Звезда заводской многотиражки – 4

Глава тринадцатая. Искусство ведения переговоров

Мы остановились у окна в конце коридора. ЭсЭс остановился на фоне грозного плаката «Не курить!», и пальцы его начали делать такое очень характерное движение, будто он разминает папиросу. На подоконнике стояла пол-литровая банка, полная окурков. Поставил ее тот же самый человек, который и плакат повесил. Хороший мужик, в профкоме работает. Ему поручили проводить на заводе меры по борьбе с курением, вот он и старался, как умел. Вешал в каждой официальной курилке нескладные вирши собственного сочинения о жутких последствиях втягивания внутрь табачного дыма, расклеивал эти вот самые плакаты, и даже пару раз объявил в актовом зале лекцию «О вреде курения!» Только никто не пришел. Точнее, пришел один человек – я. Мне стало любопытно, что за активист устраивает столь непопулярное мероприятие. Ну и поболтали. Его неявка публики вообще нимало не расстроила, потому что ведь если бы они явились, то это пришлось бы лекцию читать. А так – галочку поставил, проведено, мол. И спокойно можешь топать домой.

Я смотрел, как ЭсЭс мнет в пальцах воображаемую папиросу, и думал об этом самом парне. С одной стороны, эта показуха для галочки – вещь бесячая, с другой… А с другой, ты бы, Жан Михалыч, присмотрелся, как люди на общественной работе баллы себе зарабатывают… А то ведь так и не сдвинешься никуда, останешься газетным писакой, пусть даже и с хорошим слогом…

– Ты вот что, Мельников… – хрипло проговорил ЭсЭс и вцепился одной своей рукой в другую. И тут я его узнал. И понял, почему до этого он не показался мне знакомым – мне просто в голову не приходило, что рассмотреть в нем ЭТОТ образ. Я знал его не как Сергея Семеновича Торопыгова, главного редактора многотиражки шинного завода. И не как шизофреника Пурова из Владивостока. Я знал его как Жабуню. Знаменитого на весь Новокиневск, а то и всю Россию и русскоязычное зарубежье сумасшедшего бомжа.

Это совершенно точно был он. Сначала я увидел вот эти вот его трясущиеся пальцы, а потом… Потом образ как-то сам собой всплыл. Вместе с диким приступом испанского стыда.

Жабыня был не просто бомж. Он прославился тем, что делал всякие мерзкие и унизительные вещи за бухло и сигареты. Чем активно пользовались подростки – снимали об этом ролики и выкладывали в интернет. Не сказал бы, что это добавляло Новокиневску положительных очков в глазах жителей других городов.

– Может лучше в курилку пойдем? – сочувственно предложил я.

– Нет! – нервно взвизгнул ЭсЭс и спрятал руки за спину. – Не знаю, Мельников, где вы услышали эту… фамилию, но…

– Сергей Семенович, боюсь, что я знаю немного больше, чем просто фамилию, – сказал я. – Так уж вышло.

– Вы ничего не докажете, – тихо проговорил ЭсЭс. Его лицо на мгновение перекосилось, превратившись в гримасу страдания. – Ничего. Не. Докажете.

– Я и не собираюсь ничего доказывать, – пожал плечами я. Черт, все-таки шантаж – это отдельное высокое искусство, которое мне так постичь и не удалось. Почему-то у одних людей, владеющих некими стыдными секретами, получается раскрутить хозяев этих самых секретов на практически любые действия, а я… А я обычно просто вываливал все, как есть. В угоду некоей мифической Истине, не иначе.

– Чего тебе надо? – буркнул ЭсЭс, бросив на меня злой взгляд.

– Сергей Семенович, – вежливо сказал я. – У меня в мыслях не было как-то на вас давить или чего-то требовать, но… Но вам не кажется, что вы установили слишком драконовские порядки в нашей газете? Мы отлично справляемся с заданиями, развиваемся, газету любят рабочие…

– Уж не ты ли мне собрался тут указывать… ще… Мельников?! – прошипел он.

