Утро под Катовице-2

С заходом солнца немцы выставили дополнительные караулы и по команде офицера легли спать. Я ещё четыре часа сидел на дереве, наблюдая за вражескими солдатами, многие из которых заснули далеко не сразу — одни жрали втихаря отобранную у селян колбасу и самогонку, другие осваивали отхожее место, третьи кучковались и вели задушевные разговоры. Только в пол второго ночи, после второй смены караулов, я спустился с елки и, пройдя метров двадцать, поднял с земли приглянувшуюся мне снайперскую винтовку, лежавшую подле рослого унтера, позволившего себе выпить перед сном полную кружку самогона. Также я у него позаимствовал ранец и ремень с подсумками, после чего аккуратно, чтобы ничем не звякнуть, удалился из ставшего неуютным лесочка, обойдя вражеские посты. Потом, отойдя подальше, наконец обулся и направился на запад, углубляясь в немецкие тылы. На рассвете я остановился большом лесном массиве, где, наконец, смог почистить свои пистолеты, затем провел ревизию немецкого ранца, с удовольствием обнаружив там круг полукопченой колбасы и полбуханки начинающего черстветь хлеба, кроме этого меня порадовали две банки консервов и галеты из солдатского продуктового НЗ, триста двадцать советских рублей, четыре лимонки, две пачки советских винтовочных патронов калибра 7,62 мм, одна из которых с бронебойно-зажигательными, безопасная бритва — не «Жиллетт», но тоже ничего, и другой солдатский скарб.

Позавтракав, я не стал ложиться спать, хоть и очень хотелось, а пошел дальше, стараясь покинуть прифронтовую зону. Однако к десяти часам утра осознал, что больше идти уже не могу, нашел густые заросли и завалился спать. Проснувшись вечером и хорошо перекусив, я понял, что чувствую себя вполне бодрым и полностью готовым к новым свершениям. К текущему моменту удалась, наверное, самая сложная часть моего плана, которой я вполне обоснованно считал нелегальное перемещение по советской территории и переход линии фронта. Дальше, разумеется, тоже лёгкой жизнь не предвидится, но я хотя бы не буду «чужим среди своих». Нет, конечно, я обречен быть таковым на протяжении всей моей жизни ЗДЕСЬ, но последние несколько дней, я, что называется, был «чужим среди своих» в квадрате или даже в кубе — очень неприятное чувство, надеюсь вы меня понимаете.

Итак, теперь мне надо выяснить судьбу девятнадцатой дивизии, а дальше действовать исходя из полученной информации. Так, под невеселые размышления о сложившейся ситуации, дальнейших планах и всеобъемлющей парадоксальности бытия, я организовал бездымный костерок, вскипятил в котелке воду, в которую бросил для вкуса собранные тут же брусничные листья, затем подогрел нанизанные на веточку куски колбасы с ломтиками хлеба. Поужинав таким образом, я посмотрел на часы — пол седьмого вечера. Здесь, в белорусских лесах вдали от линии фронта уже не было никакой необходимости передвигаться исключительно ночью, поэтому я собрал свои манатки, переложив нужные мне вещи из немецкого рюкзака в свой сидор, переоделся в свои фронтовые лохмотья, обратно перешив петлицы и перекинув ордена, затем я достал из планшетки испорченные после купания в реке бумаги и бросил их в догорающий костер. Личные документы я предусмотрительно хранил в целлофановом пакете, поэтому они не пострадали, а вот всё, что было в планшетке, пришло в негодность.

