Царь нигилистов

Глава 10

Был август. Саша шел к Белому Дому мимо горбатого мостика, полуразобранного для строительства баррикады. Рядом шагал его друг Стас, с которым они вместе издавали очень кусачий антикоммунистический листок. В совместном предприятии Саша отвечал за контент, а Стас — за типографию и распространение.

Над оранжевым закатом висели легкие сиреневые облака. Над площадью разносились звуки русского рока. «Это значит, уже 22-е, — подумал Саша. — То есть мы уже победили». И его залило ощущение безграничного счастья и свободы.

Потом он увидел себя на Лубянке, где народ обвязал канатами железного истукана и пытался стащить его с пьедестала. Саша тоже впрягся вместе со всеми и потянул за канат. А вдали, над Манежной площадью, пылал тот же безумный закат с цветами психоделической вечеринки.

Москва исчезла, и Саша увидел себя спускающимся по лестнице куда-то вниз. Рядом было много людей, и он совершенно четко понял, что вот этот благообразный мужчина в военной гимнастерке, — его отец, а эти девчонки в длинных платьях — его сестры. Они спустились в подвал и их поставили к стенке, и бородатый мужик в кожанке и с револьвером зачитал какой-то короткий текст. Отец только успел спросить: «Что?» И раздались выстрелы.

Картинка снова сменилась, и Саша увидел себя сидящем перед пылающим костром. Только вместо дров на нем были сложены окровавленные части трупов. Огонь был неестественно ярким на фоне полной тьмы, а чей-то голос рядом говорил, что императрица и наследник плохо горят, и не факт, что это царица, ее, видимо, спутали, и теперь вместо нее горит ее служанка. И голос этот звучал глухо и низко, как из глубин преисподней.

Костер исчез, и Саша увидел себя сидящем на камне на склоне горы в окружении целой гряды лесистых гор, и голос утратил инфернальность и начал читать стихи, которые Саша тут же счел гениальными:

Я был волною в море, бликом светаНа лезвии меча, сосною горной,Рабом, вертящим мельницу ручную,Владыкою на троне золотом.И все я ощущал так полно, сильно!Теперь же, зная все, я стал ничем…[12]

И только проснувшись вспомнил, кто автор.

Первым порывом было записать стихотворение, но у постели сидел очередной незнакомец. Саша поднялся на локте и сел на кровати, опершись на спинку.

— Как вам спалось, Александр Александрович? — спросил визитер.

Одет он был по-военному в мундир с погонами и двумя рядами пуговиц. У него было немного вытянутое лицо, крупный нос, пышные усы, лысина с остатками волос и ямочка на подбородке. Глаза, впрочем, смотрели скорее заботливо, чем строго.

— Отвратительно! — честно признался Саша.

И его взгляд упал на пузырек с «Лауданумом», блюдце и ложечку.

— Сны ужасные, — пояснил он. — особенно в конце. Видимо, действие лекарства. Я должен вас помнить?

— Я Григорий Федорович Гогель, ваш гувернер.

— А! Генерал-майор?

— Да. Вы меня помните?

— Нет. Мне Никса рассказывал.

Саша повернул «Лауданум» этикеткой к гувернеру.

— Григорий Федорович, не знаете, что это?

— Лекарство, — улыбнулся Гогель. — Моя жена иногда принимает, от бессонницы выписывают, от нервов, от болей.

— А из чего его делают?

Гувернер пожал плечами.

— Я не аптекарь, Александр Александрович.

Рядом с подсвечником и «Лауданумом» на тумбочке у кровати лежали листы ватмана, ножницы и возникло несколько книг. Сверху лежал нетолстый том под названием «Восшествие на престол императора Николая Первого». Автор: барон Корф. В книге была записочка: «Must read!»

Под Корфом имелся французско-русский словарь и томик Беранже, который тоже не обошелся без записки тем же почерком, но, на этот раз на русском: «Читай, предатель!»

— Гм… — сказал Саша.

— Давайте, не с чтения начнем, Александр Александрович, — попросил Гогель.

