Этот большой мир — 1. "День космонавтики"

II

…Вот он, долгожданный красный день календаря! Дед, правоверный коммунист в самом подлинном смысле этого слова, ежегодно ходил на демонстрации и Седьмого ноября и на Первомай. Пока я был маленьким, он и меня брал с собой; однако после класса, кажется, шестого это развлечение мне приелось, я стал всячески увиливать. Но сейчас — как можно было пропустить столь примечательное мероприятие? Я заранее, дня за три, позвонил деду и спросил, можно ли мне отправиться с ним — на что, разумеется, последовало согласие.

Демонстрация полностью оправдала мои ностальгические ожидания. Нескончаемая река людей, плакаты, транспаранты, передвижные трибуны и агитационные макеты, смонтированные на грузовиках, медленно ползущих в колонах. К моему удивлению на транспарантах то и дело попадаются профили Сталина, правда, по большей части, в компании Маркса, Энгельса и Ленина. Море цветов — процентов на девяносто идеологически верные красные гвоздики. Мощные динамики сотрясают небо непрекращающимися маршами, песнями от неувядающей классики «Утро красит нежным светом…» Лебедева-Кумача до прошлогодней «И Ленин, такой молодой!..» на музыку совсем ещё не старой Пахмутовой.

Брежнев, стоящий трибуне рядом с Косыгиным и, кажется, Гречко — я, следуя примеру прочих демонстрантов, помахал «дорогому Леониду Ильичу» букетиком. Впрочем, сарказм тут, пожалуй, неуместен: Брежнев бодр, весел и, похоже, пользуется здесь неподдельной любовью и всеобщим уважением. И ведь есть за что, если припомнить видимое простым глазом… пусть не изобилие продуктов и остродефицитных в моё время товаров, вроде импортных кассетников, бытовой техники и американских джинсов — то, во всяком случае, их доступность. Оказывается, сеть магазинов «Берёзка», имеющаяся и здесь, и даже под прежним своим названием, торгует не за инвалютные чеки, а за рубли! Пятьдесят пять рублей за простенькие (зато, несомненно, «родные») «Левайс» не всякому по карману, зато никакого дурного ажиотажа и фарцовки. Заработал — можешь купить, не возбраняется, поощряется даже, потому как благосостояние трудящихся должно неуклонно расти. К тому же имеется, как я успел выяснить, неплохой ассортимент отечественной продукции — причём не подделки, произведённые в подпольном цеху где-нибудь в Грузии или Одессе, на Малой Арнаутской, а выпускаемые вполне легально, бесчисленными артелями и производственными кооперативами, процветающими в конкурентной нише бюджетного ширпотреба.

Другой, и немаловажной, заслугой, приписываемой лично Леониду Ильичу, стала космическая программа — и далеко не случайно именно космической тематики так много на плакатах и передвижных стендах. Какая-то организация успела подсуетиться в плане текущего момента: на почти неразличимом под кумачовыми полотнищами «ЗиЛке» (ах, да, конечно же, «ЗиСе!») возвышается на кронштейнах кольцо «космического батута», а снизу, сквозь него устремляется к небу перемигивающийся разноцветными огоньками макет космического корабля.

После демонстрации нас подобрала на набережной возле Большого Каменного моста дедова служебная «Волга». Уж не знаю, закрывают ли здесь станции метро на время демонстрации, но улицы для проезда автотранспорта перекрыты точно. Выручил «госплановский» номер и пропуск-«вездеход», предусмотрительно пристроенный водителем под лобовое стекло. Так-то дед избегает пользоваться служебной машиной для личных надобностей — он даже на работу и с работы иногда добирается на метро (сам-то он в жизни не водил и своей машины не имел, как это не дико показалось бы для иных критиков «совковых привилегий», расплодившихся в конце восьмидесятых). Но на этот раз он, видимо, решил пожалеть любимого внука, и домой мы добирались с ветерком, по полупустым улицам — сегодня москвичам не до поездок на личном автотранспорте.

