Нам здесь не место

Крошка

Иногда ночь кажется ужасной безликой когтистой тварью, дикой тварью с черным пульсирующим сердцем. Она едет на наших спинах, и страх растет с каждым шагом.

— Я боюсь, шепчет себе под нос Чико.

— Расслабься, — говорит ему Пульга, хотя мне кажется, что эти слова Чико предназначались не нам. Я думаю, он сообщает о своем страхе ночи, надеясь, что та, может быть, сжалится над нами, оставит в покое, не поглотит нас.

Мы идем все дальше, со страхом ожидая встречных машин. Мы никому не можем доверять, особенно сейчас, ночью, когда просыпаются все темные силы.

— Пульга, — говорю я наконец, когда становится очевидно, что поблизости нет ни такси, ни’людей, ни жилых домов и никаких других построек, — ты же не знаешь, куда мы идем. Давай просто решим, что нам теперь делать, о’кей? Наверное, нужно найти место, чтобы спрятаться и переждать, пока не взойдет солнце.

— Прямо здесь? — отзывается Чико.

Похоже, он близок к панике.

— Я думал… в смысле… не знаю, что я думал, — говорит, озираясь, Пульга. Голос у него сдавленный, и если бы я могла разглядеть его глаза, наверняка увидела бы в них слезы. Но он откашливается. — Да, мы где-нибудь спрячемся, — заявляет он с прежней уверенностью.

— Ни за что, — возражает Чико.

Мои внутренности сжимаются в узел при одной только мысли, что нам придется провести здесь ночь.

— Утром мы сориентируемся. А пока давайте поищем, где…

— Но я думал, ты и так ориентируешься, Пульга, — говорит Чико. — Я думал, ты знаешь…

— Заткнись! — обрывает его Пульга. — Сам-то ты что сделал, чтобы мы сюда добрались? Расскажи-ка, куда нам двигать дальше. Ты это знаешь?

Лицо Чико делается обиженным и сердитым. Я пытаюсь дотянуться до его руки, но он внезапно восклицает:

— Стойте! Смотрите, это что, дом? Видите? Вон там! Я пытаюсь понять, на что он показывает.

— Точно, дом! — заявляет Чико, и я думаю, что он прав.

Это действительно домишко, обнесенный оградой.

— Давайте постучим и попросимся переночевать, — предлагает он.

— Ты чокнулся? Похоже, этот дом принадлежит кому-то, с кем мы не хотим иметь никаких дел, — возражает Пульга. — Неизвестно, кто там живет.

— Может, это заброшенный дом, — говорю я.

— Тогда он не будет долго пустовать. Кто-то может явиться туда среди ночи, и мне бы не хотелось в этот момент там оказаться.

— Смотрите, мне кажется я даже вижу какие-то игрушки во дворе, — заявляет Чико. — Наверное, там живет семья. Идем!

— Нет, Чико, стой, — говорит Пульга, но Чико уже бежит к дому, и нам приходится поспешить за ним.

Пульга негромко зовет Чико, просит остановиться, но тот не слушается. Подойдя ближе, я замечаю, что в задней части дома горит тусклый свет.

— Подожди, — снова предупреждает Пульга, когда Чико подбегает к высокой ограде из сетки-рабицы с колючей проволокой поверху.

Но тот уже кричит:

— Bueno! Есть кто-нибудь дома? Пожалуйста…

Пульга тащит его прочь от ограды. Я замечаю, как в окне покачнулась занавеска, но, может, мне это только кажется, потому что уже очень темно.

— Bueno! — снова кричит Чико, но тут вдруг ярким белым светом вспыхивает прожектор, такой ослепительный, что я вскидываю руку, чтобы защитить глаза. Я слышу, как открывается дверь и грубый мужской голос рычит:

— Кто там? Чего вам надо?

— Извините, — отвечает Чико, — мы просто… мы перебрались через реку и не нашли дороги в город. Пожалуйста, сеньор, вы не могли бы нам помочь? Нам негде ночевать.

Мужчина делает несколько шагов вперед, и я вижу в ярком свете его темный силуэт. А еще вижу у него в руках обрез, который целится прямо в нас.

— У него ствол, — шепчу я мальчишкам.

Но Пульга уже поднял руки.

