Битва за Ладогу

* * *

К концу сентября 1941-го года положение 163-й пехотной дивизии вермахта, поддержавшей шестой финский корпус в стремительной атаке в сторону реки Свирь, сделалось просто безвыходным. И генерал артиллерии Эрвин Энгельбрехт, командовавший немецкой дивизией, ежедневно получал все более неприятные донесения. Его дивизия вместе с остатками финских войск, отброшенных большевиками от Петрозаводска на юг, попала в окружение. Войска, растянутые вдоль русла реки, оказались словно между молотом и наковальней.

Наковальней являлись те дивизии Красной Армии, которые теснили немцев и финнов с юга и от Лодейного Поля. А в роли молота выступали части русских, прорвавшие фронт на юге и юго-западе от Петрозаводска и наступающие в сторону Свири с севера. И противодействовать их напору становилось невозможно, хотя бы потому, что все снабжение немецко-финской группы войск русские уже перерезали. Соединившись к северу от Лодейного Поля на берегу Ладожского озера, южная и северная группировки красных уверенно наступали вдоль Свири. Финны и немцы все еще огрызались, но их все сильнее прижимали к Онежскому озеру.

Энгельбрехт просил помощи у немецкого командования, он все еще надеялся на удар красным в спину на юге от Свири со стороны войск группы «Север». Внезапный удар, наверное, мог разблокировать окруженные войска, хотя и на это шансы имелись призрачные, ведь от немецких войск, наступающих на Тихвин, группу Энгельбрехта отделяло почти две сотни километров. Дни проходили, красные продвигались, а помощь все никак не шла. Группа армий «Север» накрепко завязла, скованная большевиками в боях под Ленинградом. А финский седьмой корпус под напором красных откатывался все дальше на запад. Похоже, сдерживать натиск Красной Армии финнам становилось все труднее. В сложившейся ситуации о каком-либо финском контрнаступлении оставалось лишь мечтать. И Эрвин начинал осознавать, что ничего, кроме окончательного разгрома, его дивизию и остатки шестого финского корпуса не ожидает.

В его голове крепли мысли о поражении: «Наверное, мы все здесь погибнем. И будет это событие очень скоро. Красные вышли на оперативный простор и продвигаются невиданными темпами. Их немного сдерживают только многочисленные болота. Мы оказались в настоящей ловушке между больших озер. Мы сами зашли в нее, а теперь, едва красные смогли успешно контратаковать, остались без снабжения. Что ж, результат закономерный из-за нашей собственной самонадеянности. Теперь мы отрезаны, боеприпасы у нас на исходе. А штурмовые части у большевиков, наступающих со стороны Петрозаводска, оснащены новым невиданным оружием, шагающими танками с гранитной броней, которую не берет полевая артиллерия. Орудия этих новых танков создают невероятную силу разрывов, сопоставимую с действием главных калибров линкоров. И как только у большевиков получается впихивать в этих гранитных уродцев столь мощные пушки? Да и как гранитные машины большой массы могут так быстро перемещаться? Что у них за двигатели такие мощные? И какие же это танки? Раз они умеют ходить, то техника совсем иная, не шагающие танки, а, действительно, самые настоящие боевые великаны, против которых ничего нельзя сделать. Мы уже пробовали отсекать их минными полями и стрелять из пушек в упор из засад, но все тщетно. Даже если великаны и падают, отброшенные разрывами, то сразу снова встают и продолжают атаку. И как с такими бороться? Может быть, пикировщики-асы майора фон Гегенбаха и помогли бы, но мы оказались теперь слишком далеко даже от них, загнав самих себя в западню».

Происходящее плохо укладывалось не только в голове у Эрвина Энгельбрехта, но и вообще плохо вписывалось в немецкие представления о возможностях военной промышленности Советского Союза. Между тем, все это теперь являлось страшным фактом новой реальности, где СССР начинал брать верх в войне против Германии и ее союзников. Но Эрвин не боялся, просто отчетливо осознавал, если не принять меры против этих русских каменных великанов, то вскоре обозначится стратегический перелом не в пользу Германии. От осознания этого, немецкий генерал чувствовал гнев и сжимал кулаки. Но, ярость его оставалась бессильной. С одной стороны, он прекрасно понимал, что сопротивление бесполезно, но с другой — ему совсем не хотелось умирать никчемной и глупой смертью на этой чужой, холодной и неприветливой земле Карелии. Но и сдаваться в плен, становясь первым немецким генералом на этой войне, сдавшим существенные силы красным, Энгельбрехт тоже пока не собирался. Внешне он старался оставаться спокойным и невозмутимым, понимая, что нельзя демонстрировать перед подчиненными собственные сомнения и слабость. Хотя и знал, что многие старшие офицеры из его окружения испытывают подобные предчувствия скорого разгрома.

У союзников все обстояло с моральным духом еще хуже. Полковник Бьеркман погиб под Петрозаводском, а полковник Лагус был убит севернее этого города, пытаясь возглавить атаку своих егерей на Кировскую железную дорогу. Финский генерал-лейтенант Аксель Хейнрихс, командующий армией «Карелия», в ответ на все просьбы Энгельбрехта о деблокирующем ударе, отправляемые в зашифрованном виде по радио, только жаловался на то, что его армия несет очень высокие потери и вынуждена отступать с каждым днем все дальше. Когда в самом конце сентября Хейнрихс сообщил Энгельбрехту, что фронт теперь проходит под Сортавалой, немецкий генерал понял, что битва за Карелию проиграна. Петрозаводск красные не только удержали, но и переломили ситуацию. Отбросив противника, большевики перешли в решительное наступление в сторону Ладожского озера, оставив потрепанную дивизию Энгельбрехта и остатки шестого финского корпуса у себя далеко в тылу, полностью окруженными и лишенными каких-либо шансов на спасение.