Полуостров Сталинград

Глава 4. Борис

14 августа, четверг, время 10:10.

Смоленск, сквер рядом со штабом артучилищем.

— Привет! Чего такой грустный? — обращаюсь к худощавому пареньку в очках и буйной шевелюрой. Наверняка еврей и натурально грустный, как Вечный Жид.

Делать особо нечего. В училище у меня заявление приняли и тут же послали нафиг. Процедура приёма начнётся не раньше первого сентября. И это не точно, — сказали в канцелярии и махнули на прощание рукой. В сторону двери. Ну, и хрен с ними.

Как-то мне не улыбается сидеть в классах, ходить строем и, вообще, учиться, когда война идёт. Не, я всё понимаю, папанька во всём прав, но терпежу нет. Потому особо не расстраиваюсь. План, что делать дальше, у меня есть.

Взгляд у еврейского паренька мрачный и тоскливый.

— А ты чего такой весёлый?

— Погодка классная, — что правда. Солнышко сияет, птички поют, чуточку напугал гудением возле уха тяжёлый шмель.

— Погода классная, — пинаю какой-то камушек, тот вприпрыжку скачет вдаль, — заявление в училище приняли, до занятий пол-месяца, гуляй — не хочу.

— А у меня не приняли, — с невыразимой грустью отзывается паренёк. — Придурки!

Обхожу вокруг него, внимательно оглядывая тощую фигуру.

— Что? — следит за мной грустными, чёрными очами.

— Сколько раз подтянешься? — ответа не следует. Понятненько.

— Артиллерист должен быть крепким, бодрым и сильным. Как ты будешь пушку ворочать, миномёт на себе таскать и всё остальное?

— Мозгов, выходит, не нужно?

— И откуда ты такой умный взялся? Меня Борис, кстати, зовут, — протягиваю руку.

— Яков, — суёт узкую ладонь паренёк.

— Рабинович? — слегка хихикаю.

— Почему Рабинович? Эйдельман, — не понимает юмора парень. Замораживаю следующую шутку в стиле «А какая разница?». Может не проникнуться.

— Я — Павлов, — улавливаю взгляд и отнекиваюсь. — Нет. Однофамилец.

Кто мой отец, предпочитаю не афишировать. В Минске нахлебался. Непроизвольно мы передислоцируемся к лавочке и располагаемся там.

— Я — студент мехмата…

— Это что?

— Механико-математический факультет МГУ. Закончил в этом году второй курс и забрал документы. Решил пойти в артучилище, — принимается за печальное повествование Яков. — Как-то услышал, что самая трудная и нужная специальность — корректировщик огня. Установка прицелов, углов стрельбы, взятие поправок — почти голая математика. А с числами я на ты. Могу трёхзначные числа в уме перемножать…

— Сто восемьдесят три умножить на двести шестнадцать, — выдаю пример наобум. Яков замолкает секунд на десять, уходит в себя.

— Тридцать девять тысяч пятьсот двадцать восемь.

Со своей стороны трачу почти десять минут, чтобы вычислить ответ. Пришлось блокнот доставать с карандашом.

— Верно, — честно говоря, я ошарашен, но стараюсь не подавать вида. Достаю таблицы стрельбы из 82-мм миномёта, с которыми мы в школе упражнялись.

— Держи…

— Это что?

Объясняю. Яков протягивает листы обратно.

— Мне несколько часов надо, чтобы все эти таблицы в голове уложить.

Несколько часов ему, гадство, надо! Мы несколько недель учили, и то… Договариваемся на одну страницу, которую студент изучает минут пятнадцать. Терпеливо жду, тщательно оглядывая изредка проходящих мимо девушек. Через четверть часа начинаю гонять Яшку по этой странице, поражаясь всё больше и больше. Ответ даёт спустя две секунды. Будто поместил всю страницу в голове и по запросу считывает ответ. И ещё кое-что замечаю, но пока не уверен.

— Поехали со мной в Минск?

— Что мне там делать? — грустно вопрошает парень. — У меня денег впритык на обратную дорогу.

