Лёд и порох
Читать книгу "Лёд и порох"
27 Апреля 1897
Граф встал посреди комнаты с отвращением оглядывая скудную остановку и мутный свет, проникающий через плотные шторы.
— Вот объясни, что тебе на Моховой-то не сиделось? Никто лишний тебя не видел. Да и с делами проще бы было.
Тюхтяев молча подал толстую папку. Теперь он сконцентрировался на анализе информации и получалось это у него получше завсегдатаев Фонтанки, 57.
— Спасибо, дорогой.
Граф прошелся по комнате.
— У тебя ум цепкий, скажи, что думаешь про Грецию?
Тюхтяев искреннее изумился — его интересы традиционно вращались внутри границ Империи.
«Война».
— Сам знаю. На кого надежды возлагаешь?
«Турки».
— И надолго это все?
«Вряд ли. Турки сильнее».
— Читал, что Его Величество туда госпиталь отправляет?
Тюхтяев кивнул, продолжая удивляться необычному направлению разговора.
— Родственница моя туда уехала. С госпиталем. — чуть исподлобья посмотрел визитер.
До Тюхтяева информация дошла не сразу, но оказалась помощнее удара лошадиным копытом. Грифель с хрустом распался на три части.
«Как?»
— Ну нас с тобой она спрашивать не стала. — огрызнулся граф. — Хотя что это я — к тебе она съездила попрощаться. На Тихвинскую дорожку. И еще в письме попросила подхоронить ее туда, если вдруг поездка неудачно пройдет.
«Верните ее» — и не поймешь, просит или требует.
— Как? Я все надеюсь, что она у Джунковского осталась, там поспокойнее.
И почти два долгих месяца беспокойных ночей и замирания сердца перед каждым визитом посторонних. А когда госпитали вернулись и об этом много писали, графиня Татищева стала звездой прессы на пару дней. Эти газеты он начальнику не вернул.
Иногда снилась, конечно. То бывали очень хорошие ночи и очень правдоподобные сны, которые хотелось хранить в памяти, словно самые ценные дары. И ночное вторжение с робким «Это я, Ксения» — самое удивительное и ужасное событие с тех пор, как взрыв разделил жизнь на до и после — сначала показалось просто продолжением сновидения. Донельзя сердитого и цепкого.