Целитель-12

Глава 16

Среда, 17 мая. День по БВ

«Альфа»

Луна, Море Дождей, ДЛБ «Звезда»

Федор Дмитриевич Дворский принадлежал к тем людям, кому было дорого одиночество. Наверное, потому что он любил думать, а сей таинственный процесс требовал тишины и сосредоточения.

Шумная, веселая компания и ретрит несовместимы.

Впрочем, не стоит думать, будто Федор Дмитриевич избегал вечеринок и прочих гулянок, до которых охочи ребята и девчата. Нет, он любил посидеть с друзьями, отметить «днюху» или встретить Новый год. Именно на таких вот «посиделках» Федор встретил Римму, миниатюрную симпатяжку. Понял, что жить без нее не может, и женился.

Ему хватило одного года совместной жизни, чтобы понять: в семье думать некогда. Жена и дети плодили проблемы со страшной силой, и их надо было срочно решать.

Достать удобные туфельки для старшенькой Ларисы… Записать в секцию средненького Володю… Устроить в садик младшенькую Инночку… Купить шубу Римме, которую сами дети называли «заставлятелем»…

Федор Дмитриевич очень любил их всех, даже Римму, но и уставал от них изрядно. Спасение пришло неожиданно, в лице давнего товарища — служили вместе. Однополчанин позвал «сержанта Дворского» на зимовку в Антарктиду.

Самое забавное, что решающий голос в выборе новой жизни принадлежал супруге. «Зимуй, зимуй! — энергично заявила Римма. — Полярникам много платят, а ты еще подарочков нам привезешь из заграницы!»

И отправился Федор Дмитриевич покорять Южный полюс и окрестности — на станцию «Новолазаревская». Поначалу смутно было и непривычно, но ветра ледяного континента живо освежили бытие. Дворский окреп духом, и ему чрезвычайно понравился новый уклад — полгода дома, с семьей; полгода вдалеке.

Можно, конечно, съехидничать, сказать, что Федор сбегал от супружеского долга, зато он перестал хоронить собственные идеи. Теперь времени хватало и на себя, и на родных, а в душе, наконец-то, наступило равновесие.

Всякое, конечно, бывало, вплоть до скандалов и сцен, тем не менее… Пусть у него не все ладилось с женой, но вот у детей он пользовался полным доверием. Даже когда Инночка родила не от мужа, а от любимого, об этом стало известно только Федору Дмитриевичу.

А какие испытания выпадали в обе зимовки на станции «Восток»! Мало того, что там остро не хватает кислорода, как на вершинах Кавказа, а воздух сухой, будто промокашка, так еще и холод почти космический, под минус девяносто! А когда случился пожар, и сгорела ДЭС, полярники грелись у самодельных буржуек… Всё в те невыносимо долгие месяцы колебалось на грани между тем и этим светом.

Но даже та студеная полярная ночь чудилась теперь простым житейским приключением. Дворский усмехнулся, и покачал головой — гермошлем остался недвижим, будучи составной частью скафандра, его жесткой кирасы.

Как он поддался уговорам Бур Бурыча, непонятно. Хотя чего тут неясного? Мальчишество взыграло! Космический полет — это испытание, это вызов! А уж на Луну…

Вздох вышел до того глубок, что отозвался в чутком микрофоне.

— Чего развздыхался? — зазвучал в наушниках бодрый голос Кудряшова.

— Не верю, что взаправду! — признался Федор.

— У-у! Это дело известное. Привыкнешь.

— А ты сам-то как? Привык?

— Честно? — издал смешок Кудряшов. — Привыкаю!

— Внимание, идем на посадку, — вмешался голос пилота.

— А буровая наша? — мигом обеспокоился Борис Борисович.