Зато у меня есть, как раз на двоих и хватит. Уверенность внутри появляется и крепнет, что упускать его нельзя.

— Ну, ты ж хотел стать корректировщиком? У меня дядя в гарнизонном штабе служит. Подполковник. В Минске есть курсы для артиллеристов. Что-то вроде инструментальной разведки, точно не помню. Попробую тебя туда пристроить. Билет до Минска тебе, так и быть, на свои куплю…

— А если не получится?

— Получится, — а с чего это не получится, если учесть, кто мой папанька? — А не выйдет, в ополчение пойдёшь, тем же корректировщиком для миномётов.

Яков думает недолго и соглашается.

— Знаю, почему ты согласился, — заявляю с апломбом, просто не могу удержаться. — Потому что ты — еврей, а я тебе пообещал, что отвезу в Минск за свой счёт.

Яков ржёт, что окончательно убеждает меня в правоте. Чувство юмора у парня есть.

Гуляли по городу весь день. По пути заглянули в чайную, перекусили. По ходу дела присматриваюсь к новому приятелю. Приметил кое-что. Парень на год меня старше, но он будто вынырнул из своей родной обжитой среды в какую-то другую. Все животные умеют плавать, но обычные сухопутные твари лезут в воду только по необходимости. При миграциях, например. Антилопа в воде. Или чайка, нырнувшая в воду.

Как в зеркало в него смотрюсь. Особенно, когда он тоже на кое-что обращает внимание.

— Почему-то с тобой нас ни один патруль не задерживает. Я пока до училища дошёл, у меня три раза документы требовали.

— Я — местный, — смеяться смеюсь, а сам думаю. Хм-м, действительно, исподволь, как ловкий диверсант в меня всё-таки прокрался снобизм «золотого мальчика». Очень редко меня останавливают люди в форме. В Минске иногда кое-кто норовит честь отдать, и если рядом папаня, то держите его семеро. Неосторожному достаётся так, что у непривычного человека уши вянут.

Сам не могу понять. Если в Минске меня тупо могут в лицо знать многие, то почему в Смоленске реакция похожая? Хм-м, а ведь, правда, веду себя, словно я тут везде хозяин. Ха-ха-ха, хозяйский сын в хозяйской лавке! Мой отец над всеми тут командир. А что такого? Все честные советские люди должны себя так вести. «Человек проходит, как хозяин Необъятной Родины своей», что не так? Есть одно объяснение: смотрю на них, как начальник. Один раз засёк, как под моим взглядом красноармеец верхнюю пуговицу застегнул.

Гулять нам не перегулять. А ведь поезд до Минска только завтра. Особенности военного расписания. Армейские эшелоны то и дело ходят, но гражданских туда не пустят, даже генеральского сынка.

— Военных на улицах полно, но чувствуется какое-то спокойствие, — рассуждает Яков. — Даже в Москве ощущается напряжение, а здесь — нет. Утром в Военторге апельсины видел, представляешь? Их и в Москве-то не найдёшь! Обычные магазины столичные напоминают.

— Апельсины? — веселюсь от души. — Да ну их нахрен! Их не укупишь. Это трофейные, Яш. Мне отец рассказывал, что наши несколько эшелонов с продовольствием у немцев прихватили. Ты приглядись! Многие консервы с немецкой, английской, французской маркировкой.

Потихоньку двигаем к вокзалу. Билетами лучше запастись заранее. Через час запаслись. И большую часть времени прождали, пока перерыв в кассе кончится. Пассажиров в сторону фронта кот наплакал.

Выходим, гуляем дальше.

— С одноклассником хотел приехать, — болтаем с Яковым дальше, любуемся пейзажем, — но приятель Стёпа меня бросил, записался на какие-то спецкурсы.

— Не знаю, что за курсы, — отвечаю на молчаливый вопрос, — военная тайна и всё такое. Но главное, что быстро, месяца два будут учить, а потом в бой. В училище не меньше года дрючить будут…

— Зато звание дадут, — резонно замечает Яков.

— Я его понимаю, у самого свербит, — вздыхаю, — но папаня… и дядя в приказном порядке отправили сюда. Грят, артиллерия — бог войны и всё такое. И вот идёт война, а я вроде как в стороне.

