Князь из будущего ч.2

* * *

6 августа 626 года. Константинополь. Девятый день осады.

Аварское войско завершило все приготовления в немыслимо короткие сроки. Двенадцать осадных башен, два десятка таранов и сотня каменеметов=манган были готовы к бою. Весь прошлый день армия кагана прощупывала оборону стен, поливая защитников стрелами. Стреляли и всадники, которые в своей обычной манере трусили вдоль стен, выбивая из луков самых глупых и самых отважных. Стреляли и словене, которые подтащили поближе тяжеленные щиты в рост человека, сколоченные из жердей и досок, взятых из ближайших домов. Ответными выстрелами из баллист щиты разбивало в щепки, раня и убивая стрелков, но это никого не останавливало. Нападавших были многие тысячи, и место убитых тут же занимали новые бойцы. И вот теперь все приготовления закончились.

Манганы, огромной дугой обнявшие город, выдохнули в едином порыве, и каменные снаряды полетели в сторону города. Первый выстрел был неудачным. Пока что полуголые расчеты, суетившиеся у своих машин, лишь подбирали массу камней и то усилие, с которым должны тянуть веревки десятки воинов, которые и метали камни, применяя на практике знание рычага. Не так-то просто это было, и камни летели в стены, за стены, а то и вовсе бессильно шмякались на половине пути. У словен не было времени калибровать свои снаряды, обтесывая их под единый размер, а потому и выстрелы частенько удивляли своим результатом, заставляя стрелков чесать кудлатые затылки и прибавлять усилие, с которым они тянули свои веревки. Или убавлять, тут уж как получится. Эффективность таких обстрелов пока была невелика, но зато искупалась количеством орудий. В город летело просто несметное количество камней, вышибая кирпичи из многострадальных стен, а то и разбивая крыши городских домов.

Жители окрестных районов с воплями побежали, когда с неба посыпались булыжники, которые убивали и ранили своими осколками всех подряд. Впрочем, как и происходит обычно в таких случаях, куда больше людей было затоптано в панике, чем было убито неприятелем. Горожан предупреждали, что здесь будет опасно, но мало кто послушал глашатаев, опасаясь оставить свои дома на волю мародеров.

Доместик Стефан был на службе, удивляя безмятежностью вида сослуживцев, у которых от ужаса тряслись руки. А ведь сюда даже не доносился шум боя на феодосиевых стенах. До них было почти три мили. И многие, бросив в один миг ставшую ненужной работу, побежали на берег, мимо которого медленно плыли тысячи трупов, обдавая жадно глазеющих чиновников удушливой вонью разложения.

Стефан верил в успех этой войны, верил словам старшего брата, верил в свою звезду, что божественным провидением выдернула его из полутемного пыльного архива на самый верх имперской власти. Они с Марком обратили все деньги, которые смогли найти, в имения, скупив задарма плодороднейшие земли, и теперь Стефан всерьез подумывал, не оставить ли одно из них себе, чтобы иметь постоянный источник ренты. Золото можно украсть, а вот конфисковать законно нажитое имущество в Империи было крайне сложно. Тем более с его-то, как остроумно выразился брат Само, «крышей». Пожалуй, он все-таки заберет себе небольшую виллу в дне пути от столицы, которую продал за бесценок какой-то сенатор, ушедший в монастырь замаливать грехи. Там и управляющий есть, если не убили его, конечно. А арендаторы набегут, никуда они не денутся. Масса беглых крестьян из дальних областей набилась в город, спасаясь от авар. Они-то и сядут на эту землю, выплачивая оброк частью урожая. А вот купец Марк все продаст, обратив в золото. Но сделает он это только тогда, когда победа Августа Ираклия будет неоспорима, и цены вернутся к обычным уровням. Деньги от продажи имений будут вложены в ткани, специи и стекло, которые потом поедут в лангобардскую Аквилею, минуя хищные руки франкских мытарей в Марселе. Уже через две недели эти товары попадут в Солеград через альпийские перевалы, а потом по реке Инн — на Большой Торг, откуда разойдутся во все концы варварского мира. Уф-ф! — выдохнул Стефан, оценив конечный результат всей этой многоэтажной спекуляции.

