Время Паука

* * *

Несколько часов спустя я устроился со стаканом пива на пьяцца Маджиоре. Я был в растерянности. Почти за каждым столиком кафе сидели работники издательств, и с большинством из них я раскланивался. Обычно они дружески кивали мне, но в этот вечер многие даже не ответили на мое приветствие. Я затылком ощущал их пристальные взгляды и чувствовал себя в стане врагов.

Когда у меня бывало подходящее настроение, я именно здесь находил себе подругу на вечер. Кого-нибудь, кого хорошо знал или с кем меня познакомили совсем недавно. С супругами сюда не приезжали, в Болонье были одинаково представлены оба пола, но ни одной супружеской пары. Я всегда заказывал в "Бальони" двойной номер. Многие редакторы и агенты жили гораздо скромнее.

Мой взгляд упал на Кристину, она вместе с Луиджи сидела в соседнем кафе. Луиджи не только сам был преуспевающий издатель, он также приходился сыном легендарному Марио. Однажды в Милане мне посчастливилось — Марио одолжил мне свою ложу в "Ла Скала", где в тот вечер вполне сносно пели "Турандот".

Увидев Луиджи в соседнем кафе, я сразу вспомнил маму. Ей бы понравилось слушать "Турандот" из ложи Марио в "Ла Скала", она бы держалась как королева. Но в тот раз я сидел в ложе один. Если бы мама была жива, наверное, никакой "Помощи писателям" не существовало бы и, скорее всего, я вообще не встретился бы с Марио. Проживи мама немного дольше, все было бы по-другому и я, возможно, даже не встретил бы Марию.

Я снова вспомнил "Тайну шахмат". Минуло уже несколько лет с тех пор, как вышла эта книга. Я тогда же вынул сюжет из папки с набросками, которые предназначались на продажу, и выбросил в корзину. Кто знает, каким будет следующий шаг Марии? Я чувствовал бесконечную усталость.

За соседним столиком говорили на славянском языке, которого я не понимал, но у меня появилось чувство, что речь идет обо мне. За спиной я тоже слышал голоса, и мне казалось, что все посетители кафе обсуждают только Паука. Я вспомнил сказку Андерсена о курином перышке, которое превратилось в пять куриц. Отвратительная история. Пусть она обойдет всех! Пусть она обойдет всех! Книжная ярмарка всегда гудела от слухов, это было не ново, но теперь эти слухи имели прямое отношение ко мне. Мне стало страшно, сам не знаю почему, но я разнервничался. Может, я все только придумал, и Андерсена, и пристальные взгляды. Тот, у кого начинается мания преследования, не должен слишком долго задерживаться на книжных ярмарках.

Я решил вернуться в отель и лечь, приняв таблетку снотворного, но тут же вспомнил, что мне сегодня сказала Кристина. Я оставил на столе деньги за пиво и прошел между столиками к ней и Луиджи. Они меня не видели. Я похлопал Кристину по плечу и спросил:

— Значит, "Коррьере делла сера"?

Они оба вздрогнули. Наверное, тоже говорили обо мне. Кристина взглянула на часы и пролепетала, что ей пора. Мне показалось странным, что ей понадобилось идти, как только я подошел к ним. Днем она неожиданно завела разговор с португальцем, а теперь предложила мне свой стул, махнула рукой и побежала через площадь к собору. Уходя, она обменялась взглядом с Луиджи. Он как будто сказал ей: "Иди спокойно. Петтера я беру на себя".

Я посмотрел на Луиджи.

— Так что там в этой статье в "Коррьере делла сера"? — спросил я.

Он откинулся на спинку стула, вынул из кармана пиджака пачку сигарилл. Это означало, что разговор займет много времени.

— Ты слышал о Пауке? — спросил он.

— Конечно, — ответил я. — Все я слышал.

— Хорошо. — Он кивнул и сделал глоток пива. Луиджи был немногословен, являя собой само благоразумие.

— "Коррьере делла сера" написала что-то о Пауке?

Он снова кивнул.