Что ещё рассказать? Праздничный обед у бабушки, на который традиционно собрались все Монаховы, кто в данный момент находился в Москве. Как же я, оказывается, стосковался по этим застольям! Бабушка ушла в восемьдесят третьем, и тогда мы все очень быстро осознали, что именно она держала вместе всю нашу немаленькую семью, и после её смерти все очень быстро расползлись в разные стороны — и первой жертвой стали эти вот семейные застолья.

Что ещё добавить? Бритька, которую я, отправляясь с дедом на демонстрацию, оставил у них в квартире, наслаждалась обществом, вниманием, ласками — и бесчисленными вкусняшками, которые, несмотря на грозные окрики бабушки и добродушно-порицающие реплики деда, сыпались на неё, как из рога изобилия. А уж какие восторги вызвала эта зверюга у моей двоюродной сестры Алёнки, много о ней слышавшей, но вживую увидевшей впервые — это, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. В итоге Бритти так и заснула под столом, не обращая внимания на то, что сидящие то и дело наступали ей на лапы, а то и на расстеленный по полу роскошный хвост.

Гости разошлись часов после десяти. Я, конечно, никуда уходить не собирался — в школу назавтра не надо, праздник, как-никак. Поэтому я погулял с собакой, принял душ ( привычка, отсутствующая в детстве, и накрепко усвоенная лишь в более поздние годы) и уснул, убаюкиваемый уютным, в две дырочки на шершавом кожаном носу, сопением где-то у меня под мышкой.

Позднее утро после-праздничного дня. Я как раз валялся на диване, прикидывая, идти с Бритькой гулять до завтрака, или можно немного ещё побездельничать, как за дверью задребезжал телефон — массивный агрегат из бежевого пластика, с трубкой на витом шнуре и прозрачным, смещённым влево наборным диском, последний писк моды, выпускаемый заводом ВЭФ. Потом раздались шаркающие бабушкины шаги, протяжное «Ал-л-лё-о?», и сразу за ним радостно-оживлённое: «Ой, Танечка, ты уже в Москве? А мы тебя ждали только послезавтра!..

Четырнадцатилетнему-мне полагалось, услыхав эти слова, пулей вылететь в прихожую и, выхватив из бабушкиных рук трубку, на весь дом заорать: «ой, мам,ты вернулась, как здорово!» Но в том-то и дело, что я не был четырнадцатилетним, и испытывал по поводу предстоящей встречи сложные чувства. Да что там — я откровенно боялся увидеть родителей, молодых, весёлых, здоровых… живых. Боялся — и одновременно желал всей душой, считая дни до их возвращения и гадая, как пройдут эти первые, самые, как мне казалось, ответственные минуты…

Так что, никуда выскакивать я не стал, а когда бабушка сама зашла в комнату — сделал вид, что только-только открыл глаза. Бритька соскочила с дивана и кинулась к бабушке, ласкаться, а так же в ожидании каких-нибудь вкусных кусочков, оставшихся от вчерашнего застолья — чего-чего, а шанса лишний раз выклянчить вкусняшку, эта зверюга не упустит.

Увы, ожидания не оправдались. Собака была поставлена на место недовольным «Кыш!» и лёгким подзатыльником, ну а мне сообщили долгожданную новость. «Сейчас позавтракаешь по-быстрому, и собирайся, беги домой! Мама, наверное, расстроилась, что не застала вас… то есть тебя. Вот тоже будет ей сюрприз — не успела вернуться, а тут дома такое… с хвостом! — добавила бабушка, смерив неодобрительным взглядом Бритьку, успевшую принять самый умильный вид. — Пообедать я вам соберу, возьмёшь с собой, а то в холодильнике наверняка пусто, Тане с дороги будет не до готовки, дух бы перевести…»

А что, прикинул я, направляясь в ванную, может, это как раз и есть решение? Бритти, хоть немного, а переключит внимание матери на себя — ещё бы, такая неожиданность! — и это позволит мне выиграть несколько секунд, чтобы понять, как себя вести. Конечно, думано-передумано на этот счёт немало, сцена встречи не раз проиграна в воображении — но кто знает, как оно обернётся на самом деле? Честное слово, когда мы подходили к дому, руки у меня отчётливо дрожали, а по спине, между лопаток стекала ледяная струйка пота. Дверь подъезда… лестничные пролёты, по которым я поднимаюсь нарочито медленно, подгоняемый недоумёнными взглядами собачьих глаз: «ты это чего? Пошли, скорее, вот он, дом!».