Перед самым закатом я вышел к реке шириной метров тридцать и принялся сооружать плотик из тростника и хвороста. Когда окончательно стемнело, разделся и переправился на другой берег, по пути утопив свою «чистую» форму, в которую для надежности завернул камни. Теперь от неё может быть только вред. На другом берегу я вновь оделся, экипировался и двинулся дальше, в течении часа достигнув крупного шоссе, которое, судя по всему, шло от Могилева на юго-запад, скорее всего к Бобруйску, а мне как раз в том направлении и надо, чтобы узнать судьбу своей части. Хотя и здесь можно захватить хорошо осведомленного языка. Интенсивность движения на этой дороге была относительно небольшая, возможно, из-за наступления темноты, причем транспорт двигался в основном колоннами и в сопровождении бронемашин различных типов, том числе и трофейных (бывших советских) БА-10. На обочине шоссе виднелись разбитые полуторки и ЗИСы, к которым я и направился, намереваясь разжиться инструментом и расходными материалами. Надежды мои оправдались в полной мере — здесь я смог найти кое-какие инструменты, с помощью которых из трубок и стальных обломков изготовил штыри для повреждения автомобильных шин — я вновь собирался применить способ захвата машин, опробованный мной ещё в Польше. Таким образом, я смогу добыть продукты и транспортное средство. Никаких инноваций — проколоть колесо и убить всех, хотя нет, хорошо бы взять языка, чтобы разузнать обстановку. Остаётся только дождаться подходящей для нападения небольшой колонны. Пока я готовил приспособу, по дороге прошли четыре машины без броневика, которые я разочарованно проводил глазами — мог бы получиться неплохой вариант. Потом я два часа сидел около дороги, молча ругая трусливых немцев, опасающихся ездить по захваченной территории без бронированного сопровождения. И кто это так их напугал?

Но вот, в половине второго ночи, наконец мелькнул лучик надежды — я услышал на ставшей пустынной к этому времени дороге шум моторов небольшой колонны — две или три машины и, решив рискнуть, разместил штыри на дороге. Вскоре появились ожидаемые мной автомобили, точнее одна машина «Опель-Блиц» с тентованным кузовом в сопровождении легкого броневика «три двойки». Грузовик ожидаемо пропорол переднее колесо и остановился, после чего из кабины выскочил офицер с водителем, а из кузова четыре солдата, заняв круговую оборону. Броневик остановился и развернул башню к лесу. Несмотря на наличие этой машины, я всё же решил рискнуть и забрался на дерево — боковая броня у Sd.Kfz. 222 имеет толщину всего восемь миллиметров и с близкого расстояния её можно пробить из винтовки, но стрелять нужно по нормали к наклонной броне, то есть находясь выше цели. Пока я забирался на дерево и менял патроны на бронебойно зажигательные, офицер, поняв, что прямо сейчас на них никто нападать не собирается, приказал менять колесо, отрядив в помощь водителю одного из солдат охраны. Но все остальные фрицы продолжали лежать на земле, готовые к бою. Рационально подождав, пока немцы сделают основную часть работы по замене пробитого колеса, я выдохнул, прицелился открыл огонь по броневику, выпустив одну за другой шесть пуль. Потом перенес огонь на офицера — жаль, но в этой ситуации языка взять не получится. Далее, прикрываясь стволом, я спустился с дерева — солдаты быстро смогли выявить моё местоположение и теперь поливали сосну огнем из своих автоматов. При этом меня глубоко порадовал тот факт, что броневик молчал. Сменив позицию и перезарядив магазин, я, наконец, смог добить упорно сопротивлявшихся фрицев и посмотрел на Sd.Kfz. 222, разглядев при этом легкий дымок, струящийся из смотровых щелей, а на противоположной стороне дороги от меня резво удалялся человек в танковом комбинезоне, видимо это был единственный выживший член экипажа, его я подстрелил уже практически на самой опушке. Ну и нашумел же я тут! Надо скорее сматываться. Закинув винтовку за спину, я взял в руки пистолеты и, сохраняя бдительность, подбежал к машине, где произвел контроль. Тем временем из подбитого броневика уже появились оранжевые языки пламени. Значит живых там нет, теперь точно. Аккуратно заглянув в кузов захваченной машины, я довольно неожиданно для себя увидел зрелище, которое меня несколько разочаровало. Я-то ведь предполагал раздобыть пропитание, а вместо этого получил нахлебников-дармоедов — в кузове сидело пять человек в гражданской одежде, их руки были связаны за спиной и примотаны к стойкам кузова, босые ноги также были стянуты веревками, а на головах надеты мешки. Непростые, наверное, ребятки, крепко их укутали. Но сейчас не до них, надо скорей убираться отсюда. Я забросил в кузов вражеские трупы и оружие, закрутил на замененном колесе два болта и, сев за руль, набрал максимальную скорость в юго-западном направлении. Проехав по пустынной дороге около десяти километров, я заприметил удобный съезд, которым и не преминул воспользоваться, чтобы покинуть трассу, потом остановил машину, затер следы и отправился дальше по едва заметной колее.