— Это от Никсы.

— Все равно, даже, если от Николая Александровича.

— Конечно, конечно.

Саша вздохнул, слез с кровати и отправился в уборную. Гогель проводил его до двери сортира. Эта навязчивая опека начинала раздражать.

На завтрак подали бульон с булочками. Саша удивился, но быстро решил, что в этом что-то есть. Гувернер завтракал вместе с ним.

— Вы тоже воевали, Григорий Федорович? — спросил Саша. — Как и Зиновьев?

— Да, — кивнул Гогель.

— Русско-турецкая война? Крымская?

— Усмирение Польши. Осада Варшавы.

— Понятно. Польское восстание.

— Мятеж, — уточнил Гогель.

— Да, да. Мятеж, конечно. Они же не победили. Какой по счету? В разговоре с Зиновьевым я перепутал две русско-турецкие войны. А польский восстаний было едва ли меньше. Это которое? Не Костюшко?

— Нет, Александр Александрович, Костюшко был еще при Екатерине Великой.

— Ужас! Похоже историю мне нужно учить сначала.

Итак, перед ним сидел очередной защитник российских интересов на не совсем российских территориях. Что-то вроде командира танковой бригады во время введения войск в Чехословакию в 1968-м, ну, или Гиркина-Стрелкова в ДНР, ну, или офицера ВДВ во время братской помощи Казахстану в 2022-м.

Все-таки с Зиновьевым — участником праведной русско-турецкой войны — было больше точек соприкосновения. В результате одной из таких войн образовалась Болгария — единственная страна Восточной Европы, где нам не плюют вслед.

Саша представил, что его отдали на воспитание Гиркину-Стрелкову, и ему стало не по себе. Ладно, не будем драматизировать. Товарищ Стрелков в юности увлекался идеалам белого движения и даже писал эмоциональные стихи по то, как красиво умрет за Россию. Интересно, насколько господину Гогелю близок сей имперский романтизм?

Кофе Саша пил молча, размышляя о том, где у гувернера может быть кнопка.

— Григорий Федорович, а вы в юности стихов не писали? — наконец, спросил Саша.

— Нет. А, почему вы так решили?

— Просто, напомнили мне одного человека… Мне надо несколько писем написать. Могу я сейчас этим заняться?

— Да, конечно. Кому?

— Я обязан отчитываться перед вами в том, с кем веду переписку? — спросил Саша.

— Да, Александр Александрович.

— Хорошо. Письмо номер один. Никсе.

И Саша отодвинул чашку из-под кофе на край стола, взял лист бумаги и карандаш.

— Александр Александрович, — сказал Гогель, — письма карандашом не пишут. Это крайне невежливо.

— Ладно, — вздохнул Саша.

И взял перо и чернильницу.

С огромным трудом вывел: «Привет, Никса!» Без клякс, слава Богу, обошлось, но от пера шли мелкие чернильные брызги.

— «Привет» — это не принято, — прокомментировал Гогель. — И после «т» ставится «ер».

— Твердый знак? — переспросил Саша.

— Да.

— Хорошо, как мне лучше к моему брату обратиться?

— «Милый Николай», «Любезный Николай Александрович», «Милый любезный брат».

Саша скомкал начатое письмо и взял новый лист бумаги. Вывел:

«Милый Никса!»

Гогель прочитал, но не придрался.

«Спасибо тебе за Корфа, — продолжил Саша. — Кажется, я о нем где-то слышал. Прочитаю обязательно.

За словарь и Беранже — двойное спасибо.

Почему? (Ну, ты понял). Саша».

Подумал и расставил маленькие твердые знаки после всех согласных на концах слов.

Показал Гогелю.

— Нормально?

— Лучше подписаться «Твой Саша».

Саша добавил «Твой».

— С лакеем можно послать?

— Да.

— У Никсы где-то тут комнаты?

— Не совсем. Он в Сосновом доме. Отсюда минут пять пешком.

— У Никсы отдельная дача?

— Да, Александр Александрович.

— Круто! — восхитился Саша.

Письмо Никсе отправилось с призванным колокольчиком Митей, от которого, вроде, больше не пахло. Или привык?

И Саша принялся за следующее письмо.

«Уважаемый Илья Андреевич!» — начал он.

— Лучше написать «Любезный Илья Андреевич», — прокомментировал Гогель.

Саша скомкал лист и с досадой бросил его в мусорное ведро.

— А кто этот Илья Андреевич? — поинтересовался гувернер.

— Фармацевт из Петергофской аптеки, — объяснил Саша.

— Александр Александрович вам не по статусу ему писать.

— Не думаю, что Петра Первого останавливали такие мелочи, — заметил Саша. — Да и Екатерина Вторая не считала, что ей не по статусу переписываться с каким-то там Вольтером!

— Они могли себе позволить, а вам пока следует соблюдать этикет.

— Сословия — зло! — изрек Саша.

— Сословия — каркас общества. Без них не будет ничего, кроме хаоса.

Саша поморщился.

— И, что делать, если мне нужен этот человек?

— Я могу написать.

— Хорошо, — кивнул Саша. — И придвинул Гогелю чистый лист.

«Любезный Илья Андреевич! — продиктовал он. — Когда мой воспитанник Великий князь Александр Александрович был в Вашей аптеке, он обратил внимание на лекарство под названием „Лауданум“. Если Вас это не очень обременит, не могли бы Вы написать для него состав этого лекарства, метод его изготовления, дозировку в различных случаях, методы первой помощи при передозировке и смертельную дозу?»

— Зачем вам смертельная доза? — испугался Гогель.

— Ну, уж конечно не за тем, чтобы наложить на себя руки! Просто хочу контролировать ситуацию. Кстати, вашей супруге тоже будет полезно об этом знать.

— Ладно, — вздохнул гувернер.

«На этот первый вопрос прошу Вас ответить срочно, отослав ответ с моим лакеем»,

— продолжил Саша.

Григорий Федорович кивнул.

Саша просмотрел написанное. Красивый четкий почерк с нажимом. И ни одной кляксы. Более того, Гогель как-то обходился даже без чернильных брызг.

— Да, — прокомментировал Саша. — Мне совершенно необходима пара семестров чистописания. Можно будет это устроить?

— Можно, — усмехнулся гувернер.

«Второе, — продиктовал Саша. — До Великого князя доходили слухи, что в аптеках Лондона можно найти пакетики со специальным средством для мытья волос. Это размельченное и растертое в ступке мыло, смешенное с сушеными травами. Возможно подойдет крапива, которую иногда используют для этой цели. Не могли бы Вы сделать несколько таких пакетиков? Во сколько это может обойтись?»

Гогель взглянул с некоторым удивлением, но все записал.

«Третье, — продолжил Саша. — По словам Великого князя, грибы из рода „Пенициллум“ обладают противовоспалительным действием. Он где-то об этом читал. Знаком ли Вам этот род плесени? Умеете ли Вы его выращивать? Нет у Вас на примете доктора, который может заняться проверкой этой информации и испытанием нового лекарства?»

— Все! — сказал Саша. — Тоже можно с лакеем отправить? Здесь недалеко.

Тут очень вовремя вернулся Митька с запиской от Никсы.

«А предатель ты потому, — писал Никса, — что теперь Зиновьев говорит со мной исключительно по-французски!»

— О! — прокомментировал Саша. — Кажется, я уже оказал одну услугу российской монархии.

— Что там? — спросил Гогель.

— Письмо от Николая. Не уверен, что я могу его вам показать без разрешения цесаревича.

— Ладно, не надо, — смирился гувернер.

Гогель сложил письмо и вручил лакею, не снабдив его ни конвертом, ни адресом.

— Это хозяину аптеки в Петергофе, — сказал он.

— В Петергофе только одна аптека? — спросил Саша.

— Да, это же маленький город.

— Я знаю, где это, — кивнул слуга.