— Кому война, а кому мать родна, — пробурчал он себе под нос еще одну затейливую фразу, услышанную когда-то от брата. Само был кладезем подобных мудростей. И откуда он набрался такого? Ведь в одной избе росли, а отец Берислав отнюдь не был титаном мысли. Удивительно!

И Стефан, вздохнув, пошел к себе домой. Служба на сегодня была закончена. Город был хмурым и словно придавленным опустившимся на него облаком ужаса. Сотни церквей Константинополя были забиты истово молящимися людьми. Тут и там слышались рыдания женщин, проклятия и жалобы их мужей. Торговля и ремесло остановились. Никто ничего не покупал, никому ничего больше не было нужно. Кроме еды, которая подорожала втрое. Гнев горожан не смог умерить жадность торговцев, он ее лишь слегка притушил. Подорожало все, а свежая рыба и вовсе исчезла, ведь рыбаки боялись выходить в море, кишевшее трупами. В доме Стефана были сделаны немалые запасы, и он не беспокоился за свою судьбу. Лишь только если озверевшая от голода чернь начнет погромы, его погребам грозит опасность. Но до этого было еще далеко. Боспор надежно охранялся, и в столичных гаванях по-прежнему разгружали амфоры с зерном, привезенным из далекого Херсонеса. Склавинов, которые пробовали промышлять пиратством в этих водах, безжалостно топили. Впрочем, их это не пугало, и они просто уходили южнее, три года назад разграбив Крит.

Стефан пришел домой, встреченный охраной, которая преданно смотрела на него. Не каждому повезет найти в такие дни работу за твердое серебро и сытную кормежку, и парни старались на совесть.

— Бана! — крикнул Стефан рабыне. — Сегодня я хочу сфунгато.

А увидев ее растерянное лицо, добавил:

— И не смотри на меня так, я тебе показывал, как это готовить!

Стефан прилег на кушетку в ожидании. Развязка этой войны была близка, да и обед тоже, что не могло не радовать. Бана загремела сковородками на кухне. Хозяин показывал, как готовить омлет с мясным фаршем и овощами. Рецепт она запомнила, но дурацкие ромейские слова пока давались ей с трудом.

Добрята скакал вместе с воинами племени Уар, методично выцеливая защитников на стене. Дураки и разини среди ромеев закончились еще вчера, и теперь парень даже стрелял редко, не желая опустошать понапрасну свой колчан. Стрелы у всадников были не бесконечны. Его конь осторожно перешагивал через трупы, которых становилось все больше и больше с каждым часом. То, что происходило у стен, иначе как бойней и назвать-то было нельзя. Со стен тучей летели стрелы, копья и камни, убивая полуголых словен сотнями. А вот ответный урон был невелик. Лишь изредка шальная стрела могла сразить неосторожного воина — ромея, или случайный камень, попавший между зубцов, сносил со стены изломанное тело. Размен был в пользу осажденных, причем с разгромным счетом. Это было понятно даже мальчишке, который пошел в свой первый поход, такому, как Добрята. Его спасал лишь первоклассный, по степным меркам, доспех, сделанный новгородскими мастерами. Он был ханским сыном, да еще и единственным, а потому ни у кого не вызывало вопросов, откуда взялась у мальчишки подобная красота. Лишь изредка незнакомый всадник с детской непосредственностью разглядывал кольчужную накидку коня, да плотное плетение панциря Добряты, и завистливо вздыхал. Добрая работа! Не раз и не два уже спасала его та бронь, позволяя парню показывать чудеса отваги. Он даже расслабился, чувствуя себя неуязвимым, и лишь улыбался, ловя хмурые взгляды Бури, с которым воевал бок о бок. Тот не находил в войне ничего веселого, и легкомыслия парня не одобрял.

