Лжец на троне 4. Возвеличить престол

Где взять людей, чтобы заселять южные украины? Ну частью мы и так забрали уже у Речи Посполитой. А настоящая ситуация чуть лучше, чем была в иной истории. Не случилось серьезной замятни Смуты, так что людишек больше, чем могло быть.

Что касается системы пользования землей, то в Соборном положении есть и об этом. Только те, кто использует трехполье и следует всем советам Сельского Приказа, могут рассчитывать на помощь государства при вероятном голоде. И этот пункт я вдалбливал народу, как страшилку. Никакого зерна из своих хранилищ не дам, если не будет трехполья, и налажена практика сохранения урожая. А так же не менее десятой части посевных земель уже через три года должна занимать «огороднина»: картофель, фасоль и далее по списку. Для Астраханского воеводства и южных украин — подсолнечник и кукуруза. Правда подсолнух пока никакой, но попробуем на следующий год посадить только крупные семена, может тогда хоть что-то получим для масла. Кукуруза северного климата, даже тульского, не выдерживает, а вот где-нибудь на Донбассе вполне и только там, да у Астрахани, можем пробовать сажать кукурузу. В будущем от чего-то эта культура вполне удачно росла и на севере, но не сейчас.

В военной доктрине, что так же прописано в Уложении, Россия не может допускать и всячески бороться с набегами на ее земли. Рабства в державе для подданных нет, как нельзя допускать в отношении православных и в иных державах. Это намек, жирный такой, на поведение Крымского ханства. Новой засечной черте быть! Уже начали строить, благо нашли маломальский выход в виде опорных пунктов «звездных крепостей».

— На сегодня все! — усталым голосом объявлял Козьма Минин. — Завтра до полудня будет газета «Правда», там и все изменения прочитаете!

Народ начал расходиться с Лобного места. Я внутренне выдохнул. Тяжело, все это очень тяжело. Дни стоят жаркие, а я, отнюдь, не в шортах с майкой. Даже обрезанный кафтан, из облегчённой ткани, который я предпочитают иному — это очень тяжело А еще и кираса. Только за сегодняшний день я потерял не менее двух килограммов через выделение пота. Но дресс-код перед людьми Собора строгий.

— Козьма, на завтра еще много чего принимать? — спросил я, ощущая острое желание услышать, что уже закончили.

— Об лекарском укладе, об ученическом укладе и месте приходских школ, о поверстании в воины государевы, — стал перечислять Козьма Минич и мне хотелось закричать в отчаянии.

— Государь, а ты прими завтра польского посла Яна Сапегу, общество поймет, мы и сами примем, — посоветовал Минин.

Нет, раз затеял, то нужно держать марку. Ну а что касается польского посла, то его необходимо еще помурыжить. Приехал он менять условия мирного договора! Пусть поволнуется. После приму, не хочу я серьезной замятни с поляками… пока не хочу.

— Подзови, Козьма, мне князя Пожарского. Нешта его не было видно, — повелел я.

Вот опять же, условности. Мне нельзя, невместно, самому идти к князю, даже, если мне очень хотелось бы пройтись и размять затёкшие ноги. Так что буду ждать князя. Или лучше было бы принять его в Кремле? Хорошая мысля, приходит опосля! Ладно, промаринуюсь еще на жаре.

— Звал, государь-император? — прибыл Пожарский.

Я все еще сидел на троне на Лобном месте и жадно пил холодный, и где только так охладили, ржаной квас.

— Отчего тебя не было сегодня на обсуждении? Твой государь тут, терпит жару, с народом беседы ведет, а тебя нет, — упрекал я стольного воеводу.

Пожарский был назначен ответственным за материальное обеспечение Москвы в период Земского Собора. Нельзя было допустить дефицита продуктов, как и разных товаров. Люди приехали в столицу с деньгами, зачастую, собирали делегатов целыми общинами, чтобы они не посрамили регион, потому была возможность и заработать на этом, предлагая товары. На Захарии Ляпунове было обеспечение безопасности и вычищение Москвы от понаехавших разбойников, так что Пожарскому облегчили задачи, а он фрондирует свои обязанности.