— На базе уже, местная «элкашка» доставила…

За иллюминатором полыхала Луна — именно так, с большой буквы. Теперь это не размытый кружок в небе, бледно отражающий солнечный свет, а иное небесное тело, почти что планета, целый мир. Хотя и чужим его не назовешь. Луна — она как бы своя, земная…

Внизу, очень близко, проплыли вершины лунных Апеннин — округлые, желтые с коричневым. Извилистой тенью скользнул в сторону каньон Хэдли Рилл, мелкие оспинки разошлись внушительными кратерами…

Посадочный модуль замер, вздрагивая, и медленно осел в редкую тучу пыли.

— Сели! Всё, товарищи, топайте маленькими шагами для всего человечества!

— Спасибо, что подбросили, хе-хе!

Федор сидел ближе к внешнему люку, он и вышел первым. Кое-как обвыкший в невесомости, лунной тяжести он обрадовался — сразу всё стало на свои привычные места. Вот низ, вот верх.

Цилиндры базы, опрятно присыпанные реголитом, узнавались по серебристым округлым тамбурам, а еще по большой решетчатой антенне — ее сверкающая в солнечных лучах тарелка медленно разворачивалась в сторону Земли.

Черное небо будто пригасло — в космосе царила одна-единственная звезда по имени Солнце, все прочие светила утухли. Зато уж родной желтый карлик шпарил всем спектром, сиял прямой наводкой. И никакой акварельной размытости — видимость предельно четкая и резкая, а границы теней словно лезвием вспороты.

— Кажется, нас встречают, — надавил в ухо голос Бур Бурыча.

Федор Дмитриевич неловко покачнулся, и едва не упал, постигая минусы здешней «силы легкости».

От базы катил странный аппарат на сквозистых шаровидных колесах. Больше всего он походил на клетку, в которую заперли аккумуляторы, двигатели, баллоны, а на самом верху каркаса трясся легкий навес на хрупких стойках. Под ним белел человек в толстом скафандре, и мотал рукой в жесте привета.

— Здорово, земляне! — прорвался в наушники незнакомый голос. — Я — Паша, здешний техник. Цепляйтесь, подброшу!

Бурильщики ухватились за раму.

— Это «Муравей»! Немножко экскаватор, немножко бульдозер, тягач, грейдер и так далее. Сейчас мы вон на тот холм заедем, увидите…

«Муравей» с разгону взобрался на пологую возвышенность, и Федору открылся простор Моря Дождей.

— Видите светлый квадрат? Это мы с «Мурашом» буровую площадку готовили, весь реголит сгребли…

— А гравиразведка? — не утерпел Бур Бурыч. — Вели?

— А как же! Обязательно! Всей базой бегали с гравиметром. Здесь, где расчищено — самая аномалия! И тепловой поток пиковый, и магнитометр зашкаливает…

Федор Дмитриевич незаметно успокоился.

На фоне гряды темно-бурых холмов эффектно блестит «элкашка», приседая на суставчатых опорах… В черноте пространства нежно голубеет Земля…

«И всё это — взаправду!»

Там же, позже

Все-таки заниматься любовью на Луне гораздо проще. Килограмм шестьдесят в Анечке было, так то на Земле! А здесь Павел легко поднимал девушку одной рукой, выжимал сей красивый и ценный груз.

— А Яся… Она где?

— Ты такой стеснительный? — хихикнула Аня.

— Да нет… — смешался Почтарь. — Просто…

— Успокойся, Яся в медотсеке.

— Хм…

— С Ромкой.

— А-а…

— Бэ-э… Поцелуй меня…

В отсеке снова завозились, захихикали, заахали, застонали. Полчаса спустя на цыпочках вернулась тишина.

— Паш…

— М-м?

— А новенькие где?

— На буровой.

— Ночь же! Надо Яську на них напустить, чтобы режим дня не нарушали. Спать пора!

— Уложишь их, как же… гвардейцев пятилетки…

Паша улыбнулся, вспоминая стихийный «субботник». Буровой станок на санях отволокли всей базой. Установили вышку, на ее маковке затлел малиновый огонек, и оба «новеньких» запустили самое дорогое геологическое оборудование в мире…

Дрожь передавалась через грунт, а фонтанчики пыли будто салютовали первой скважине на Луне.