Думаю, он не заметил, что я вздрогнул. Я пытался взять себя в руки.

— Значит, это впервые попало в печать. А что они пишут?

— Я хорошо знаю автора этой статьи, — сказал Луиджи. — Он пишет и для "Эспрессо". А теперь работает над большой сенсационной статьей.

Я был раздражен. Взмахнув рукой, я сказал:

— Я спросил у тебя, о чем та статья?

Только Луиджи мог улыбнуться в такую минуту.

— Стефано считает, что Паук — норвежец, — сказал он.

— Он называет имя?

Луиджи отрицательно покачал головой. Я перешел на шепот. У меня появилось чувство, что нас слушают тысячи настороженных ушей.

— Может быть, он норвежец, а может, и нет, — прошептал я, и Луиджи отметил, что я говорю шепотом. — Паук всюду, он всюду и нигде. Не думаю, что могу быть чем-нибудь тебе полезен, Луиджи.

— А это, часом, не ты, Петтер? — спросил он.

Я рассмеялся:

— Спасибо за доверие. Могу только повторить, что не в моих силах тебе помочь. Передай мой привет и эти слова своему товарищу.

Он широко раскрыл глаза.

— Ты все переворачиваешь с ног на голову, — возразил он. — Скорее всего, помощь требуется тебе. Это тебе привет от Стефано вместе с его словами. Если Паук — ты, я бы посоветовал тебе как можно скорее смыться отсюда.

Я опять засмеялся. У меня не было причин вешать голову. Это все болтовня. Поболтали и разошлись.

Оглядевшись по сторонам, я прошептал:

— Но почему? В чем, собственно, обвиняют этого Паука?

Он закурил сигариллу и приступил к долгим объяснениям. Все это было не похоже на Луиджи.

— Предположим, что есть такая фабрика фантазии, — начал он. — Работает там всего один человек, и предположим, что это мужчина. Он втайне и без передышки прядет изящные наброски для романов и всякого рода пьес. Предположим, у него нет никаких амбиций и он не хочет сам писать свои книги, это непонятно и загадочно, но вполне возможно. Может, ему просто неприятно подписать своим именем хоть одно стихотворение, хоть одну новеллу, а может, им просто движет редкое желание жить инкогнито, но не сочинять сюжетов и фабул он просто не может, остановить этот мотор не в его силах. Предположим, что за долгие годы он опутал своей паутиной весь книжный мир, и у себя дома, и за рубежом. Он знаком не с одной сотней писателей, и многие из них время от времени переживают то, что мы называем творческим кризисом. Предположим, кое-кто из них готов приспустить свой флаг, предположим, что эта фабрика фантазии начинает продавать литературные полуфабрикаты впавшим в депрессию писателям. Ты следишь за моей мыслью?

Он впился в меня глазами. Пока он говорил, я подозвал официанта и заказал бутылку белого вина. Меня взбесило, что Луиджи считает, будто он осведомлен лучше, чем я.

— Конечно слежу, — ответил я. — Думаю, что ты прав, нечто подобное происходит, я тоже так думаю.

— Правда?

Я продолжал:

— Но что с того? Я согласен, ты описал курьезный феномен, но неужели тебе не приходило в голову, что писатели с радостью принимали ту помощь, которую могли получить от этой фабрики фантазии? Разве это нанесло урон читающей публике? Когда холодно, сыро и трудно разжечь большой костер, человек бывает благодарен судьбе, если у него нашлась канистра с керосином.

Он засмеялся:

— Еще бы! Но, по-моему, ты недостаточно хорошо знаешь эту страну.

Его комментарий показался мне глупым. Все-таки я был европейцем.

— Ты можешь вспомнить какие-нибудь названия? — спросил я.

Он назвал пять романов, вышедших в Италии за последние несколько лет. Пятый из них, который назывался "Шелк", был настоящей жемчужиной итальянской фантазии, однако ко мне он не имел ни малейшего отношения.

— Браво, — сказал я, сам не зная почему, но это было глупо.