— Прости, государь, разбирался с происшествием… — князь замялся. — Владимирская дорога перекрыта разбойниками и их более тысячи. Посылал уже две сотни конных… разбили воинов. Многие товары и продукты перехвачены татями.

— Как имя предводителя того? Разбойников? — я начал что-то припоминать из истории… Сольский, Сельский…

— Удалось взять десяток татей, сказывают, что это некий беглый крестьянин Сальский, — отвечал стольный воевода [разбойники Сальского в РИ в это время была существенной угрозой для Василия Шуйского. Разбойникам получалось перекрывать целые дороги и дважды разбить царские отряды].

— Кого ты посылал разбить татей? — мне стало интересно, так как кое-что вспомнилось.

— Сукина, государь! — виновато отвечал Пожарский.

Я не стал корить, упрекать, сведения подкинули мне пищи для размышлений. История же уже пошла по иному пути, даже сильно по иному. А вот такие персонажи, как Сальский, которые я считал неотъемлемым продуктом периода Смуты, все равно появляются. Так что? История, или назовем это «мирозданием», стремится вернуть события в нужное русло?

Да, нет же, перегрелся я на солнце. Ищу мистическое и сам себе объясняю то, чего нет, или что только в моей воспаленной фантазии. Но Сукин… этот же дворянин и был тем, кого первым разбил Сальский в иной истории.

— Отчего ты Сукина посылал? — спросил я, все равно не отпускало сомнение.

— Так…- Пожарский задумался. — Сам он вызвался. Хочет он показать себя… хотел.

— Обратись к Захарию! У него есть силы в Москве. Токмо сперва объяви, что государь помилует и сошлет в Сибирь, коли сами сдадутся. Нет… на колья усажу! — последние слова я сказал с металлом в голосе.

— Людям завтра на Соборе обскажу об том, тогда обязательно тати прознают, — вполне резонно решил Пожарский.

Заслушав доклад о работе, той, что кроме отлова разбойников, я устремился домой.

Пока мой дом Кремль, но на Воробьевых горах строится новый дворец-крепость. Меня все-таки убедили, что ситуация такова, что нельзя пока дворцы отстраивать с единственным хлипким забором, но место жительство государя должно быть крепостью. Я же хотел построить что-то вроде Зимнего, но это невозможно. Трое итальянских архитекторов, пусть и были выразителями барокко, но как-то далековато они оказывались в своих решениях до того стиля, что назывался «елизаветинским». Вместе с тем, пусть дворец и будет окружен рвом но все-таки по плану и внутренний дворик будет, и лепнина и шпили. Когда я посмотрел на проект, то вспомнил экскурсию в белорусский Несвиж, где весь старый город и, прежде всего, замок, выстроены с барочном стиле. Вот нечто такое будет и у меня.

Ну не нравится мне в Кремле. Там работать можно, устраивать заседания Боярской Думы, но не жить. Говорят, что не место красит человека, а человек место. Может и так, но Кремль — это застывшее время, это история, а мы движемся дальше. Ну и… честолюбие, наверное, обуревает, так как хотелось оставить после себя и архитектурные памятники. Государь, если он стоящий, оставляет память и в камне. Иван III такие памятники оставил, вот и я хочу.

— Умаялся? — спросила Ксения, встречавшая меня прямо у Спасских ворот Кремля.

— Жарко, дождя хочу, помыться, — сказал я, стараясь отстраниться от жены.

Нет, за год наши отношения не претерпели изменений, если только не в лучшую сторону, хотя бывают и ссоры, но куда же без них. Ксеня родила мне сына! Наследника! Да и в остальном: опора и поддержка. Не было бы предубеждений в обществе, так назначил именно ее Головой Лекарского Приказа. Уже есть лекарская школа, есть школа повитух, две аптеки в Москве. И многое из этого имеет частичку сил и даже души Ксении Борисовны.

— Что случилось? — обиженно спросила Ксеня.

