С.С.С.М.

— В мире творится что-то странное! — шепнул Краслен задремавшей Жакетте. — Что-то очень подозрительное! Мне это не нравится!

— Мяу! — ответила девушка. — Мур-мур-мур!

Свет включился снова. Перед залом опять появился директор кинотеатра. Лицо у него было испуганное.

— Ну что, где тапер-то? — спросили из зала.

— Друзья… Шармантийцы… — промямлил директор. — Сограждане! Фильма не будет.

— Как «фильма не будет»!? — вскричала толпа.

— Я только что узнал… — продолжил директор, запинаясь, — час назад… брюннские войска перешли границу Шармантии… Птивиль и Экс-о-Нор стерты с лица земли…

В зале повисла мертвая тишина.

— Война началась, господа! — завершил речь киношник.

— К оружью, граждане!!! — возопил, встав во весь рот, Арно с Торговой улицы.

— Отечество в опасности!!! — вскинули кулачки проститутки.

— Все на защиту Шармантии!

— Проклятые агрессоры!

— Они не пройдут!

— Грудью встанем!

— Сомкнем ряды, комбатанты!

— Польем свои поля фашистской кровью!

— За свободу!

— За Республику!

— Гнусные шпицрутеновы банды! — закричала, вскочив с места, Жакетта. — Убирайтесь восвояси и передайте своему господину, что мы будем стоять насмерть и разлюбим свою Родину, только повинуясь силе штыков!!!

Ее патриотический экспромт (или не вполне экспромт?) покрыли аплодисменты. Из подсобки выбежал тапер, плюхнулся за инструмент и с ходу заиграл бравурный марш. Несостоявшиеся зрители, не сговариваясь, встали с мест и затянули патриотическую песню.

— Неслыханно, неслыханно! — повторяла запыхавшаяся Жакетта пять минут спустя, когда они вместе с Красленом, не обращая внимания на проливной дождь, бежали домой. — Почему не пел? Слов не знал?! Боже мой, какой ты дремучий! И как тебе не стыдно быть столь равнодушным к тому, что творится в мире!?

Кирпичников молча удивлялся ее прыти, старался не отставать и смотрел, как по ножкам, обутым в неуклюжие платформы из дешевой пробки, стекают остатки коричневой краски, имитирующей чулки, и тихонько бегут разноцветые струйки воды с линяющего на глазах платья. Когда от Жакеттиной шляпки, оказавшейся сделанной из картона, отвалился сперва декоративный цветок, а затем и вся правая половина, он промолчал. Мысли были заняты войной и новостями о Шпицрутене.

***

Ученые были уже дома и ждали Краслена. Мадам Вивьен носилась взад-вперед, в спешке укладывая чемоданы и проклиная Шпицрутена, которого она, по ее собственным словам "ненавидела с самого рождения" и "всегда подозревала в гнусной подлости".

— Сестра сказала, что в телеге ее старшего сына найдется место для ближайших родственников, но не для вас, друзья, — шепотом поделился Юбер. — Думаю, мы не вправе ее осуждать. Я сказал, что уступаю свое место ее пожиткам и отправляюсь с вами.

— А куда? — просил Кирпичников.

— Как и все, подальше от границы.

— Бежать? Но разве не обязаны мы как представители передового класса и передовой идеологии остаться здесь и вступить в борьбу со шпицрутенскими полчищами?.. — спросил Краслен, воспитанный на историях о партизанах.

— Не глупи, товарищ! Нам не до геройства! — оборвал его Заборский. — Главное — доставить оживин нашему Вождю. Черт знает, что эти буржуи учудят теперь с его телом! Как бы фашистские бомбардировщики не добрались до фабрики Памперса раньше нас с вами!

— Фашистские бомбардировщики? Ангелика, что, тоже вступила в войну?

— Час назад, если верить радиосводкам, — ответил Юбер. — Похоже, Шпицрутен сильнее, чем мы думаем. Ну, или он конченый безумец, если решился в один день объявить войну двум крупнейшим державам.

— Знаете, сейчас в кинотеатре, когда хронику показывали… — вспомнил вдруг Кирпичников.

