Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух
- Автор: Сьюзен Барри
- Жанр: Биология / Научная литература / Самиздат, сетевая литература
Читать книгу "Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух"
Глава 18. Доктор Зохра Дамжи
Заключение. Мастера спорта по восприятию
Благодарности
Авторство иллюстраций
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
Сьюзан Р. Барри
Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух
Susan R. Barry
Coming to Our Senses: A Boy Who Learned to See, a Girl Who Learned to Hear, and How We All Discover the World
Copyright © 2021 Susan R. Barry
© Линёва И., перевод на русский язык, 2023
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Посвящается Синди Лансфорд и Нажме Гуламали Мусса
Чтобы у мира было будущее, нужно искать вселяющие оптимизм истории и рассказывать их людям
Пит Сигер, американский фолк-певец, автор песен
Предисловие. Благо или проклятие
Ричард Грегори и Джин Уоллес с нетерпением ждали встречи с Сидни Брэдфордом. Сидни пятьдесят два года, и ему только что провели операцию по пересадке роговицы, которая позволила ему видеть, – впервые в жизни[1]. Каково это – начать видеть? Будет ли он полон радости и признательности? Что он почувствует, когда спрыгнет с больничной кровати, оглядится и увидит перед собой завораживающий новый мир? С. Б., как Грегори и Уоллес называли его между собой, действительно первое время был в восторге и с любопытством исследовал все вокруг. Радостный и открытый человек, он с величайшим наслаждением разглядывал проезжающие мимо машины и определял, где легковой автомобиль, а где грузовик. Но через несколько месяцев его настроение изменилось: даже с новообретенным зрением он не мог читать текст или вести машину. Будучи слепым, он вел полноценную жизнь. Когда он решился на операцию, он был совершенно здоров, но через полтора года после операции он погрузился в депрессию, его здоровье ухудшилось, и вскоре он умер.
Верджилу, о котором Оливер Сакс писал в своем эссе «Смотреть и не видеть», повезло не больше[2]. Он с детства был слеп из-за катаракты на обоих глазах, но в среднем возрасте его прооперировали: теперь он мог видеть, но он с трудом понимал, что именно он видит. Через год после операции он тяжело заболел и потерял зрение снова.
В книге Wired for Sound («Человек со слуховым аппаратом») Беверли Байдерман описывает отчаяние, которое она ощутила после установки кохлеарного имплантата[3]. Байдерман начала терять слух в детстве и была глуха на протяжении тридцати с лишним лет, прежде чем получила имплантат. Снова начав слышать звуки, она испытала «ошеломляющее чувство, как будто все разваливается». Она не могла снова стать глухой, но ее нынешнее положение казалось ей невыносимым. Совершенно выведенная из равновесия, она писала: «Я чувствовала, что просто хочу умереть».
Почему же это так тяжело? Почему слепой человек не обрадуется зрению, а глухой человек не хватается за любую возможность обрести слух? Этот вопрос я задала себе тысячу раз, поскольку в 48 лет мое зрение радикально улучшилось, что постоянно приводило меня в состояние почти детского восторга[4]. Еще в раннем младенчестве у меня развилось косоглазие, из-за чего я в основном видела мир одним глазом. Уже во взрослом возрасте я прошла курс зрительной терапии, благодаря которой научилась использовать оба глаза, и теперь каждый взгляд на привычные вещи показывал их по-новому. Я научилась видеть объем и трехмерные очертания пространства между предметами. Ветви деревьев склонялись ко мне, уличные фонари парили в воздухе; визит в овощной отдел супермаркета с его разнообразием цветов и форм мог привести меня почти в экстаз. Если мое стереоскопическое зрение дарило мне такой восторг, то почему слепого человека, который наконец-то обрел зрение, не будет переполнять счастье?
Но увидеть привычные вещи в лучшем качестве – это не то же самое, что и начать видеть впервые в жизни. Мое новое стереоскопическое зрение приносило мне такую радость, поскольку оно не разрушало, а подкрепляло мои представления о мире. Мне всегда хватало информации, которая поступала от одного глаза, чтобы определить глубину пространства и расположение объектов, если, например, объект на переднем плане заслонял объекты, расположенные за ним: один глаз дарил мне общее понимание глубины, но со сжатым ощущением пространства. Когда я наконец обрела стереоскопическое зрение, пространство чудесным образом расширилось. Теперь я могла видеть пространство между данным объектом и предметами за ним, а не только догадываться о его существовании. Я видела смысл в том, что мне показывало мое новообретенное 3D-зрение.
Но если взрослый или ребенок старшего возраста впервые в жизни начинает видеть или слышать, для него это происходит иначе. Обычный человек с легкостью интерпретирует зрительную информацию о мире вокруг себя, но того, кто только что обрел зрение, столь огромное количество новой информации, скорее всего, попросту оставит в растерянности. Всего один взгляд, и мы можем понять суть происходящего перед нами,[5] но то, что для нас выглядит трехмерной сценой с множеством предметов и людей, взрослому человеку, который впервые обрел зрение, кажется мешаниной линий и цветных пятен на плоскости. Одна двадцатипятилетняя женщина так описала свой первый зрительный опыт: «Я вижу игру света и тени, линии разной длины, круги и квадраты – мозаику постоянно меняющихся ощущений, которые ошеломляют меня и смысл которых я не улавливаю»[6].