— Ты о чем? — недоумевал я, направляясь пешком к мыльне.

— Словно хворая я, сторонишься. Ты что, обиду таешь, что не пришла ночью? Так Ваня плакал. Прости! — Ксения понурила голову.

— Что ты говоришь? — я усмехнулся. — Воняет от меня, как от… сильно воняет. Вот дождь приму… а приходи в мыльню!

Ксения ободрилась. У нее послеродовая депрессия, как сказали бы в мире, из которого мое сознание перенеслось. Жене стало казаться, что она подурнела, что, видите ли, кое-где кожа висит. Ну а как она висеть то не будет, если недавно рожала, да после не занималась физическими упражнениями? Знает уже, что мне в женщинах нравится подтянутый живот. Но это же мои хотелки. И я принимаю ее такой, какая есть. А есть она вполне даже ничего. А как для меня, с сознанием уже далеко не молодого мужика, так вообще молодая и цветущая.

А дождем мы называем душ. Отчего-то слово «душ» ну никак не прижилось. А вот «постоять под дождиком» — быстро вошло в обиход. Устроить летний дождь не представляло труда, сама погода прогреет воду. Но есть мысли и о горячей воде в кране зимой.

— Приду в мыльню, но помоюсь отдельно. Ты холодной водой только и омываешься, — сказала повеселевшая Ксеня. — А придем на свадьбу к Караваджаву?

— Вот говорил же, чтобы записали Караваджо, как Каравадова, а то — это «ж». Сложная фамилия получается. Но к Мишке придем, конечно. Сколько мне стоило трудов, чтобы их обвенчали? И чтобы не появится на свадьбе? — я улыбнулся и взял за руку свою супружницу.

Да чего уж там? Прижал ее к себе и поцеловал. Разве запах мужа может быть противным? Такой может, но мы все равно мыться идем… и не только.

Караваджо женится. Принял православие и женится. Все-таки женщины — это главная и сила и слабость мужчины. Лукерья завоевала сердце художника. Насколько долго? Посмотрим, но, как мне докладывали, у бывшего Микеланджело, а ныне, Михаила Фермовича появилась-таки еще одна женщина, которую он обожает и уже написал небольшой ее портрет. Ну, как женщина, — девочка, что родилась полтора месяца назад, их дочь с Лукерией. Пришлось мне лично разговаривать с Гермогеном, чтобы тот прекращал артачиться по поводу рожденной в блуде девочки, а обвенчал новоиспеченного православного.

При этом я видел, что патриарх Гермоген, избранный только полгода назад, несколько лукавит, он-таки ищет повод, чтобы зацепить меня и немножечко выторговать для Церкви поблажки. Пока он торгуется за вполне правильные вещи. Например, субсидии из казны для содержания новых братских школ в крупных русских городах, или деньги для организации приходских школ в бедных приходах. И я готов идти на подобные уступки. Переезд Могилевской, Слуцкой, частично и Киевской братских школ в Москву, Нижний Новгород и Тулу потребовал немало средств. И возложить все расходы на Церковь и местных воевод я бы не решился, уж больно щекотлив был этот момент, и хотелось бы сразу создать условия для переезда наиболее благоприятные и заведомо лучшие, чем были до того.

Киев пока и наш, и не наш. Город мы заняли по итогам соглашения с королем Сигизмундом, но Сейм никак не хочет договор ратифицировать. При этом я даже был готов заплатить за Киев, как это сделал Алексей Михайлович по условиям Вечного мира 1686 года. Но польская шляхта живет в каком-то своем мирке, и такого понятия, как «реал политик» не имеет. Сидят в Люблине, да все орут «не позволям!», якобы они готовы только на то, чтобы отдать нам Велиж и Мстиславль. Последний мы даже и не просили. Но шляхта это считает более, чем справедливым. Ничего, я отправил Болотникова с казачками, пусть подергают Вишневецких. Возможно, он уже это и делает, так как перед очередными говорильнями с поляками я хотел бы иметь более сильную переговорную позицию. В августе я приму Яна Сапег, будему поляков склонять.