След «Семи Звезд»

– Да где ж они тебе червяков найдут? – урезонил питомца поэт. – Зима, все черви в земле спят.

– Ниче, – успокоил гостя хозяин. – Акулька с Агафьей нароют. Слышали? Сыру и червяков для разумной птахи!

Юниц как ветром сдуло.

«Хм, двое из ларца. А у этого «Гаруна ар-Рашида» апельсинов с ананасами нет? Вот бы к брюнетке с ними подкатиться…».

Принялся закусывать. Поросенок оказался выше всяческих похвал. Сочный, с поджаристой корочкой. А вот водка отдавала каким-то странным привкусом. Мятно-сладким. На чем таком ее настаивали? И уж больно крепка. Сразу в голову ударила.

Нет, не будем коней гнать. У него еще целая ночь впереди. Отставил в сторону штоф и приналег на мясо с соленьями.

Агафья с Акулькой принесли еще два блюдца. Одно – с нарезанным сыром, а на втором шевелились жирные красные земляные черви. Надо же, нарыли-таки.

– Можно нам угостить птичку-то? – плавно окая, спросила та, что с красной лентой.

– Отчего ж, извольте, – милостиво дозволил Ваня.

Девушки поставили клетку с Прохором на стол и принялись хлопотать вокруг мудрого ворона. При этом взгляд поэта отчего-то все время натыкался то на их округлые, тяжелые груди, так и норовившие прорвать тонкую сорочку, то на крепкие ягодицы, то на сноровистые руки… А еще ноздри щекотал острый запах молодых здоровых женских тел.

Святые угодники! Что это с ним? Или давно не наведывался в веселый дом? Да, пожалуй, что давненько. За этой Несторовой летописью обо всем на свете забудешь. Еще это зелено вино да пряное мясо с грибами… Не убраться ль от греха подальше наверх, почивать?

Однако язык, как сам не свой, уже спрашивал:

– Не угоститесь ли и вы со мной винцом?

Молодки засмущались, стали косо поглядывать на хлопотавшего у стола брюнетки хозяина.

– Уж больно оно забористое для нас, – жеманно ответствовала дева с голубой лентой. – Вот наливочки сладкой…

– Так за чем дело стало? Несите!

Глазом не успел моргнуть, как на столе появилась наливка. А к ней конфеты, засахаренные орешки и шанежки.

Рыжебородый куда-то подевался. Акулька с Агафьей заметно осмелели. Сели по обе руки от Ивана и принялись угощаться, не забывая и его потчевать. Рюмка, другая…

– Ну-ка, Проша, давай загадку! Только, чур, не про огурец!

– Чур-р, не огур-рец, – проглотил очередного червяка ворон и загадал загадку.

Я рос и вырос
И на свет вылез
Но только я не весь внаружу оголился,
Немного лишь конца из кожи залупился.
Когда ж совсем готов, тогда от молодиц,
А паче от девиц,
Любим живу от всех. Я есмь…

Пьяненькие девахи мелко захихикали. Одна из них, словно невзначай, положила руку на бедро молодого человека. По Ивану вмиг прошел пламень.

– Ор-рех! – закусив, поведал разгадку Прохор.

Агафья с Акулькой засмеялись во весь голос. Груди-мячики ходуном заходили под рубахами.

Мимо их стола, презрительно фыркнув, проплыла брюнетка. Снова объявившийся бородач присветил ей шандалом[3], когда она стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в комнаты.

– Акулька! – крикнул хозяин. – Проводи гостью дорогую!

Голубая лента метнулась на зов.

Алая, разомлев, оказалась на Ивановом плече. Глубокий вздох-всхлип. Щеку поэта обдало жарким дыханием.

– Дер-ржимся, воздер-ржимся и не ленимся! – пророкотал наставление преподобного Сергия Радонежского пернатый. – Воздер-ржимся!

– Пора и мне на боковую, – отстранился от Агафьиных губ поэт. – Завтра рано вставать.

Девушка накуксилась, будто у нее отобрали любимую вещицу. Но спорить не стала. Взяла со стола свечу и поманила за собой. Подхватив под мышку клетку с суровым блюстителем нравственности, господин копиист пошел за своей «путеводной звездою».

Постель влекла свежестью и чистотой. Простыни были тонкие, обшитые кружевами – Вологодская губерния славилась этим искусством.