— Все говорит о том, — продолжал он, — что сия фабрика фантазии работает уже много лет, и представь себе, что писатели начали нервничать. Они попали в зависимость от стимуляторов, поставляемых извне, и теперь боятся допинг-контроля. В любое время может всплыть, что они мухлевали в своем деле. Они больше не доверяют Пауку, ведь он при желании может лишить их славы, которую им принесли эти книги. Предположим, в один прекрасный день они от страха все откроют.

Я опять огляделся. Может, нас кто-нибудь подслушивает? Но и оглядываться тоже было глупо.

— Ты думаешь, это должно пугать Паука? — прошептал я. — Ведь он не сделал ничего противозаконного, да и вообще достойного порицания, если на то пошло. У него наверняка есть договор с каждым писателем, с которым он имел дело.

— Ты не итальянец, — снова сказал он. — И ты слишком доверчив. А что, если какие-то писатели должны ему деньги? Большие деньги.

Терпеть не могу, когда меня считают наивным, а уж самое отвратительное — это сообщество людей, считающих, что они хитрее меня. Я не так боялся, что меня отождествят с Пауком, как того, что кто-то решит, будто видит меня насквозь.

— Это пустяки, — буркнул я. — Даже если он не получит всего, что ему должны писатели, он не пропадет. Не вижу причин беспокоиться ни тебе, ни мне, ни, если на то пошло, даже читающей публике.

Меня раздражало, что я не нахожу нужных слов, у меня как будто рот забило песком. Луиджи посмотрел мне в глаза:

— Что они предпримут, Петтер? А ты попробуй представить себе такой сюжет. Напряги свою фантазию.

— Конечно, они постараются его убить, — сказал я.

Он кивнул:

— Вот именно. Они наймут кого-нибудь, чтобы его убить. У нас в стране это легко.

Бутылка белого вина уже давно стояла у нас на столе, половину я даже успел выпить.

— А ты не думаешь, что Паук это предусмотрел?

— Безусловно, — ответил Луиджи, — безусловно. Ты только вспомни все хитроумные сюжеты, которые он придумал. Откуда мы знаем, не пользовался ли он скрытой камерой и микрофонами? Возможно, если его убьют, мир узнает, за какие романы он должен благодарить именно Паука. Каждая придуманная им фраза станет известна людям, может быть через Интернет, и многие писатели сгорят от стыда. Может быть, именно поэтому ему удалось продержаться столько лет, фундаментом его безопасности служило писательское тщеславие. Вообще-то, благодаря ему вышло много хороших книг, мы не должны этого забывать. Всем будет не хватать его, в том числе и нам, издателям.

Вот тут я от души рассмеялся:

— О чем это мы с тобой толкуем? Неужели ты и в самом деле веришь, что найдутся люди, готовые пойти на убийство, чтобы потом "сгореть со стыда"?

— Да нет же, Петтер! Ты ошибаешься. Пауку нужно бояться не этих "стыдливых", они по-прежнему у него в руках.

На меня снизошло просветление. Терпеть не могу, когда мне говорят, что я ошибся. Я решил тут же исправить положение.

— Ты прав, — сказал я. — Конечно, Паук должен опасаться не стыдливых, а тех, кто ничем не гнушается ради известности и готов платить за нее даже позором. Сегодня этот рынок только растет. Когда я был молодым, его практически не существовало, но времена изменились. Даже японцы перестали делать себе харакири, я считаю это позором, это уже декаданс. Все больше и больше людей идут на бесчестье, если оно привлекает к ним внимание прессы и делает их известными. Ты прав, Луиджи, очень верная мысль.

Он выразительно кивнул и продолжал:

— Они всю жизнь должны выплачивать ему роялти от своих доходов, не то десять, не то двадцать процентов. А ведь писатели тоже не сделали ничего незаконного, не забывай этого! За использование чужого сюжета для романа в тюрьму не сажают. Но с годами их жадность растет, и Паук не сможет получить деньги, которые ему причитаются, из потустороннего мира. Или, думаешь, он позаботился, чтобы его считали наследником по прямой линии? Думаешь, он и это предусмотрел?