Лёд и порох

Февраль 1898 г.

Я разболелась от этой информации и переезд Тюхтяева в доходный дом Чешихина прошел без моего участия. Теперь он живет в пятнадцати минутах пешей прогулки от меня, а не в часе, как раньше, но все равно, что на другой планете.

Вещей у него скопилось не так уж и много, управился одним рейсом, а на прощание навестил меня наверху. Выглядела я омерзительно: нос забит соплями, температура под 39, кашель — так с детства организм реагировал на сильные стрессы, перед которыми я сознательно пасовала. Вот и сейчас — сломалась, взирая опухшими глазами на визитера.

— Не подходите, а то еще заразитесь. — предостерегающе произнесла я. Это, конечно, маловероятно, если причиной хвори стали нервы, но я же не всегда права. В последние месяцы особенно.

— Я никогда не смогу отблагодарить Вас за все. — прочувственно произнес этот… человек.

Останься только и мне хватит. Но в глазах решимость, значит уходишь.

Я пожала плечами.

— Вы бы сделали для меня тоже самое.

Скорее всего. Хотя если бы этот взялся меня лечить, то результат был бы куда экзотичнее.

Зато случилось триумфальное возвращение на службу — на этот раз господин Тюхтяев возглавил отдел дознания политических преступлений. Теперь его место службы располагалось подальше, на Гороховой, и случайно мимо уже не прогуляешься.

— Михаил Борисович, начальник охранки — расстрельная должность. — я едва не плакала, когда узнала.

— Ксения Александровна, ну что Вы! — он подошел поближе, при этом стараясь не допустить избыточной интимности. Так сказать, от тела отлучал по мере возможности. — Я же не возглавляю все Охранное отделение. Мой департамент — это десяток-другой человек. Это ж Георгий Порфирьевич Судейкин тогда пострадал от народовольцев, но где те народовольцы?

— Наверняка, господа Гершелевы просто не были проинформированы, что время политических убийств прошло. — горько проговорила я.

— Ксения Александровна. — легкое прикосновение руки к голове. — не беспокойтесь так.

— Я читала об этом, настоящий террор начнется с девятьсот первого, когда десятки чиновников будут убиты просто за мундиры.

— Ну значит у меня есть еще три года, чтобы это предотвратить. — меня чмокнули в темечко и ретировались.