Утро под Катовице-2

* * *

Пять дней мы усиленно зарывались в землю, я себе оборудовал блиндаж под штаб и проживание, мне туда даже телефон провели, так что теперь втык от комбата можно было получить не вставая с лежанки. Удобно. Так вот, пять дней мы зарывались в землю, а тридцатого июля немцы пошли в наступление. Первую атаку мы без труда отбили, да они и не сильно старались, пытаясь по своему обыкновению выявить наши позиции и огневые точки. А через пятнадцать минут после того, как вражеская пехота отступила, в небе появились «Юнкерсы». Я в это время был на НП, представлявшем из себя небольшой хорошо замаскированный окоп, вырытый в верхней части западного склона холма. На дне этого окопа я и скрючился, когда раздались первые взрывы. Авиабомба гораздо мощнее артиллерийского снаряда, когда взрывается центнер тротила даже в паре десятков метров, земля содрогается так, что легко подкидывает человека как пушинку, а от перепада давления бьет по ушам и кажется, что настал конец света. Но это когда в паре десятков метров…

После нескольких недалеких разрывов, заставивших содрогнуться все мои внутренности, я что-то почувствовал и посмотрел в небо, откуда прямо на меня, сверкая хвостовым оперением в лучах восходящего солнца, медленно, будто в замедленной съёмке, пикировала авиабомба. Я даже дергаться на стал, понимая, что на этот раз мне не уйти. Всё. Конец. Мир вашему дому! Мысленно прощаясь с Болеславой, я с ужасом смотрел как чугунный цилиндр плавно втыкается в землю в полуметре от моего окопа, обваливая его стенку и начинает разлетаться на мелкие кусочки, почему-то испуская при этом зеленый свет. В этот момент меня, уже готового встретить смерть, резко дернуло назад и я покатился по деревянному полу какого-то помещения. Кувыркнувшись пару раз, я лег на спину и изумлённо уставился в побеленный потолок моего горьковского дома. Ещё через секунду ко мне подскочила Болеслава, прижала к себе и начала осыпать моё лицо поцелуями, вперемежку со всхлипываниями и причитаниями. Так продолжалось минуту, после чего я, немного оклемавшись, отстранил её от себя и потребовал:

— Водки, стакан!

Жена, ойкнув, убежала на кухню, а я ощупал себя и ущипнул. Жив, цел, и даже не обделался. НУ НИ ХРЕНА СЕБЕ!

Тем временем Болеслава вернулась с бутылкой водки, граненым стаканом, куском хлеба и плошкой квашеной капусты. Поднявшись с пола, я немедленно выпил сто грамм, а закусывать пошел на кухню, где сев за стол, быстро умял капусту с хлебом. Благодаря алкоголю сумбур в голове несколько успокоился и, добавив ещё соточку, я вернул себе способность к трезвому мышлению. Но всё же НИ ХРЕНА СЕБЕ! Однако! Я обнял Болеславу и вдохнул её запах. Люблю. Усадил её себе на колени и мы слились в поцелуе. Дальше дело пока не пошло, потому как я последний раз нормально мылся в речке по пути на фронт. Представляю, какое сейчас от меня амбре. Оторвавшись от моих губ, милая прошептала мне на ухо:

— Я всегда знала, что ты ангел, так только они умеют.

И не поспоришь, обычному человеку подобные кульбиты уж точно не по силу.

— Ангел — не ангел, но поесть не мешало бы!

— Извини, я только недавно встала, еще ничего не готовила.

— Не надо извиняться, милая, ты же не могла знать, что я вот так нежданно негаданно… Давай что-нибудь по быстрому, тушенку подогрей да макароны свари.

— Да, я сейчас, — она поднялась с моих колен и хотела уже идти, но я придержал её за руку.

— Что с детьми?

— Спят ещё.

— Как проснутся, отведешь Стасика к матери, чтобы меня не видел, а то проболтаться может. И ты тоже никому ни слова, даже маме родной!

— Мог бы и не говорить, я всё понимаю, — она чмокнула меня в нос и грациозно покачивая бедрами, удалилась, а я откинулся на спинку стула и задумался.

