След «Семи Звезд»

Молодой человек посторонился, дабы не быть сбитым.

Сани стремительно пронеслись мимо, обдав его снегом. Но не настолько быстро, чтобы поэт не успел разглядеть, кто находился внутри кибитки, благо полог ее не был опущен. Значит, не стерегся седок, не боялся, что может быть узнанным. Да и зачем бы ему опасаться? Ведь он в своем праве: наносил подведомственному заведению архиерейский визит.

Но почему же Ивану тогда отказал в посещении монастыря, коли сам не устрашился таинственной хвори? Или нарочно выдумал ее, дабы докучливый столичный гость не прознал лишнего, чего не должно выносить за пределы его епархии. И почему владыка Варсонофий так хмур и невесел? Сидел в экипаже, склонив чело, подобно большой черной и зловещей птице.

Интересно, увидел ли и он своего вчерашнего посетителя? Еще осерчает, что тот ослушался его прямого совета не ездить в женскую обитель. Как бы мер каких не принял. Возьмет да сгоряча и запретит выдавать Баркову старинные манускрипты. Чтоб впредь неповадно было. С чем тогда возвращаться в столицу? Как отчитаться за напрасно истраченные средства?

Ведь не сунешься же к грозному архиепископу с нелепыми оправданиями, что де визит носил приватный и крайне безобидный характер. Еще придется рассказывать о Брюнетте.

«Ладно!», – понадеялся на русский авось Ваня, – «Бог не выдаст, владыка Варсонофий не съест».

И все же любопытно, что архиепископ побывал в месте, к которому столь настороженно относится местное население. Или это только померещилось Ивану после дурного вчерашнего сна?

Подойдя к вратам, он громко постучал в них кулаком.

Некоторое время никто не отзывался, будто и впрямь всех мор взял. Но после еще двух попыток поэта достучаться сквозь толстые, обитые железом двери в них отворилось малое окошечко, и оттуда на свет божий глянули два небесно-голубых глаза.

– Чего угодно? – прошелестел приятный девичий голос.

Господин копиист замешкался. Ему отчего-то казалось, что на его зов откликнется какая-нибудь старая засушенная бабка-монахиня. А тут красотка-юница…

– Э-э-э, мне бы девицу Хрюмину повидать… – проблеял он глупым козлом. – Она вчера должна была прибыть в вашу обитель.

Брюнетта перед расставаньем назвала ему только это имя, не сообщив прочего.

Инокиня не отвечала, лишь цепким взором рассматривала смущенную рожу Ивана.

– Я ее вещи принес, – сообщил он.

– К нам нельзя, – наконец-то открыла рот сестрица. – У нас карантин.

И неожиданно хихикнула. С чего бы?

– Передайте, что ее попутчик, Иван, пришел. С вещами.

Окошко захлопнулось. Потянулись долгие минуты ожидания.

Когда поэт решил, что уж слишком долгие, и как бы уже не минуты, а даже час, он снова принялся осыпать врата градом ударов, чувствуя при этом некоторую неловкость: все-таки ломился в двери женского монастыря.

Внезапно одна из тяжелых створок со скрипом приотворилась, пропустив стройную женскую фигурку. «Она, Брюнета», – узнал Иван.

«Или не она?» – было второй его мыслью. Уж больно разительно переменилась. И всего за какой-то день. Или это так только кажется из-за ее черного монашеского платья? Которое, следовало признать, весьма шло к ее бледному аристократическому лицу. Сейчас, в платке, девушка еще больше походила на Ту, Другую, призрачным виденьем явившуюся ему давеча в храме Святой Софии.

– Я вот тут… – помялся Иван. – Вещи, как и уговорились…

Девушка молчала. Только глядела на него своими темными угольями. Протянула руку и так же без слов приняла сундучок. Чуть склонила голову в знак благодарности, развернулась и пошла восвояси.

Как же это? Вот так просто и уйдет? И они никогда больше не свидятся?

– Постой! Ты ведь даже не сказала, как тебя звать-величать!

Застыла на месте, уже почти поглощенная разверстой пастью врат. Обернулась к нему. С сожалением окинула взором Иванову фигуру и со вздохом покачала головой.

Дверь стала медленно, словно нехотя, затворяться. И пока она не захлопнулась, поэт успел-таки глянуть на Брюнетту по-особому…

Ох, сестренка, да что ж это за черный куколь над тобою? И какой-то чудной формы. Точно крылатый змей приготовился откусить беззащитную девичью голову…