Раздевшись, Иван обмылся над тазом, поливая себе из медного, изрезанного арабскими письменами кувшина. Прохладная вода чуть освежила голову. Однако жар и томленье полностью не ушли, а лишь затаились где-то в животе.

С молодецким уханьем он прыгнул на кровать и утонул в мягкой неге перины. Поворочался туда-сюда, устраиваясь поудобнее. Пожелал спокойной ночи Прохору. Тот, видимо, осерчав, не изволил ответить. Ну да ладно.

Но брюнетка-то какова! Брезгует веселой компанией. И эти глаза… Голову на отсечение, что уже видал их. Не в сладком ли сне?

– Пр-ришли тати, быти р-рати!

О чем это птица?

На всякий случай проверил, на месте ли оружие. Шпага и коробка с пистолетами притаились под кроватью.

В комнату прошмыгнули две белые тени. Девичья рука на ходу прихлопнула назойливый огонек свечи. Бух! Бух! И сразу жар с двух боков. Жадные губы впились ему в рот. Еще одни принялись целовать грудь, плечи, живот. Быстрые пальцы вмиг расправились с его исподним.

Иван зарычал молодым бешеным зверем. Руки его стали тискать, щипать и оглаживать. Темная волна поднялась из живота, застила глаза, накрыла с головою.

Воздуху! Воздуху! Жарко!!

Везде струи млечны текут,
С стремленьем в бездну изливаясь.
Во все суставы сладость льют,
По чувствам быстро разделяясь.
Восторгом тихим всяк объят.

– Извините, что беспокою вас в столь неурочный час! – неожиданно громом прогремел откуда-то с небес язвительный грудной голос. – Однако не лучше ль будет, сударь, на том и закончить? Если вам, разумеется, дорога собственная голова!

Вспыхнул огонек свечи. Ух! ОНА! Брюнетка!!

Инстинктивно прикрылся одеялом. Неистовыми сиренами завыли Акулька с Агафьей. Он чуть не стал с ними Улиссом. Кышнул на глупых.

Те выть не прекратили. За их ором чуть было не прозевал тяжелый топот на лестнице.

Брюнетка быстро огляделась по сторонам, заприметила большой дубовый ларь и, ухватившись за него, попробовала сдвинуть с места. Да где ей одной управиться! Лишь чуток сдвинула с места.

– Что же вы лежите аки мертвяк? Помогайте!

Поэт готов был заплакать.

– Да не стану я смотреть на вашу наготу! – крикнула дама и топнула ножкой. – Было бы на что!.. Быстрее же!

Сильно смущаясь, он метнулся к ларю, по пути подцепив штаны.

– Сюда, подпирайте дверь! – скомандовала нечаянная гостья.

Еле успели. Доски тут же начали сотрясаться от гулких и настойчивых ударов.

– Я сразу заподозрила неладное, едва увидела, что двери не запираются изнутри, – перешла на шепот брюнетка. – У вас есть оружие?

Он уже успел втиснуться в штаны, по-прежнему оставаясь с голой грудью.

– Да, конечно…

Повернулся к кровати. И оторопел: его шпагой и пистолетами завладели жаркие девахи. Э-э, да ведь и они заодно с теми, кто сейчас выбивает дверь.

– Не дурите! – прикрикнул он, намереваясь взять своих недавних амантш[4] на испуг.

Не проняло. Акулька выставила перед собой шпагу, неумело тыча поэту в грудь.

– Не подходь, курвий сын! – шипела она злой змеей.

Агафья пыталась открыть подаренный Шуваловым ларец.

– Как же он тут?..

В воздухе просвистело что-то тяжелое…

Медный кувшин ударил Акульку в висок. Та охнула, выпустила шпагу из рук и пластом упала на кровать. Из рассеченной головы прямо на белые кружевные простыни полилась тонкая струйка крови.

– Тятька-а! – истошно завопила вторая юница. – Они Акульку уби-или-и!!

Грохот на мгновение умолк. А затем в дверь заколотили с еще большим неистовством. Теперь в дело пошли топоры – еще немного – и доски не выдержат.

Не раздумывая, Иван повторил подвиг новоявленной темноволосой Юдифи, обрушив на голову второй сестры таз, предварительно окатив ее грязной водой. Агафья свалилась крест-накрест на Акульку.