Всё-таки, оказывается, чудеса тем моим перемещением во времени не закончились. Сегодня я перенесся в пространстве именно к тому единственному человеку, о котором думал перед неминуемой гибелью. Тут хоть какая-то логика есть, хотя ведь и тогда, под Катовице, мы с парнями, крепко приняв на грудь, много спорили о начале войны. Тогда я сильно напился, но жизни моей ничего не угрожало, а сегодня я реально был на пороге смерти. Ничего не понятно, но проведение уточняющих экспериментов для выявления закономерностей опасно для жизни. И вот ещё вопрос — что делать сейчас? Стоит мне лишь выйти на улицу, как при первой же проверке документов меня задержат как дезертира — я вытащил из кармана и открыл своё удостоверение, в котором последней стояла запись о назначении командиром роты. Да, дилемма… Хотя… Здесь же никто не знает, где сейчас находится девятнадцатая дивизия. Хм, тут есть о чем подумать… Взяв эту мысль за отправную точку, я начал прикидывать варианты, как выбраться из очередной задницы, в которой оказался благодаря своему чудесному спасению.

Пока я был погружен в раздумья, супруга приготовила макароны по флотски и я с аппетитом позавтракал. Потом проснулся Станислав и мне пришлось прятаться в спальне, пока Болеслава не ушла с ним к своим родителям, затем проснулся Алешка и я его взял на руки. Этот не проболтается, потому что говорить умеет только «папа» да «мама». Чуть больше двух недель я не видел семью, а уже успел соскучиться. Как же хорошо дома! Век бы никуда не уходил, и пропади пропадом эта чертова война!

Алешка не переставал плакать, поэтому я измельчил остававшиеся в кастрюле макароны с мясом и сунул ему в рот пол-чайной ложки. Ребенок затих, разбираясь с новыми вкусовыми ощущениями, но вскоре проглотил и потребовал ещё, затем ещё и ещё, а потом сынишка уснул с сытым и счастливым выражением лица. Я уложил его обратно в кроватку и принялся сочинять документы, которые мне помогут выбраться из этой передряги. Потом вернулась жена, я попросил её нагреть воды, чтобы помыться, и сел за печатную машинку, в течении полчаса перепечатав текст с черновика. Потом помылся и наконец-то затащил в койку Болеславу. Через два часа интенсивных ласк и физических упражнений, супруга озабоченно сказала:

— Что-то Алешка долго спит, уже должен проголодаться.

— Да он просыпался, я его покормил и он снова уснул, — сообщил я жене, но она от моих слов, вместо того, чтобы успокоиться, наоборот, взбудоражилась.

— Чем ты его накормил?!!!!!

— Макаронами, больше же ничего не было, да все нормально, он поел с удовольствием и уснул, расслабься…

Но нет, не расслабилась, а с криком:

— Ему же ещё рано!!! — она подскочила с кровати и убежала в детскую.

Какая-то она нервная.

Вскоре она вернулась с ребенком на руках.

— Кажется, все нормально…

— Ну так и положи его обратно. А мне свари штук пять яиц.

— Яиц у нас нет.

— Очень надо, для дела, найди пожалуйста.

Одевшись, Болеслава отправилась к соседке, державшей куриц, купила и сварила яйца, которые я использовал, чтобы перевести печати и штампы на изготовленные мной фальшивки — командировочное удостоверение и предписание о перегоне автомобиля. Подобные бумаги из-за нехватки бланков часто печатали на машинке, а иногда и вообще писали от руки. Благо, что у меня в планшетке скопилась кипа различных бумаг с печатями. Потом жена занялась кухонными делами, а я достал из шкафа свой командирский мундир, купленный ещё сороковом году, чтобы ходить на различные торжественные мероприятия и митинги — на кителе ордена смотрелись намного лучше, чем на гражданском пиджаке, а та форма, которая была на мне сейчас, была получена в военкомате перед призывом и уже совершенно не подходила для перемещения по тыловым районам СССР — на ней были многочисленные зашитые прорехи и плохо застиранные пятна крови, большая часть которых появились в ходе рукопашного боя. В таком мундире здесь только до первого патруля. Поэтому я срезал петлицы с этой рванины, перешил их на другой китель и перекрепил на него ордена. Затем разложил на столе своё снаряжение: сумка-планшетка с бумагами, фляга, финский нож, каска, бинокль, два пистолета — ТТ и парабеллум (пока мы стояли в обороне, я сдал наган тыловикам и оформил ТТ как личное оружие). Вот и всё. Из утраченного более всего жаль плащ-палатку и бритву — «Жиллетт» будет сложно снова раздобыть. Потом взял свой старый вещмешок, с которым ходил на финскую войну, сложил туда старую форму, каску, бинокль, пять банок тушенки, нижнее белье и портянки. Немного подумав, запихнул моток бельевой веревки — как показала практика, нужная вещь на войне. Хлеба бы ещё, но его дают по карточкам, а заниматься выпечкой я Болеславе запретил — дело это долгое и хлопотное, мне же тепла и ласки хотелось больше чем хлеба.