— Не время для рассказов! — оборвал его Юбер. — Наше преимущество перед остальными жителями города в том, что у нас нет вещей. Стало быть, мы можем отправиться в путь раньше других и, возможно, даже успеем сесть на какой-нибудь поезд! Так что, не теряя ни секунды, — на вокзал!

***

Отстающие часы на вокзале — символ вчерашней беспечности — сегодня уже стояли. Никуда не делись противоречащие друг другу указатели. А вот стал ли перрон чище или грязнее по сравнению с прошлым разом, сказать Краслен не взялся бы: под ногами тысяч человек, стремившихся уехать, пола видно не было. Кричащее, стонующее, бранящееся и плачущее на разные голоса море нельзя было обойти, пересечь или заставить расступиться. Коммунисты лишь старались не упустить друг друга из виду, да по возможности держаться за руки, чтобы не потеряться среди людей, тюков, узлов и чемоданов. Волны народа тащили Кирпичникова то назад, к выходу с вокзала, то вперед, к осаждаемым поездам. Куда те шли — никто не спрашивал. Билеты, кажется, больше не были в ходу: шармантийцы расталкивали проводников, собирались по десятку в одно купе, набивались в тамбур, висели на подножках, залезали в локомотив и требовали машиниста ехать как можно быстрее и как можно дальше. На путях стояли какие-то допотопные паровозы с угольными топками: то ли их приказало задействовать позаботившееся об эвакуации правительство, то ли заставили вывести на рельсы сами беженцы. Из репродуктора что-то постоянно говорили, пожалуй, даже выкрикивали: может, предлагали сохранять спокойствие, а может, объявляли пути следования поездов — разобрать было невозможно.

Краслену, Юберу и Вальду удалось взобраться на крышу последнего вагона одного из паровозов. Упитанного и немолодого Заборского втащить с собой никак не получалось. Видя страдания ученого, люди на задней открытой площадке потеснились и пустили его к себе. Запыхавшийся, красный Заборский плакал от счастья и обещал своим спасителям всеобщее счастье сразу после войны и помощь при любых болезнях — если только они смогут найти его в Краснострании.

— Ну вот, — сказал Юбер, как только поезд тронулся, — кажется, одной проблемой стало меньше.

— А другой — больше, — добавил Вальд. — Есть какие-нибудь соображения по поводу того, как выбраться из этой страны без денег и документов? Или хотя бы что делать там, куда мы приедем? Да и куда мы приедем-то, собственно?

— Если я не ослышался, поезд направляется на Ля Корн. Честно сказать, я ни разу там не был. Не знаю, есть ли там коммунистическая ячейка… Я чувствую себя виноватым в том, что предложил вам ехать через Шармантию.

— Вы ни в чем не виноваты, товарищ Юбер! — поспешил ответить брюнн. — В той ситуации этот выход был единственным! Никто же не знал, что Шпицрутен вздумает объявить войну вашей Родине… То есть, все, конечно, к этому и шло, но чтобы так быстро, чтобы одновременно с Ангеликой!..

Шармантиец, освоивший за время пребывания в Краснострании местную фразеологию, подтвердил:

— Да уж, что творится у Шпицрутена в голове — одному Труду известно!

— Мне, кажется, тоже, — вдруг вставил Краслен.

Ученые озадаченно уставились на него. Кирпичников пересказал увиденное в кинохронике.

— Я пришел к выводу, что объяснение всему этому может быть только одно: Бржеские живы и перешли на сторону диктатуры. Были схвачены и сдали оживин, чтобы спастись. Рассказали о его свойствах. Очевидно, предсказания, которые Шпицрутен приписывает себе, в действительности сделаны Марженкой. Обладание оживином сделало канцлера очень самоуверенным… Хотя у него всего лишь одна пробирка…

— Но, судя по тому, что Гласскугель возвращен, и его ведомство восстановлено, он планирует скоро увеличить его количество! — с досадой завершил Вальд. — Черт бы его побрал!!!

— Как вы думаете, сколько времени понадобится брюннским ученым, чтобы выявить состав оживина и наладить его производство? — спросил Кирпичников.