– Вы к чему более привычны? – поинтересовалась «Юдифь» (или как ее?). – К шпаге или пистолетам?

– Вообще-то, я больше по другой части, – натягивая жилет и камзол, ответствовал Барков.

– Я вижу, – презрительно покосилась та в сторону кровати.

– Поэт я! – отрезал молодой человек. – Хотя шпага сподручнее.

– Ладно, – согласилась брюнетка. – Тогда я возьму пистолеты.

Оружие пришлось ей точь-в-точь по руке. Как будто было ее частью.

– Приготовились! – скомандовала. – Сейчас! Их, по-моему, человек пять или шесть будет.

– Их – это кого? – не понял копиист.

– Вы что, до сих пор не уразумели, куда попали?

– Р-разбойники! – обозвался доселе помалкивавший Прохор. – Пр-ритон!

– Вот! Ваша птица и то смекалистее будет!

Разбойничий притон?! А ведь верно. Все сходится. То-то он примечал, что дорога, по которой они ехали сюда, не больно наезжена. Словно ею подолгу никто не пользовался. И эти рыжие злые псы. Такие, если верить народным байкам, охраняют клады татей от посторонних глаз. А еще отсутствие постояльцев…

– Вы-то сами как здесь оказались?

– Не ваше дело! – зло закусила губу Брюнетта (про себя он уже стал звать ее именно так). – Итак, сейчас!..

Дверь разлетелась в щепы, и на пороге возник рыжебородый с секирой в руках. Плечом к плечу с ним стоял давешний ямщик, стискивая кистень. За ними толпились еще человека два-три. Рыжий сверкнул очами в сторону кровати и дико взревел.

– Ну, херов сын, сейчас будет тебе халва с шербетом!

Взмах секиры. Иван увернулся. Лезвие вонзилось в спинку кровати и там намертво застряло. Не сумев его вытащить, тать выхватил из-за пояса длинный узкий нож и кинулся на жертву.

Раздался выстрел. Бородач на мгновение замер, но потом продолжил свое наступление. Зато повалился на пол с пробитой головой ямщик. Кистень покатился по полу и очутился под ногами воинственной амазонки. Она наступила на него, а пока схватила другой пистолет.

– Что, сука?! – теснил Ваню разбойник. – Пришел твой смертный час?! Думал посмеешься над моими дочками, поблудишь и дальше поедешь? Нет, сударик, за все платить надобно!

Господин копиист молча отбивал его неумелые, но яростные выпады, а сам посматривал искоса на Брюнетту. Как она там?

Вторым выстрелом девушка отправила к праотцам одноглазого детину с кривой турецкой саблей. Его место занял еще один здоровяк, вытянувший перед собой короткую пику. Но дама осталась безоружной: перезаряжать пистолеты не было времени. Тогда амазонка схватилась за трофейный кистень, который оказался тяжеловат для ее нежных ручек.

Пора кончать комедию, решил Иван. Расклад как раз тот, что нужно. Против них оставалось трое татей. Как раз такие ситуации студиозусы некогда и отрабатывали на занятиях с прапорщиком Галлом.

– Вжик, вжик! – запела поэтова шпага.

Вот так-то лучше, Рыжий. Ложись-ка рядом с дочками.

Ловко перебросил оружие в левую руку, а правой отстранил и толкнул себе за спину Брюнетту. Отдохни малость, милая. Дай неумехе поиграть в горелки.

Ох, никак этот прохвост решил пику метнуть? Нет, отвел назад. Ага, просто решил поработать ею, словно штыком.

Стан вправо, затем влево. Ну, чистый тебе менуэт. Что ж, потанцуем. А сам фигур не знаешь? Например, вот эту? Да, правильно. Поклон. За ним другой. Поворот вокруг себя. Шлепаться на задок? Это что-то новенькое в менуэте. Впрочем, возражений не имеем. Только не шевелись под ногами, не мешай смене партнера.

Этот, с дубинкой, и вовсе никудышный танцор. Топчется медведем на одном месте, размахивая ею попусту. Не тяжеловата ль она тебе? Вот! Говорено ж тебе было. О, уронил. Да себе на лапу. Широка же у тебя спина! А шкура, шкура толстенная. Медведище!