Нет, все-таки он и правда псих. Как его вообще пустили работать главным редактором? Я напряг память, чтобы вспомнить подробности про Жабыню. Один мой коллега писал о нем статью, и даже рассказывал что-то… То ли его судили и оправдали, признав психом. То ли суд – это про кого-то другого было… Хотя нет, кажется, все-таки про него. Он кого-то убил, кажется при куче свидетелей… Черт, вот почему я не интересовался скандальными новостями про бомжей и подростков? Подростки, гм. Да, точно. Его где-то в десятом году компашка малолетней шпаны и угробила. На всю Россию тогда Новокиневск прогремел. Трое парней и две девчонки его выследили, взяли бейсбольные биты и забили насмерть. Видел репортаж, как они нервно похихикивая, рассказывали, что просто хотели посмотреть, как человек умирает. А этот… Ну все равно же бесполезный…

– Сергей Семенович, разве нам обязательно нужно ссориться? – вздохнув, спросил я. – Это же вы редакцию вознамерились в тюрьму превратить, а не я. Я пока что ни одного вашего правила не нарушил. Хотя не сказал бы, что мне это нравится…

– Да что ты себе… – начал он раздуваться от возмущения, но как-то вдруг неожиданно сник. Пальцы его снова стали мять невидимую папиросу.

– Может мы все-таки как-нибудь договоримся? – спросил я.

Интересно, что именно превратило ЭсЭса в Жабыню? Увольнение Антонины и замена в поле произошла явно без какого-то моего вмешательства, значит сейчас его судьба стоит именно на тех рельсах, которые и приведут к плачевному результату с конфетными фантиками в бороде, выбитыми передними зубами и траченой молью солдатской ушанке – внешние признаки Жабыни, по которым его зрители ютуба и запомнили.

Взгляд ЭсЭса перестал тревожно бегать и снова стал неподвижным. Змеиным. И уперся в меня где-то на уровне лба. Вроде бы и в лицо смотрит, а поймать глаза не получается.

– Вы, Мельников, слишком много о себе возомнили, – холодным тоном обычного нашего ЭсЭса проговорил редактор. – Не в вашем положении мне ставить условия, ясно вам?

– Так я пока что и не ставил, – пожал плечами я. Черт, ну вот зачем я опять вспомнил будущее? Настроен был весело размазать ЭсЭса по стенке, пригрозить, что директору напишу докладную о том, что он, ЭсЭс, не соответствует занимаемой должности, потому что забыл упомянуть о своем лечении в психбольнице. Но пожалел, натурально, ведь. И упустил инициативу в разговоре. Как школьник, прямо. Этот вот самый Иван Мельников. Тот самый, каким выгляжу. Восторженный неопытный пацан.

– Вернитесь на свое рабочее место, Мельников, – холодно проговорил ЭсЭс и сделал шаг в сторону редакции.

– Мы не закочили, – тихо сказал я и ухватил редактора за локоть. Разозлился. Даже не знаю, на него или на себя. – Сергей Семенович, сегодня пятница. Выходные – отличное время, чтобы подумать. Если ничего не изменится, то я изложу в вольной форме вашу замечательную историю в трех экземплярах. Для директора, в партком и профком. И для верности припишу туда пару телефонов – вашего лечащего врача и бывшей жены. Вот теперь я угрожаю, да.

На самом деле, я был собой недоволен. Разговор прошел как-то по-дурацки. Совсем не так, как я мысленно себе представлял, когда узнал обо всей этой истории от Феликса. Хотя, с другой стороны, предсказуемо. Мой коллега и давний приятель Жека пытался научить меня правильно шантажировать. Что, мол, все детали такого разговора надо заранее продумывать. А главное – ставить себе четкие цели, которых ты хочешь беседой добиться. И каждую свою фразу пропускать через сито этих целей. А когда дело доходит до угроз, нужно быть стопроцентно уверенным, что угрозы свои ты без промедлений и сожалений воплотишь в реальность. А я что? Пообещал, что настучу. Голос, конечно, не дрогнул. Но это скорее от злости, а не от уверенности, что я немедленно засяду за разоблачительную писанину.