— Пожалуйста, сеньор! — кричит он. — Мы просто трое подростков! Не стреляйте, пожалуйста! Мы уже уходим! Простите нас!

— Пожалуйста, не стреляйте! — присоединяется Чико. — Пожалуйста, помогите!

— Идем, — говорит Пульга и хватает Чико. — Валим отсюда!

— Всем поднять руки! Уходите с поднятыми руками!

— Сеньор, пожалуйста, — умоляет Чико.

— Мне жаль, но у меня тут не шелтер. И мне все равно, кто вы такие. Вы должны уйти. Немедленно!

— Но сеньор, рог favor… пожалуйста… — плачет Чико. — Не нужно пускать нас в дом, мы поспим снаружи, в вашем патио… пожалуйста!

— Убирайтесь отсюда. Я не могу вам помочь. Там дальше по дороге кладбище, где ночуют мигранты, идите туда.

— Рего, sefior, рог favor… Сэр, пожалуйста… — молит Чико полным отчаяния голосом.

Мужчина взводит курок:

— Пацан, я тебя предупредил.

— Идем! — кричит Пульга. — Давай же! Из-за тебя нас застрелят!

Он отступает на шаг и одной рукой тащит за собой Чико; его вторая рука по-прежнему поднята. Но Чико ухватился за ограду, как потерпевший кораблекрушение за спасательный круг.

— Я серьезно, Чико! — снова кричит Пульга, изо всех сил стараясь оттащить его от забора.

— Не надо! Чико крепко держится за ограду. — Я не хочу ночевать на кладбище! Пожалуйста!

Он крупнее и сильнее Пульги, и никакие слова не могут заставить его уйти.

— Я сказал, проваливайте! — орет человек.

— Пошли, Чикито, — шепчу я. — Хватит тебе, мы же все вместе, понимаешь? Обещаю, все будет в порядке. Я о тебе позабочусь, — ласково обещаю я ему. — Пожалуйста. Давай!

Он все еще плачет, но в конце концов кивает и отпускает ограду.

— Кладбище там, минутах в десяти ходьбы, — бросает мужчина, показывая направление обрезом. — Увидите надгробия. Больше я ничем не могу вам помочь. И не возвращайтесь сюда.

Мы идем обратно, прочь от дома. Через несколько минут яркий прожектор гаснет, и нас снова окутывает ночь.

Плач Чико нарушает тишину.

— Все нормально, — шепчет Пульга; в его голосе слышится раздражение и сочувствие одновременно.

Я прижимаюсь к Чико как можно крепче, чтобы ему не было так страшно. Он дрожит всем телом.

— Я хочу домой, — говорит Чико. — У нас ничего не выйдет. У меня ничего не выйдет.

— Выйдет, — заявляет Пульга. — Вон, смотрите! Кажется, это кладбище.

— Думаешь, мне от этого легче? Я боюсь muertos, мертвецов, — сообщает Чико.

— Они — добрые духи, Чикито. Они нам помогают, — объясняю я ему, различая впереди темные очертания надгробий и склепов.

— Плохие тоже бывают, — говорит он, и я вспоминаю истории, которые рассказывала мама. Считается, что духи могут злиться на живых и строить им всякие козни. Ночью они бродят по улицам и кладбищам, поджидая людей.

— У нас нет выбора, — произносит Пульга.

Чико со свистом втягивает воздух, но он знает, что Пульга прав, — повернуть назад теперь невозможно.

Мы медленно идем к кладбищу, и чем ближе подходим к первым захоронениям, тем громче становится стрекотание сверчков. Я стараюсь открыть глаза как можно шире, чтобы лучше видеть и засечь любое движение. Осторожно продвигаясь вперед, мы стараемся не издавать никаких звуков и решаем не слишком углубляться на территорию кладбища.

У меня такое чувство, будто за нами наблюдают. Я напрягаю зрение, высматривая, нет ли тут кого-нибудь еще, и мне кажется, что я различаю на земле какие-то фигуры. И вроде бы слышу шепотки, витающие в неподвижном ночном воздухе. Но я не уверена и не знаю, кому они принадлежат. Может, таким же, как мы? Или тем, кто рад поохотиться на таких, как мы?

— Сюда, — шепчу я ребятам, ныряя за надгробие. — Давайте остановимся тут.

— Хорошо, — быстро соглашается Пульга.