Как пишет Альберт Брегман в своей книге Auditory Scene Analysis («Анализ слуховой сцены»), сенсорная информация не возникает из ниоткуда[7]. Мы не можем видеть зелень в отсутствие чего-то зеленого. Мы не слышим громкость в отсутствие того, что вызывает этот звук. Цвета, текстуры и контуры, скрипы, грохот и голоса всегда связаны с чем-то или кем-то. Взрослого человека, который впервые начал видеть или слышать, буквально заваливает новыми ощущениями, которые, как ему кажется, ни с чем не связаны, и эти разрозненные ощущения лишены всякого смысла. Офтальмолог Альберто Вальво цитировал слова одного из пациентов, который обрел зрение: «Это слишком длинный и печальный путь, ведущий в странный мир. Пожалуй, раньше я даже был счастливее: теперь я кажусь слабым, и на меня часто наваливается сильнейшее чувство усталости»[8].
Глядя на изображение на Рисунке I.1, я могу с легкостью различить три разных предмета: чашку, ложку и миску. Несмотря на то, что чашка отчасти заслоняет ложку, я интерпретирую две видимые части ложки как один и тот же предмет. Но взрослому или ребенку старшего возраста, который только что обрел зрение, эта фотография может показаться собранием плоских форм, и тогда две части ложки станут для него двумя разными объектами. Тени на изображении только добавляют путаницы. Тем не менее, эта фотография представляет собой намного более простую композицию, чем вид обычной кухни, двора, городской улицы или природы.
РИСУНОК I.1. Чаша отчасти заслоняет ложку, но мы понимаем, что за чашкой она продолжается.
Та же проблема возникает и со слухом. Я пишу этот текст в жаркий влажный день, и я различаю шум дождя, жужжание вентилятора рядом с моим столом, стук клавиш на клавиатуре и голос моего мужа. Я включаю радио и слышу оркестр, и, хотя скрипка и флейта играют в унисон, я без проблем различаю, где какой инструмент. Каждый из этих звуков (шум дождя, жужжание вентилятора, стук клавиш, звучание скрипки и флейты) представляет собой сочетание звуковых волн, которые одновременно достигают моих ушей, но я автоматически связываю каждое из них с соответствующим источником звука. Я знаю, какие звуковые волны связаны с дождем, а какие – с флейтой. Однако взрослый человек, который впервые в жизни начинает слышать, воспринимает все это как невразумительную какофонию. Эти звуки для него лишены смысла, и их трудно связать с источником. Взрослому человеку новообретенный слух не позволяет расширить понимание мира – напротив, он только запутывает его.
Ибо теперь, после сорока лет того, что мы назовем молчанием, я настолько привык к нему (как рак-отшельник привыкает к своей раковине), что, если бы завтра у меня восстановился дар слуха, мне бы это показалось скорее несчастьем, нежели благом. Я не хочу сказать, что желаю глухоты, но с течением времени мое нарушение срослось со мной настолько, что стало неотъемлемым условием моего существования, как рука. Точно так же обретение слуха (или потеря моей глухоты – не знаю, как правильно) было бы сходно по ощущениям с тем, как если бы мне отрезали руку[9].
Это слова поэта Дэвида Райта, который лишился слуха в возрасте семи лет: он размышлял, каково было бы снова начать слышать. Для него это было гипотетическим размышлением – когда он писал эти строки, лечения глухоты еще не существовало – но через несколько лет, в 1972 году появились первые кохлеарные имплантаты. Многие глухие люди протестовали против их использования[10]. Будучи членами общества глухих людей со своим собственным языком – языком жестов – и своей культурой, они лучше многих людей со слухом понимали, насколько неподъемна будет личная и социальная адаптация в том случае, если глухой человек начнет слышать.
Предложить слепому или глухому человеку обрести новое чувство, если он уже вышел из детского возраста – это просить его перестроить свою личность. Раньше такой человек мог жить независимой жизнью, но теперь он становится так же уязвим, как маленькие дети. Он может видеть, но он не узнает лестницу или лицо любимого человека; он может услышать речь, но не может понять ни слова. Получив зрение в тридцатилетнем возрасте, Джон Каррут, который когда-то с легкостью ориентировался в темноте, потерял всю свою уверенность и теперь перемещался в темноте с большой осторожностью[11]. Пока С. Б. был слепым, он легко переходил дорогу, но получив зрение, он обнаружил, что городской трафик его пугает, и у него появился страх переходить дорогу в одиночестве[12]. Это ощущение беспомощности у людей, которые обрели слух или зрение, только усиливается от осознания того, что другим людям слух и зрение дают намного больше информации о них, чем они думали раньше. Вальво упоминал пациента, который, получив функциональное зрение, продолжал использовать на улице темные очки и трость. Он чувствовал всеобщее восхищение, когда передвигался, будучи слепым, и теперь он не хотел, чтобы люди жалели его, когда видели, что со зрением он передвигается намного более неуверенно[13].