Наша лестничная площадка, обтянутая дерматином дверь… рука сама собой тянется к кнопке звонка но, опомнившись в последний момент, я вытаскиваю из карманов ключ и, стараясь действовать как можно тише, вставляю его в замочную скважину. Зачем? Чего я добиваюсь, пытаясь выиграть ещё несколько секунд? Глупо, глупо…

Ключ с щелчком провернулся, дверь подалась, собака, отпихнув меня, первой просочилась в квартиру — и тут же из кухни донёсся испуганный мамин вскрик и радостное повизгивание.

— А ну назад, бестолочь ушастая! — запоздало завопил я. — Мам, ты не пугайся, это я… мы! Её зовут Бритти, я сейчас всё тебе объясню. Только лапы надо вымыть, а то на улице очень грязно…

Сработало. Сработало же! Отвлекающий момент оказался достаточно силён, чтобы вместо восторгов по случаю воссоединения семьи, мама оказалась полностью захвачена прыгающей вокруг неё собакой — и если её на что-нибудь и хватило, то лишь на то, чтобы сердито выговаривать мне за эдакий сюрприз. «Хоть бы предупредил! — возмущалась она. — А то приехала ни свет ни заря, случилась оказия, прилетели в Жуковский на военно-транспортном борте — а тут такое!» Я отмалчивался, поскольку действительно был виноват — за эти неполные две с гаком недели мы с родителями не раз говорили по телефону, но о собаке я не заикнулся. На моё вялое возражение «вот и дед доволен, он нас даже на охоту брал…» мама ответила, что раз дед доволен — то пусть и забирает её себе. После чего без перерыва стала чесать Бритьке пузо — безотказно сработала золотисто-ретриверская магия, и всего за четверть часа, заполненные радостным повизгиванием и умильным сюсюканьем -«..кто это тут такой красивый? У кого это шёрстка такая шелковистая?..» — процесс обаяния был начат и ко всеобщему удовольствию завершён. Бритька с аппетитно чавкала кусочками из бабушкиного свёртка, я же бочком выбрался из кухни и скрылся в своей комнате, где и принялся приводить в порядок раздёрганные вконец чувства.

Мама, мама… молодая, красивая, весёлая — я ведь помнил, помнил её такой! Отец умер в середине девяностых, и она после этого как-то резко сдала, постарела, хотя раньше мало кто давал ей её пятьдесят с хвостиком. Мама прожила ещё почти двадцать лет и сумела избежать разрушительной старческой немочи со всеми сопутствующими этому прелестями — но всё же, в памяти у меня осталась совсем другой…

Всё, хватит! Так ведь и крышей поехать недолго. Неужели же, это раздвоение на жизнерадостного восьмиклассника, мир которого светел, огромен, и прекрасен, а впереди только новые радости и открытия, и на битого-перебитого жизнью мужика, давно миновавшего отсечку с пугающей цифрой «60», так и будет преследовать меня всю жизнь? Всю эту новую, неизвестно за какие заслуги и с какой целью подаренную мне жизнь? Если да — то тогда, и правда, лучше очнуться на скамейке, на аллее перед Дворцом, обнаружить, что вокруг всё то же третье десятилетие двадцать первого от Рождества Христова века,разочарованно крякнуть, потом вдруг захрипеть, схватиться за грудь — и отойти в мир иной от острого, безжалостного укола в сердце…

— Лёш, спасай! — раздался из кухни мамин крик. — Твоя псина совершенно не понимает слова «хватит!» Половину колбасы скормила, а ей всё мало!