После вкусного обеда я попросил жену сходить на барахолку за бритвой. Она вернулась через час и принесла плохонькую бэушную опасную бритву, которой я и воспользовался, с грехом пополам удалив со своего лица полуторадневную растительность. Оставшееся до вечера время мы либо кувыркались в постели — когда Алешка спал, либо занимались сынишкой, когда он просыпался.

В двадцать два часа я крайний раз поцеловал любимую жену, вышел из дома и направился по темным улочкам в сторону вокзала, где я, отстояв полчаса в очереди к дежурному помощнику военного коменданта, сунул в окошко пачку документов, положив сверху орденскую книжку, которую тот ожидаемо и взял первой, переписал оттуда данные в журнал, после чего спросил:

— Куда?

— В Могилев!

Он написал на обрезке бумаги «Ковалев А.И. -271», поставил штамп, подпись и протянул его мне вместе с моими документами:

— Четвертый путь, отправляется через двадцать минут, в Москве пересядешь. Следующий!

Взяв бумаги, я направился к путям, где быстро нашел нужный поезд и по обрезку со штампом меня пустили в командирский плацкартный вагон, где мне посчастливилось занять верхнюю полку, положив под голову вещмешок. Под стук колес спалось крепко и сладко, поэтому проснулся я только когда поезд остановился, а народ в вагоне засуетился. По обрывкам разговора поняв, что мы уже в Москве, я, матюкнувшись про себя, быстро натянул сапоги, вышел с вещами из вагона и огляделся. Похоже, какая-то товарная станция. Спросив дорогу у патруля, добрался до комендатуры, где и узнал у дежурного лейтенанта, что для отправления в сторону Могилева мне необходимо ехать на другую станцию. Подробно расспросив как туда добраться, я вышел с территории железнодорожного узла и направился к трамвайной остановке.

А ещё через два часа я уже с аппетитом завтракал, сидя за столом в плацкартном вагоне воинского эшелона, следовавшего на запад и думал о переменчивости истории. Да, сегодня было тридцать первое июля, а белорусский город Могилев всё ещё оставался под контролем РККА и даже не был окружен. В том числе, наверное, и благодаря действиям девятнадцатой дивизии, в составе которой я воевал ещё вчера утром. Всё более очевидно, что военная история ЗДЕСЬ развивается иначе, чем известная мне по школьным учебникам.