— Ирхан! Придурок! Куда ты опять поскакал? — орал Бури, когда Добрята подъезжал шагов на двадцать к стене, ожидая, когда какой-нибудь ромей выглянет, чтобы сделать выстрел.

Добрята бил первым, и неосторожный лучник валился вниз, зажимая стрелу в животе или груди. Это было невероятно, и в жилах мальчишки огнем бурлила кровь. Он повторял это раз за разом, пока вражеские стрелы били в его кольчугу. Веселье закончилось, когда Добрята внезапно почувствовал, как летит куда-то, а его конь жалобно заплакал, сбитый с ног чудовищной силой. Наступила темнота.

Он очнулся лишь, когда солнце скрылось за горизонтом. Бури, который сидел рядом, снял с него шлем, и лил ему на голову воду. Что это? Кто это стонет? — отстраненно подумал Добрята, а потом догадался. Это же он сам и стонет!

— Что это со мной, дядька Бури? — просипел он пересохшим ртом, жадно ловя струи теплой, противной на вкус воды, отдающей кожей бурдюка. Степняк, на лице которого была написана нешуточная забота, еще пару лет назад напугал бы мальчишку до полусмерти. Вытянутый череп, плоское чумазое лицо, раскосые глаза… Ведь урод уродом, а почти родной человек теперь. — Подстрелили меня, что ли?

— Камень из ромейской баллисты в твоего коня попал, аккурат в круп, — охотно пояснил Бури. — На локоть левее, и конец бы тебе настал. Ну и дурак ты, парень! Кто же так на войне себя ведет! Жить надоело? Батыром из сказки себя считаешь?

— Что с Ветерком? — попытался приподняться Добрята, но его скрутил приступ тошноты, который мучительно вывернул из него все, что он ел еще рано утром. — Он ранен?

— Добить пришлось, — с сочувствием сказал Бури. — Задние ноги ему в крошево изломало. Жаль, хороший был конь, понятливый. Попону и упряжь с него я прибрал, вот она лежит. А то словене утащат. Это воровское племя хуже саранчи.

— Ветерок! — Добрята даже заплакал от горя. Красавец жеребец, которого подарил ему тудун Эрнак, понимал его без слов, и был преданней собаки. — Да как же так-то!

— Это война, парень, — спокойно сказал Бури. — Она такая! Только сначала кажется, что весело тут. Горы добычи, ромейские бабы под тобой визжат, кровь кипит в бою… А на самом деле, война — это грязь, увечья, понос от тухлой воды и смерть тех, кого знаешь, как самого себя. Тех, кто с тобой еще вчера из одного котла ел. Так-то, Ирхан! Глупый ты еще, молодой. Это пройдет, если доживешь. Встать-то можешь?

— Попробую, — ответил Добрята, у которого болело все тело, но болело как-то тупо. Видно, ушибся он крепко, когда на землю упал, придавленный конской тушей. — Тошнит и голова болит.

— Это ты башкой своей тупой приложился, — со знанием дела пояснил Бури. — Тебя шлем спас. Если бы не он, расплескало бы твои мозги по земле. Радуйся, пацан!

— Да вроде бы цел я, — несмело сел Добрята, осторожно двигая ногами и руками. Боль стихала, оставалась лишь тошнота и головная боль. — Ой, я сблюю сейчас!

— Ладно, полежи, воин, — хлопал его по плечу Бури, пока Добрята мучительно тужился, извергая из себя зеленоватую горечь. — К утру как новый будешь, батыр безголовый! И как жив-то остался, непонятно!

— Дуракам везет, — ответил Добрята, устало смежив глаза. Лежать так было намного легче, ведь резкие звуки и яркий свет лишь усиливали боль, пронзавшую его голову острыми вспышками. Он бормотал в забытьи. — К утру буду, как новый. Мне нельзя болеть. У меня тут еще дело важное есть. Дело… И, впрямь, дурак я! Дело же…