Чико пыхтит, но теперь уже не плачет. Он старается держаться поближе ко мне, и даже когда мы уже устроились, хватается за меня и прижимается всем телом.

Я сразу вспоминаю об оставленном младенце, и от этого перехватывает дыхание. Мои груди начинает покалывать, словно от слабого разряда тока. Я щупаю тугую повязку, проверяя, не промокла ли она. Но молока просочилось совсем немного, ничего страшного.

Клянусь, я слышу, как бьется сердце, и не знаю, чье оно — мое, Чико или этого младенца. Тоскливое чувство охватывает меня, на глазах выступают слезы, но я быстро вытираю их. Я не стану оплакивать то, чего никогда не хотела и что не могу полюбить.

Мы лежим на бетонной плите, и я смотрю в небо, гадая, придет ли моя защитница бруха, если я ее позову. Вытащит ли она нас отсюда и перенесет ли к границе, если я очень сильно пожелаю этого. Я гляжу в небо, выискивая ее среди звезд. Их так много, и они так прекрасны, что от этого захватывает дух.

Слышно, как Чико делает короткие поверхностные вдохи, стараясь опять не расплакаться.

— Смотри на звезды, Чикито, — шепчу я. — Смотри на звезды, слушай сверчков и не пускай никаких других мыслей. Я не буду спать, и ты сможешь отдохнуть, — говорю я ему.

Я беру его за руку, он сжимает мою ладонь и смотрит вверх.

До моего слуха доносится шуршание в траве, и я говорю себе, что это всего лишь насекомые и грызуны. Я стараюсь не думать о Рэе, который, словно таракан, способен пролезть в любую щель, невзирая на двери и замки.

Я представляю, как снуют его тараканьи лапки по улицам Барриоса, забираются на автобус, который привез нас сюда, на плот, переправивший нас в Мексику. Представляю, как он выжидает, выбирая время, чтобы вскарабкаться по моей ноге, пока я лежу здесь, на кладбище, пробежать по телу, по груди, по шее и прошептать мне в ухо: «Я тут. Я нашел тебя. Тебе от меня не убежать».

Я жду. Жду его, призраков, жду стонов покойников, бруху.

Сверчки стрекочут все громче. «Cuidado, cuidado, cuidado, — повторяют они. — Берегись, берегись, берегись».

Чико свернулся калачиком, чтобы стать как можно меньше, и прижимается ко мне с одной стороны, Пульта — с другой. Так мы все вместе пережидаем ночь. Я чувствую кровь между ног и надеюсь, что она не пропитала прокладку насквозь.

— День придет, — шепчу я.

Так оно и будет. Потому что миру нет дела до того, сколько в тебе боли и какие ужасные события с тобой происходят. Жизнь продолжается. Утро наступает, хочешь ты того или нет. Пока мы ждем его, по мне ползают жуки, меня кусают москиты и муравьи. Я их не прогоняю, потому что любое движение может разбудить мальчишек. Вместо этого я при каждом укусе думаю о Рэе, чтобы напомнить себе, от чего бегу.

Я закрываю глаза, и в полусне мне мерещатся жуки, заползающие в уши и в ноздри, пробирающиеся в горло. А потом я просыпаюсь от жужжания мухи, мои глаза резко открываются — и я щурюсь от яркого света. Совсем рядом слышится голос:

— Крошка!

Я выхватываю из кармана нож, молниеносно нажимаю кнопку — и лезвие с коротким щелчком выскакивает всего в нескольких дюймах от лица Чико. Он отшатывается, сбрасывая с себя остатки сна, и они с Пульгой таращатся то на меня, то на нож.

— Прости, — говорю я Чико.

Моя рука все еще крепко сжимает рукоять ножа, а тем временем из-за надгробий появляются ночевавшие на кладбище люди — мужчины, женщины, дети — и направляются в сторону дороги.

— Идемте, — говорит Пульга, по-прежнему не сводя глаз с меня и моего ножа.

Я убираю его, и мы торопимся вслед за утекающим с кладбища людским ручейком. С каждым шагом солнце все горячее, а влажность все выше. Моя кожа становится липкой от пота, когда мы проходим мимо нескольких домишек, потом мимо торговцев фруктами, маленьких лавочек и захудалого ресторана.