Ещё через пару километров автомобиль окончательно сел на брюхо в болотистой почве и я, заглушив двигатель, покинул кабину и поднялся в кузов. Сняв мешок с головы у сидящего с краю мужчины, я обнаружил, что у него ещё и кляп во рту, вытащив который я без экивоков спросил:

— Ты кто?

Мужик в возрасте лет двадцати пяти вместо ответа произнес:

— Товарищи, это провокация, ничего не говорите.

Ну вот ни хрена себе вместо благодарности! Не став его развязывать (а то вдруг ещё драться полезет?), я снял мешок с головы его соседа, а точнее соседки. Разглядев её лицо и ещё больше охренев, я вытащил у неё кляп изо рта и спросил:

— А ты, Анечка, тоже будешь молчать?

Никитина (а это как ни странно, была именно она) испуганно хлопала на меня глазами и ничего не отвечала. Вот же я затупил! Это ведь только у меня есть ночное зрение, а Никитина ночью в закрытом тентованном кузове уж точно разглядеть ничего не может. Взяв с немецкого трупа фонарик, я посветил на своё лицо. Теперь девушка меня узнала и её лицо осветилось радостной улыбкой:

— Андрей, это ты! Какое счастье! Развяжи скорее!

Пока я резал веревки, она пояснила своим товарищам:

— Это свой, Ковалев Андрей, я про него рассказывала, — потом опять обратилась ко мне, — Только теперь меня зовут Гера, по другому нельзя ко мне обращаться.

Освободив девушке руки, я протянул ей фонарик и нож:

— Дальше сама, Гера!

Аня разрезала веревку у себя на ногах, попросила у меня воды и жадно выпила полфляжки, после чего занялась товарищами, попутно рассказывая:

— Я, ведь, как война началась, сразу заявление на фронт написала, но меня не брали, а семнадцатого июля вызвали в горком комсомола и отправили… не скажу куда, секрет, сам понимаешь, а позавчера нас выбросили на парашютах и мы пришли к связному, который оказался предателем. Этот гад опоил нас снотворным и сдал немцам. Фашисты нас попытались допрашивать, но мы молчали и нас засунули в камеру на целый день без воды и еды.

— Били?

— Нет, сказали, что повесят в центре Бобруйска. Так обидно было умирать ничего не сделав…

Она закончила развязывать, а я, вытащив из солдатских ранцев консервы НЗ, отдал их диверсантам-неудачникам и те жадно набросились на пищу. Я тоже перекусил холодной тушенкой и сказал:

— Отсюда надо уходить, машина дальше идти не может, а немцы быстро найдут съезд и устроят облаву. Снимайте с немцев сапоги, берите оружие и все, что необходимо. Я хорошо вижу в темноте и проведу Вас по лесу. Идти нужно на запад, там плотность немецких войск меньше.

Вспомнив о том, что мне нужна карта, я сходил в кабину автомобиля, взял портфель и вернулся в кузов. Порывшись в бумагах, нашел карту и вскоре определился с нашим местоположением. Оказывается, я переправился через Днепр южнее Быхова, потом шел точно на запад, переплыл реку Друть, потом атаковал немцев на шоссе Могилев — Бобруйск в пяти километрах юго-западнее Чечевич, что не есть хорошо, так там должен быть гарнизон не менее роты, часть которого уже, наверное, отправилась на наши поиски. Отложив карту, которую тут же схватил командир диверсантов (это тот, с кого первого я снял мешок), я стал рыться в портфеле, где нашел сопроводительную на пленных, согласно которой пойманные шпионы направлялись в Бобруйск для показательной казни. Видимо, как источник информации они для немцев ценности не представляли, да и что они могли знать? Там же я нашел ещё одну интересную бумагу — краткую сводку о положении на фронте, в которой сообщалось, что советские войска, пытавшиеся нанести контрудар с южного фланга группы «Центр» разгромлены, частично отступили к Рогачеву, частично окружены и уничтожены, в том числе разбита и девятнадцатая дивизия. Более в бумагах офицера ничего интересного не было, а из его карманов я извлек двести дойчмарок и полторы тысячи советских рублей. Маловато, но хоть что-то. Когда диверсанты обулись, вооружились и снарядились, их командир, нагло засунув добытую мной карту себе за пазуху, с агрессивным вызовом в голосе сообщил: