Падение короны

Глава 2. Математика войны

Власть господина над рабом противоестественна; лишь по закону один раб, другой свободный, по природе же никакого различия нет. Поэтому и власть господина над рабом, как основанная на насилии, несправедлива.

Аристотель, Политика, ок. 340 г. до н. э.

В современном мире может показаться, что рабство это что-то далекое, и его нет. Или же, он нем рассуждали как о чем-то естественном и норме лишь древнего мира. Задолго до возникновения религий это понятие шло рука об руку с человеком, как и войны сопровождающие его историю. Некоторые могут даже провозгласить максиму вида «войны, насилие и рабство — это и есть история человечества». В некотором утрированном виде это будет истиной. Но свидетельства Аристотеля показывают, что вместе с этим, люди, говоря об этом, понимали, что в этом есть что-то противоестественное и несправедливое по природе своей.

Если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы.

Аристотель, Политика, ок. 340 г. до н. э.

Мы видим и понимание момента для окончания рабства как в возможности автоматизации работы, и то почему рабство в современном мире перестало быть столь необходимым, что становится допустимым не оправдывать его морально.

Раб по природе тот, кто причастен к рассудку в такой мере, что способен понимать его приказания, но сам рассудком не обладает.

… но рабом можно быть и по закону, когда захваченное на войне называют собственностью. Было бы ужасно, если обладающий большей физической силой человек только потому, что он способен к насилию смотрел бы на захваченного как на раба, подвластного ему.

полезно рабу и господину дружеское отношение, а у кого это не так, и отношения основываются на законе и насилии, происходит обратное.

Аристотель, Политика, ок. 340 г. до н. э.

Полезно понять, что и 3000 лет назад у людей существовало четкое понимание о недопустимости насилия. Но между философским взглядом и реальной жизнью (политикой) все это время существовал огромный разрыв, который лишь в умах мудрецов через споры о природе насилия и его проявлениях в виде войн и рабства, стремится уменьшиться. Но если ум мудреца это инстинктивно понимает, то математика войны заключается в том, чтобы создать такую точную науку, которая поможет распространить это знание на всех людей.

Ясно и то, что профессий как таковых в то время не было, и рабство было единственным способом заставить другого что-то сделать. Аристотель приводит пример, что некто в Сиракузах за плату обучал людей рабству, понимая под этим как правильно выполнять домашнею работу или кулинарное искусство, подчеркивая, что это науки рабские. Таким образом, мы четко видим в свидетельствах из прошлого, что если природа рабства была сродни нашему восприятию, то отношение людей к различным работам воспринималось совсем по-другому. И нас от людей времен Аристотеля отличают годы торжества науки в сторону автоматизации работ и связанное с этим дифференциацию людей по профессиям.

Поэтому те, кто хочет понять науки не рабские (то, что сейчас мы назвали бы прикладными), а собственно политику или философию, им полезно понимать, что рабство было всегда и у всех народов. Разница лишь в том, что полезно посмотреть на тот промежуток истории рода человеческого, когда рабство стало пропадать совершенно в разное время в разных странах и то, какое неравенство между ними это вызвало. Именно это является той движущей силой, которая позволяет понять математику войн. Тогда у государственного мужа, обладающего властью над людьми свободными, будет возможность понять и отделить риторику от сути происходящего в обществе. Для этого у нас есть уникальная возможность погрузиться в сны правителей.

Но прежде заметим еще одно обстоятельство. Искусство наживать состояние, как называли экономику во времена Аристотеля, как стремление государственных мужей вещь абсолютно утопическая и может существовать лишь в идеальных условиях. Существует риторика, которая называет утопией то, что якобы не достижимо в реальном мире, а значит для политика вредно опираться на утопические заявления. Но к чему же еще, если не к идеалу достижимому лишь в утопии стремится политику и вести за собой других свободных людей?

Политика просто сводилась бы к экономике в утопически идеальном мире, если бы не два обстоятельства — открытия в науках и математике войн. Именно поэтому, правая капиталистическая идеология с её апофеозом при анархно-капитализме, она же либертарианство, отрицающие вмешательство государственных мужей в управление обществом невозможно, пока существует неравенство, вызванное историей войн человечества. В то же время, левая социалистическая идеология с её апофеозом при анархо-социализме, единственно указывает куда вести свободных людей при состоянии человечества не в идеальном утопическом мире, а мире, где неравенство людей в разных странах достигло современных масштабов.

Но все это станет понятно если прожить сны правителей и не ранее того. Ведь человеческий мозг такой инструмент, который работает столь различно, что удивляешься как одни и те же слова воспринимаются говорящим и слушающим столь по-разному. И есть лишь один способ избежать ложной интерпретации слов — это прожить и ощутить ту же жизнь. И лишь немногим мудрецам под силу представить себя на месте собеседника, и то лишь когда будут понятны те априорные положения, которые одному кажутся самом собой разумеющимся, то для другого это будет открытием. Но для обучения политиков математике войны у нас есть совершенно уникальный аппарат с погружением в виртуальную реальность, добро пожаловать во сны правителей.

* * *

— Ну, как обсудили с Аристотелем? Поторопитесь в процедурный кабинет, Вас уже заждался Николай Павлович …