Командиры в плацкартном вагоне в основном были в средних званиях — от младшего до старшего лейтенанта, ведь от капитана и выше ехали в купейных — субординация в армии неуклонно соблюдалась. Поэтому соседи между собой общались по-простому, без досконального соблюдения уставных требований. Поначалу, как полагается, выпили водочки, но в меру, всё-таки на фронт едем. Потом начались разговоры за жизнь, да о войне. Мне пришлось немного рассказать о своих орденах, но постарался не сильно углубляться в подробности — чем меньше обо мне запомнят, тем лучше — ведь меня здесь вообще не должно быть. Оккупировать верхнюю полку не получилось, поэтому я всю дорогу сидел у окна, обдумывая дальнейшие шаги, которые выглядели сплошной авантюрой. Я планировал перейти линию фронта, выяснить судьбу девятнадцатой дивизии, а ещё лучше — своего батальона, ну а потом действовать по обстановке. Около четырех часов пополудни эшелон, весь день следовавший довольно резво, без долгих остановок, замер на каком-то полустанке, да так и стоял там до наступления сумерек, за это время по вагону разошлись слухи, что стоим мы неподалеку от Рославля, а дальнейшее движение будет только вечером из-за опасности авианалетов. Похоже, эта информация соответствовала действительности, так как эшелон двинулся вперед в восемь часов вечера, когда начало темнеть. Народ в вагоне быстро прикинул, что при хороших темпах движения состав может прибыть в Могилев уже к часу ночи, поэтому большинство командиров завалились на боковую, понимая, что в Могилеве будет уже не до сна. Я также последовал их примеру, но дал себе установку проснуться в двадцать три часа. Поднявшись точно в заданное время, я сходил умыться, чтобы окончательно сбросить с себя остатки сна и взбодриться. Потом уселся у окна, дожидаясь ближайшей станции. По моему плану выйти из поезда следовало не доезжая Могилева — там много патрулей, комендатура и контрразведка, вследствие чего вероятность нарваться на неприятности весьма велика. Без четверти полночь поезд остановился на большой станции, и я вышел из вагона, узнав у патрульных название — Чаусы. Сержант проверил у меня документы не особо придирчиво и показал, как пройти к комендатуре. Двинувшись в указанном направлении, я вскоре ушел в сторону и затаился около разбомбленного склада. Внимательно осмотревшись и прислушавшись к окружающим звукам, я пришел к выводу, что поблизости от меня людей нет, и с максимальной осторожностью двинулся в южном направлении, через полчаса покинув пределы станции. Далее, несколько ускорившись, я двинулся в юго-западном направлении. По прямой отсюда до Днепра, было около сорока километров, за ним, на западном берегу, насколько мне было известно из разговоров в вагоне, нашими войсками удерживался Могилевский плацдарм. Поэтому мне требовалось уйти несколько южнее, туда где плотность войск должна быть пожиже и линия фронта проходит по Днепру. Преодолев за ночь около пятнадцати километров, я встал на дневку в густом кустарнике на берегу небольшой речки. Идти дальше в светлое время суток было опасно, так как любой местный житель мог сдать меня войскам охраны тыла. Отоспавшись за день, ночью я продолжил свой путь и на рассвете остановился в болотистом лесу. Мокро, лютуют комары, но зато больше шансов остаться незамеченным. Здесь уже были хорошо слышны звуки нечастой канонады со стороны фронта. Похоже, до Днепра осталось менее десяти километров. Чтобы хоть как-то отдохнуть, я забрался на разлапистую сосну, сел на ветку и примотал себя к стволу веревкой. Спать в таком положении довольно сложно, приходилось пару раз спускаться на землю, чтобы размять затекшее тело, однако часов пять в общей сложности вздремнуть удалось. Когда уже окончательно проснулся и слез с дерева, посчастливилось убить проползавшую поблизости крупную гадюку, а то у меня все запасы пропитания исчерпались — не рассчитал. Огонь разводить я поостерегся, отчего пришлось есть змею сырой, но на голодный желудок хорошо зашло. А когда стемнело, я вновь продолжил свой путь на запад и к полуночи вышел на берег Днепра, пройдя между опорными пунктами и секретами Красной Армии. Советские войска здесь стояли в отдалении от реки на один-два километра, потому что восточный берег был болотистым и низким в отличие от западного, что позволяло немцам, расположив наблюдателей на господствующих высотах, точно накрывать артиллерией любую цель, обнаруженную на нашей стороне. Найдя заросли тростника, я его нарезал и сделал несколько связок, из которых соорудил плотик, пригодный для перевозки моей поклажи и одежды. Поле чего разделся, закрепил вещи на плоту и, толкая его перед собой, переплыл реку. За время переправы немцы несколько раз запускали осветительные ракеты, завидев которые, мне приходилось, задерживая дыхание, наваливаться всем телом на плот, отчего тот вместе со мной уходил под воду. Эта нагрузка для моего плавсредства не прошла даром и в конце заплыва плот развалился, но всё же мне удалось добраться до берега, сохранив все свои вещи. Отлежавшись несколько минут, я натянул на себя мокрую одежду, но сапоги одевать не стал — без них получалось идти практически бесшумно. Здесь у немцев также не было сплошной линии обороны и, благодаря хорошему ночному зрению и острому слуху, у меня без особого труда получилось просочиться через вражеские боевые порядки. Однако за время остававшееся до утра, я успел отойти от берега только на три-четыре километра и на дневку мне пришлось становиться в зоне, плотно насыщенной тыловыми и резервными подразделениями вермахта. Перед самым рассветом мне посчастливилось найти небольшой лесок, не занятый немцами под свои нужды и я завалился спать под пушистой елью. Днем меня разбудил приближающийся шум и, выглянув из под густых веток, я увидел движущихся в моём направлении немцев. Спешно похватав вещички, я забрался на то же ёлку, под которой спал до этого. С высоты нескольких метров открылась живописная картина под названием: «Уставшая рота вермахта становится лагерем в белорусском лесу». Расположившиеся здесь солдаты сначала пообедали, получив суп с полевой кухни, чем вызвали недовольное урчание моего голодного желудка, потом принялись обустраиваться — ставили палатки, рыли щели и рубили еловый лапник для лежанок. У «моей» ели тоже пообрубали нижние ветки, заставив моё сердце стучаться на предельной скорости от мощного выброса адреналина. По этим фрицам было заметно, что повоевать они уже успели — форма обмята, верхние пуговицы расстегнуты и некоторые камрады щеголяют с трофейным оружием — ППД и СВТ. Особенно меня заинтересовала снайперская «светка», которой абсолютно неправомерно владел рослый унтер. Я так пристально наблюдал за этой наглой арийской мордой, что он несколько раз оглянулся на «мою» ель, видимо почувствовав недобрый взор, после чего из опасения быть обнаруженным, мне пришлось расфокусировать взгляд и расслабиться, только краем глаза приглядывая за этим мерзавцем.