Моя борьба. Книга пятая. Надежды

* * *

После издания романа прошло несколько недель, ничего не происходило, пока однажды утром не зазвонил телефон. Тонья завтракала, она сняла трубку, я лежал в кровати и слышал, как она говорил, что проверит, не сплю ли я.

Я прошел в гостиную и поднес трубку к уху.

– Алло?

– Привет, это Мадс из «Тиден». Ты сегодня читал «Дагбладет»?

– Нет, я только проснулся.

– Тогда немедленно беги и купи номер.

– Там что, рецензия?

– Можно и так выразиться. А больше я тебе ничего не скажу! Давай, дуй быстрей, пока!

Я положил трубку и повернулся к Тонье – стоя возле стола, она допивала чай. Она вытерла ладонью красивые губы и улыбнулась.

– В «Дагбладет» рецензию напечатали, – сказал я, – побегу куплю газету.

– Он не сказал, что именно написали?

– Нет. Держит интригу. Но, видимо, хвалят.

Тонья пошла в коридор надеть куртку, я оделся в спальне, и когда вышел, она склонилась над велосипедом.

Мы коротко поцеловались, и она покатила по улице, а я пошел наверх под тяжелыми деревьями, потом через дорогу, а дальше опять по склону, к больнице. Мужчина с лицом землистого цвета рассматривал журналы на витрине, перед кассой стояло инвалидное кресло, в котором сидела полная женщина, на коленях у нее лежал кошелек, она попросила журнал «Йемме».

Я остановился перед стойкой с «Верденс ганг» и «Дагбладет».

Наверху, справа от логотипа, я увидел собственную фотографию. «Сенсационный дебют» – гласил заголовок.

Это хорошо. По крайней мере, пари у Тоньи я выиграл. Я взял газету, расплатился, вышел в фойе и открыл раздел культуры. Рецензия заняла больше двух страниц. Написал ее Роттем. Он сравнил меня с Гамсуном, Мюкле и Набоковым.

Это же отлично. Лучше и быть не могло.

С газетой под мышкой я вернулся домой, налил себе чашку чая, уселся за стол и закурил. Потом позвонил Тонье. Она только что прочла рецензию и невероятно за меня обрадовалась. Сам я особой радости не испытывал, почему-то я это предчувствовал заранее.

Чуть позже тем же утром позвонили из «Дагбладет», они хотели в продолжение рецензии взять у меня интервью. Мы договорились встретиться в отеле «Терминус» в два.

Шел дождь, поэтому я поехал в центр не на велосипеде, а на автобусе, заглянул к парикмахеру, которого выбрал когда-то, потому что парикмахерская была совершенно беспонтовая, а еще потому, что владелец, молодой и деятельный, показался мне очень милым.

– Привет, – поздоровался он, когда я вошел.

– Пострижешь меня? Прямо сейчас?

– Десять минут, – ответил он. – Подожди чуть-чуть.

И все?

За окном двигались прохожие под раскрытыми зонтиками. Парикмахер закончил с предыдущим клиентом, пожилым мужчиной, судя по виду, тот остался доволен. На полу валялись его мертвые седые волосы. Когда дверь за ним, звякнув, закрылась, я уселся в кресло, на меня набросили накидку, я сказал, что хочу коротко, как обычно, и он взялся за стрижку.

– У меня потом интервью, – сказал я, – поэтому надо выглядеть получше.

– Что ты такое натворил на этот раз? – спросил он.

– Роман написал. Его хвалят, поэтому у меня решили взять интервью.

– А на этом хорошо зарабатывают? Ты много книжек продал?

– Не знаю. Роман только что опубликовали.

– А про что?

– Про все понемножку.

– Про убийства?

– Нет.

– А про любовь?

– Вообще да.

– Тогда мне такое нельзя. От меня только что жена свалила.

– Да что ты?

– Да.

Мы замолчали. Ножницы порхали над моей головой.

– Над ушами оставляем? А затылок сбриваем?

– Да, отлично.