Мечтатель, ну… Ну давай, Жан Михалыч, признавайся, о чем ты думал, добродетельная душонка? Что ЭсЭс размякнет, как Эбенезер Скрудж после свидания с тремя духами Рождества? И станет для редакции родной матерью?

– О чем ты задумался? – спросила Даша, поднимая глаза от книжки.

– Про Чарльза Диккенса, не поверишь, – хохотнул я.

– Я только про Оливера Твиста читала, когда маленькая была, – сказала Даша.

– А про Скруджа и призраков Рождества? – спросил я.

– Даже не слышала, – она наморщила свой гладкий лобик и помотала головой. – А что?

– Да нет, ничего, – я подавил смешок, подумав, что если бы в своем родном времени встречался с девушкой ее возраста и упомянул бы в разговоре Скруджа, она бы обязательно уточнила «МакДак?» Но до утиных историй еще далеко. А публиковали ли в Союзе «Рождественскую песнь», хрен его знает. Даже если и публиковали, то в школе точно не преподавали. Религиозная направленность и все такое…

– Даш, а пойдем завтра со мной в гости? – вдруг предложил я.

– Опять к твоему знакомому психиатру? – хихикнула Даша.

– Нет, на этот раз к художнику, – я обнял ее и притянул к себе. – Там будет прием на высшем уровне, и мне нужна моральная поддержка. Ну что, согласна?

Если ты был на одном семейном торжестве, то, можно считать, видел их все. Меняются декорации и рецепты блюд, а общая картина все равно остается неизменной. Все сидят в легком напряжении, на лицах – заученная доброжелательность, и почти у каждого в голове крутятся мысли, что лучше бы мы пивка в гараже попили, чем вот это вот все…

Я осторожно положил на тончайший фарфор тяжелые нож и вилку и бросил косой взгляд на Дашу. Та увлеченно болтала с мамой Веника. Оказывается, ее труды читала, восхищается, и все такое. А может быть просто умело делает вид, брать интервью – это все-таки ее работа.

Веник выглядел как всегда – великовозрастным обалдуем в самошитых клешах и рубахе с огурцами. И сидел, нахохлившись. Видимо, перед самым нашим приходом маман попыталась промыть ему мозги насчет внешнего вида, а он в очередной раз не внял. И теперь они сидели за столом, подчеркнуто не замечая друг друга.

Анатолий с аппетитом ел, изредка бросая в мою сторону нетерпеливые взгляды. Но не форсировал, потому что семейный прием же, дело такое. Сначала все должны посидеть за столом и выдержать три перемены блюд, поболтать о чем-то неважном, но совершенно неконфликтном, и только потом уже можно улучить момент пообщаться наедине.

– Ведь правда же, Иван? – спросила Екатерина Семеновна. И одновременно с этим Даша ткнула меня под столом коленкой.

– Конечно, Екатерина Семеновна! – браво отчеканил я и улыбнулся во все тридцать два зуба. – А о чем был вопрос?

– Ай-яй-яй, Иван! – хозяйка дома рассмеялась. Нотки ее низкого голоса отдавались у меня где-то внизу живота. Хорошо, что я пришел с Дашей. Ее присутствие меня как-то дисциплинировало. А то бы пялился на низкий вырез красного платья хозяйки, неудобно бы получилось… – Я только что ставила Вениамину вас в пример, как человека целеустремленного и положительного. А вы в это время…

– Уи, мадам, ловил ворон, – рассмеялся я. – А Веник по-моему и без всяких примеров само совершенство.

– Это вы меня так успокаиваете? – укоризненно покачала идеальной прической Екатерина Семеновна. Жемчужные капли массивных сережек в ее ушах тоже качнулись.

– Это я так с вами спорю, мадам, – я изобразил вежливый поклон, насколько это было возможно за столом. – Просто я, как всегда ослеплен вашими умом и красотой, так что это выглядит, как будто я вам льщу.

– Ну-ну, Иван, я бы хотела услышать ваши аргументы… – хозяйка тоже положила приборы на свою тарелку. Серебро мелодично звякнуло о фарфор.