— Зависит от самих ученых, оборудования, денег, что им выделят… Хотя, боюсь, тут Шпицрутен экономить не будет, — сказал Вальд.

— В любом случае, не меньше нескольких дней, — добавил Юбер. — Возможно, неделю. Плюс-минус. С массовым производством сложнее, тут у нас с коллегами нет опыта…

— Дьявол, оживин все равно у фашистов! — Вальд сплюнул. — Даже десять, даже пять порций нашего препарата обеспечат им психологический перевес в войне! Или мы прямо сейчас поворачиваем назад, едем в Брюнецию и пытаемся отобрать свою пробирку… или надо, чтобы в ближайшее время случилось нечто, в корне меняющее расстановку политических сил.

— Воскрешение Вождя?

— Если только завод с его телом еще не разбомблен.

— Угу…

Коммунисты удрученно замолчали.

Поезд монотонно постукивал, удаляясь от линии фронта. На крыше причитали, грызли сухари, пытались успокоить младенцев, в десятый раз обсуждали, надолго ли война. Справа бежали прилизанные белые избушки, средневековые церкви, идеально подстриженные садики, вишни и кипарисы, неестественно гладкие луга, кокетливые шармантийские облака, завитые, словно перманентом… Слева ползли набитые скарбом телеги, велосипедисты с тюками и рюкзаками, тачки с чемоданами, коробками и маленькими детьми, толкаемые мужчинами и женщинами; наконец, просто нагруженные пешеходы. Поезд обгонял беженцев одного за другим, и Кирпичников ждал, когда же все они, наконец, останутся позади, но людская река не кончалась и не кончалась. Военные грузовики, движущиеся навстречу самоэвакуантам, без конца создавали заторы. Народ громко жаловался, кричал, завистливо смотрел на пассажиров паровоза и с опаской вглядывался в небо. Краслен тоже туда посмотрел. Пока было чисто. Закатное солнце обещало сидячую ночевку на вагонной крыше, но по сравнению с фашистской армией это было сущими пустяками.

— Сколько нам еще ехать? — спросил Краслен.

— Часов шесть, — отвечал шармантиец. — В Ля Корне будем перед рассветом. Может, там выйдет немного поспать на вокзале…

— Боюсь, у всего поезда планы точно такие же, так что найти свободное место будет проблематично, — сказал Вальд.

— Не будьте столь пессимистичным! — Кирпичникову хотелось поднять настроение товарищей. — У нас есть шанс получить бесценный опыт сна на качающиейся крыше поезда! Во многих кинофильмах герои бегали и стреляли на таких крышах, но вот спать — это совершенно ново и оригинально! Только представьте, какое впечатление произведет рассказ об этой ночевке на наших внуков! Кроме того, по сравнению с теми, кто висит между вагонами и на дверях, мы невероятные везунчики, едем сидя! Лишь бы ночью не было дождя…

— Или чего похуже, — сказал Вальд. — Например…

Слова брюнна потонули в грохоте идущего навстречу состава с шармантийскими солдатами. От пронесшейся мимо сотни одинаковых окошечек с одинаковыми головами в одинаковых пилотках зарябило в глазах. Над поездом проплыла уже знакомая Краслену местная патриотическая песня.

— Задайте им жару, ребята!!! — крикнула с крыши какая-то женщина.

— Так точно, мадам!!! — проорали солдаты.

Поезда расстались, вдохновленные друг другом. Шармантийские ребята еще не догадывались, что едут воевать с бессмертными солдатами.

Следующий эшелон с призывниками Краслен увидел, когда через час после отправки поезд остановился на какой-то мелкой станции. Солнце уже окончательно зашло, освещения, дабы не тратить энергию и не быть заметными с воздуха, не включали. Лишь полная луна позволяла разобрать стоящий на путях состав с военнослужащими, поезд с беженцами из Берр-сюр-Ривьер, на который коммунисты не успели, еще какие-то вагоны, и суетящихся служащих железной дороги, не способных справиться с неразберихой. Свежий воздух пах морем. На фоне всеобщего страха и замешательства эта приятная мелочь казалась печальной и неуместной.