Лишь расплатившись, я заволновался из-за интервью. Одно я уже давал в день пресс-конференции, мне тогда позвонили из «Дагснютт-18» и предложили поучаствовать. Трансляция велась в прямом эфире, я ждал на диване возле студии, мне налили чашку кофе, но я так переживал, что едва мог его проглотить. Ведущий, Томм Кристенсен, вышел ко мне и сказал, что, к сожалению, книги моей не читал.

– Поэтому я буду вас спрашивать о том, каково это – издать первую книгу – и все в таком духе, – сказал он, – но на обложке написано, что ваш роман о мужском стыде. Как думаете, мы сможем поговорить об этом поподробнее?

– Текст на обложку писал не я, – сказал я, – я и сам узнал, что там про стыд, только когда увидел книгу.

– Тогда поговорим о чем-нибудь еще, – решил он, – ничего страшного.

Меня пригласили в студию. Кристенсен в наушниках что-то писал на листке бумаги, я тоже надел наушники, в них звучала подводка, а когда она закончилась, Кристенсен меня представил.

– В Бельгии сейчас слушается скандальное дело о педофилии, – начал он, – вы написали роман об учителе, который вступает в сексуальный контакт с тринадцатилетней девочкой. Означает ли это, что вы ухватились за модную тему?

Я уставился на него в ужасе. Что он такое несет?

– Нет, – ответил я, – не означает. Бельгия тут ни при чем.

Я вдруг понял, что говорю свободно и что тревога испарилась.

– Это ваш дебют. Расскажите, как все происходило? Не показалось ли вам, что издательство с вами не считается, само пишет текст для обложки и все такое?

– Нет, не показалось. Например, картинку на обложку я нашел сам.

– Да, там изображена обнаженная девочка. Почему вы ее выбрали? Ради эпатажа?

– Нет-нет. Просто она соответствует сюжету романа.

К концу интервью я весь взмок и слегка разозлился: я написал роман, а он допрашивает меня так, будто я кого-то убил.

Предстоящее интервью эфирным не было, к тому же, очевидно, предполагалось, что оно подкрепит положительную рецензию, так что бояться не стоило. Тем не менее я переживал, шагая по блестящим от дождя улицам, где в сером воздухе растворялся свет автомобильных фар, и раздумывал, что мне говорить. Я вошел в кафе, и навстречу мне привстал мужчина, видимо журналист, его звали Станг, мы беседовали больше часа, и все прошло прекрасно, я говорил и говорил – о литературе, норвежской и зарубежной, о собственной книге, о том, в чем состояла моя задача, перейти от минимализма к максимализму, к чему-то огромному и поражающему, к сложному, к «Моби Дику», но не в жанре эпоса, нет, то, что попытался сделать я, – это написать роман о человеке, где никаких особенных внешних событий не происходит, я стремился показать лишь внутренние трансформации, но так, чтобы они обрели эпический масштаб, понимаете?

Он кивал и записывал, записывал и кивал.

На следующий день я с волнением развернул «Дагбладет».

Однако интервью оказалось совсем крохотным, там говорилось, что хорошей рецензии я обрадовался и что читаю «Дагбладет» с двенадцати лет.

Я доехал до университета и зашел в аудиторию к Эйрику.

– Ты читаешь «Дагбладет» с двенадцати лет, ну надо же, – сказал он и рассмеялся, – нашел чем хвастаться!

Я опустился на стул, и Эйрик догадался, как я расстроен: судя по интервью, я придурок, самый настоящий умственно отсталый дебил, обрадовался хорошей рецензии, о господи, какой позор, как мне людям в глаза смотреть.

– Все это ерунда, – успокоил меня он.

– Может, и так, – сказал я, – но его все прочитают. Какой же я придурок!

– Да никакой ты не придурок, – сказал Эйрик. – Не переживай.

– А вот я уже сомневаюсь, – ответил я. – Я же сам сказал все, что тут написано.

– Надо просто подходить к интервью аккуратнее, – посоветовал Эйрик, – и все будет хорошо.

