? Разве в любви есть что-то дурное? Люди… Упрекаете нас за холодность и тысячелетние правила, а сами стыдитесь чувств и прячете сердце там, где его нужно открыть. Я думал, ты поняла это, пока мы были вместе, пусть и недолго.

Мои плечи обнял теплый свет, и я точно знала, все, сказанное Альвине для Лисии, было сказано и для меня тоже.

— Но мальчик переживает! — волновалась мать, и я ее даже понимала.

— У него возраст сейчас такой, он переживает по любому поводу. Уже поздно, Лис. И… нам, кажется, пора.

Теплой ночи, свет мой, — бледным золотом отозвался внутри меня голос, и я одновременно была потрясена, восхищена и немного обижена. Как тогда, когда я родила и тут же едва не потеряла Дару. Альвине своим светом позвал обратно в мир ускользающую за грань душу моей дочери, которую Мар, не успев подержать в руках, держал на пороге. Ушастые пройдохи… Вечно утаивают свои возможности, чтоб выбрать момент и ошарашить до глубины души. Оказывается, Альвине может говорить со мной так же, как мы с Маром. Почему?

Потому что, сердце мое. Потому что. Свет на двоих — это навсегда.

— А попрощаться? — забеспокоилась Лисия.

— Я уже попрощался. А ты уже сказала Дантеру о ребенке? Зря. Поторопись, а то у некоторых, и у меня в том числе, уже кончик языка зудит его обрадовать. Оставь магфон, я сам тебя отвезу. Найниэ…

Три разных оттенка голоса: один для меня, один для Лисии, для сына — третий.

Ощущение светлых объятий пропало, и я покинула укрытие. Най, значительно прибавивший в росте и оттого кажущийся тощим, бесшумно вышел из столовой и отправился следом за родителями, бросив на меня с порога теплый взгляд сквозь упавшую на лоб длинную огненно рыжую челку. Не ответить улыбкой было невозможно.

А вот и четвертый оттенок голоса тьена Эфар.

Как именно приветствовали друг друга, старательно от этой дружбы открещивающиеся эльф и некромант, я точно не расслышала, просто ждала у порога.

— Я ему уши откручу, — угрожающе, но беззлобно, рокотала вошедшая в дом тьма, тиская мои ребра, пока я, отчего-то расчувствовашись, хлюпала носом в форменный пиджак, — за то, что довел тебя до слез.

— Это слезы радости, — сладко вздыхала я и вдыхала запах неизменных лимонных леденцов и оставленной где-то там тревоги.

— Я тоже буду радоваться. Как раз в процессе откручивания, может даже всплакну, — и носом повел. — Ужин весь сожгли или что-то осталось?

— Холин, ты невозможный.

— Возможный, но невозможно голодный.

— Мог бы и поесть там, где спал, — я потянулась, добыла у него из волос скрепку и заверила, что сама ее Ставу верну с почестями и извинениями за нечаянный ущерб.

Помимо скрепки Мар украсился гномьей напутственной руной в зеркальном отображении, у Става такая на костяной закладке в журнале заявок была. Ругательная.

— Теперь я понимаю, к чему были слова Эфареля про добрый путь. Еще и лыбился, — вздохнул Мар, когда я ему про руну сообщила, и дернул бровью на появившихся в гостиной детей. Те быстро похватали свое добро и рванули наверх по спальням.

— В кого у нее такие глаза, — задумчиво протянула я, глядя в след умчавшейся дочери.

— Ты сейчас в своей порядочности сомневаешься или в моей родословной? — ерничал Холин, подталкивая меня в сторону кухни.

— Ой, вот только не надо… Молчал бы уже, дитя межвидового скрещивания.

— Чьи бы ящерки ревели.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то у моей бабушки Эленар, первой жены деда, настоящего деда, не Севера, и матери моего отца, были точно такие же очень темные синие глаза. Посидишь со мной пока я поем?

— Я лучше полежу.

— Договорились.