— Благодаря вашему командующему не обязательно на фронт вчерашних школьников отправлять, — замечает Яков, покусывая травинку. Мы сидим на косогоре, который разрезает стальная долина железнодорожный путей.

— И что ты думаешь о нашем командующем? — мне становится жутко любопытно.

— То же, что и все, — пожимает плечами парень. — В Москве его боготворят, в других местах, наверное, тоже. Даже в поезде наслушался… легенд всяких.

— Каких?

— Ну, будто бы пол-Украины обратно у немцев забрал.

— Враньё! Только Полесье и то не всё. Ну, там еще кусочек, Луцк-Ровно-Дубно, хотя… — на секунду задумываюсь, вспоминая карту, — по территории, как Молдавия.

— Ого!

— Молдавия маленькая, — слегка скептически морщусь, — так что да, врут. Примерно треть от оккупированной части Украины, а вовсе не половина. Хотя, кто знает, что там южный фланг мутит, может, уже и половину оттяпали. Мне, видишь ли, последние фронтовые сводки на стол не кладут.

О том, как посмеивался папаня, когда рассказывал, сколько тысяч свиней, коров и другой скотинки войска перегнали в Белоруссию, помалкиваю. И треть урожая оккупированной части Украины, а то и больше, опять-таки достанется нам, а не немцам. А что не так? Армию кормить надо? Надо. А беженцев? Папаня говорил о четверти миллиона, но когда это было? Сколько сейчас? Полмиллиона? Их тоже кормить надо.

Зная своего отца, уверен, что он нагрёб с запасом. Централизованные поставки тоже идут, хотя мой родитель бурчит, что с ними прижимают. Трофеев нахапал…

— Ты знаешь, Яш, — вдруг осознаю парадоксальную вещь, — а ведь правда, у меня ощущение, что с началом войны мы стали жить лучше. В смысле продуктов, каких-то мелочей и всё такое.

— Кому война, а кому мать родна? — наконец-то выходит из тоскливой меланхолии мой новый приятель.

— Истинно так. Ладно, — хлопаю его по плечу и встаю, — пойдём, поищем, где переночевать.

Яков о своём статусе не догадывается. А я не говорю, вдруг что не срастётся. Получится — узнает.

16 августа, суббота, время 09:20

Минск, правительство республики, зал заседаний.

Военный Совет Западного фронта.

— Минуточку, Пантелеймон Кондратич, — прерываю первого коммуниста Белорусии и заодно своего зама по Совету, — вынужден поправить. Слегка, но всё-таки поправить.

— Во-первых, мы призвали сто двадцать тысяч мужчин призывного возраста, всё так. Но у нас городского населения двадцать процентов, а в Смоленской области даже выше. Значит, нехватка рабочих рук в сельском хозяйстве не сто двадцать тысяч, а тысяч девяносто.

— Во-вторых, у нас около четырёхсот тысяч беженцев. Понятное дело, что, в основном, женщины и дети, но какие-никакие, это тоже рабочие руки.

— В-третьих, у нас уже около двадцати тысяч военнопленных, что ещё снижает дефицит рабочей силы. До семидесяти тысяч. С учётом беженцев можно прийти к выводу, что дефицита работников в сельском хозяйстве у нас нет.

Пономаренко вздыхает, ненадолго отводит глаза, но не сдаётся.

— Вы правы, товарищ Павлов, — морщится, но признаёт, — но дело в том, что сейчас лето, скоро уборочная…

— Озимые убрали?

Пономаренко оглядывается на одного из своих. На Совете присутствует масса народу, который в Совет не входит, но без него никак. Встаёт секретарь ЦК по сельскому хозяйству.

— С учётом Смоленской области чуть более девяноста процентов от уровня прошлого года, — получая кивок от Пономаренко, садится.

Главный коммунист Белоруссии жаждет помощи армии, как в мирное время, когда не только армия, но и город, все бросались на помощь селу. Не то, чтобы я против, но ведь война. Как любит приговаривать Никитин, понимать надо. Ладно. Кое-что мы сделать можем.