Эйрик относился к тому типу людей, у которых обо всем есть что сказать. Причем мнение его не было ни поверхностным, ни безосновательным, он читал обо всем на свете, и в те месяцы он стал для меня настоящим подарком, как прежде Эспен и Туре, ведь он читал мой роман, и его отзывы, например, что роман автобиографичен, я бесстыдно использовал во всех интервью, которых давал все больше. Я давал их в «Терминусе» или приглашал журналистов домой, садился за стол и говорил, а когда вечером возвращалась Тонья, я пересказывал все, что наговорил, ей. Позже я перечитывал эти интервью, сгорая от стыда. По ночам я ворочался, мучался от бессонницы и от собственной глупости. Когда на несколько недель наступало затишье, я ощущал пустоту. Мне хотелось все новых, а когда появлялось очередное интервью, я ужасался. Тогда же меня стали приглашать на всякие мероприятия. Я поехал в Кристиансанн – там проводились публичные чтения, я выступал вместе с некими Бьярте Брейтейгом и Полом Гитмарком Эриксеном, тоже дебютировавшими той осенью и с глубочайшим пиететом относившимися к Туру Ульвену, что выяснилось за первые несколько минут. Говорили они так увлеченно и слаженно, что показались мне братьями Харди от литературы. Когда мы поднялись на сцену, зрителей в зале сидело четверо. Одного я знал – это был мой старый гимназический учитель, но, когда после выступления я подошел к нему, выяснилось, что он тут потому, что дружит с семьей другого автора. Публичные чтения проводились и в отеле «Терминус», там собрались все мои бергенские знакомые, зал был полон, но читать пришлось без микрофона и не со сцены, я стоял посреди зала, будто выступал у кого-то дома, в выбранном отрывке имелся эпизод, где Хенрик, главный герой, замечает, что его передразнивают, – дойдя до этого эпизода, я покраснел: мне показалось, все думают, будто Хенрик – это я и что это меня передразнивают. Я краснел, сбивался с ритма, извивался, как червяк на крючке, а вокруг сидели друзья; теперь они решат, что я еще больший лузер, чем им казалось, ведь сейчас я выступаю публично, мне надо особенно блеснуть, а я почему-то вбил себе в голову, что передразнивают меня, и читал все быстрее и быстрее, чтобы поскорее закончить.

По завершении один из зрителей поднял руку. Мероприятие представляло собой так называемый «литературный салон», так что это было в порядке вещей.

– Возможно, чтец из Кнаусгора и неважный, – начал он, – но, если вы до сих пор не читали его роман, поверьте, книга действительно сильная.

У него были круглые очки и старомодный бунтарский хаер, и он хотел мне помочь. Но отзыв о моем чтении задевал, я-то надеялся, что моих переживаний никто не заметил, что все они остались внутри моей головы.

После он подошел ко мне. Он давно думал снять фильм и спросил, не напишу ли я сценарий. Он растолковывал мне замысел, показывал ворох документов и фотографий, я ответил, что это очень интересно и актуально, а про себя послал его куда подальше.

Выступал я и на одном воскресном мероприятии в Бергене, туда стянули все городские развлекательные ресурсы, на сцену кто только не выходил, например, комик, который под музыку дирижировал машинами, выезжавшими с парома. Публика выла от смеха. Был там и номер с полуобнаженными танцовщицами в шляпах и с тростями. А потом выступал я. К тому времени я купил себе костюм от «Хьюго Босс», новый и красивый. Тонья посоветовала перед выступлением коротко обратиться к зрителям. Я вышел на сцену.

– Я прочту текст о смерти, – объявил я.

В публике начали хихикать. И не прекратили, даже когда я приступил к чтению: смех нарастал. Смерть, ха-ха-ха. Я их прекрасно понимал: перед ними стоял пафосный молодой писатель с непомерным самомнением, возомнивший, будто что-то смыслит в серьезных вопросах жизни.

Я ездил в губернию Вестфолд на так называемую «книжную кухню» – меня пригласили туда вместе с детективщиком, который в тот год тоже выпустил дебютный роман, на мероприятие удосужились прийти человек двенадцать-тринадцать, и я распинался перед ними с видом Данте. Позже детективщик отказался меняться со мной книгами.