— Спи, сокровище! — нежно заворчал Почтарь.

— Не хочу, чудовище! — капризно ответила подруга.

— А по попе?

— Бе-бе-бе!

Пленительные звуки возни, тихие смешки и сладкие стоны заполнили отсек — в шаге от бесконечности.

Суббота, 20 мая. День

«Бета»

Московская область, Можайский район

Утро выдалось распрекрасное, теплое и свежее в меру. Я уже и «Родился завтра» дочитал, а вот «Операцию 'Вирус» берег, обещая себе прочесть дома. Сидел на лавочке, да млел. Единственная тень омрачала мои ясные душевные горизонты — свежая Инкина могила на здешнем кладбище. А что мы можем сделать для тех, кого больше нет? Помнить о них. Вот и весь сказ…

— Миша-а! — Лизин голос звенел серебрено и чисто.

— Дров нарубил! — громко отрапортовал я. — Воды натаскал! Печка топится…

— Да нет!.. — Щукина засмеялась, являясь воочию — в сарафанчике и босоножках. — В магазин надо съездить… Проводишь?

Про Шурика я не спрашивал. Хорошо, хоть не забрали обратно в Спецблок. Пусть лучше дома сидит, «наружку» не напрягает. А мне можно…

Я вывел позвякивавший звоночком «Урал». Ногу на педаль, толчок… Поехали! Лиза догнала меня на «Туристе».

Прикрепленных я не видел. Следовательно, их здесь полно.

— Миш… А ничего, если я с Сашей… в «Альфу»?

— Милости просим… — на лихом вираже я объехал лужу. — Ты у нас кто? Физик или лирик?

— Физик! — задрала нос мадам Щукина. — Младший научный сотрудник.

— О, как… У нас в институте уже работает один сотрудник с твоими роскошными «вайтлс»…

— Да ну тебя… — засмущалась девушка.

—…Ее зовут Лиза Пухова, — хладнокровно договорил я.

— Ой, это моя девичья… Ой… — Лизавета зарделась. — Она что, мой двойник?

— Ну, типа того. Как стану между вами, как стисну обеих… Сразу пойму, в чем диалектика материализма!

Под Лизин колокольчатый смех мы зашли в поселковый продмаг. Как раз свежий хлеб подвезли — непередаваемый дух гулял по торговой точке, возбуждая аппетит.

Мы взяли две булки «Подольского», батон «Салями», пачку «Цейлонского»… А все остальное у нас было.

Пока Лиза пристраивала покупки в корзинку на руле, я расплатился. И снова мерцали спицы, а по сторонам тянулись то глухие крашенные заборы, то монументальные кованые ограды. Скоро тихая дачная улочка оживет — москвичи, отряхивая пыль кабинетов и цехов, потянутся за город. Дышать, в охотку полоть грядки, а вечерком… Почему бы и пульку не расписать на веранде, в подмосковные-то вечера? Слушая кузнечиков и дальние зовы поездов…

Мы с Лизой завернули во двор, и словно окунулись в наэлектризованную атмосферу — на ступеньках крыльца стоял напряженный Щукин, а напротив выстроились Ромуальдыч, Иван и Рустам. Чтобы разрядить обстановку, я ничего лучше не придумал, как дернуть рычажок велосипедного звонка.

Мои вскинулись, как укушенные — и вытаращились.

— Етта… — вытолкнул Вайткус. — Миша?

— Он самый, Ромуальдыч… — я приставил велик к бревенчатой стене. — Небось, «сняли» знак в условном месте «Юго-Запад», и достали закладку?

Иван встрепенулся.

— Так это… не ты… там рисовал?

Я с легким сожалением покачал головой.

— Нет, Вань. Да и не мог я — в тюрьме отдыхал. Рисовали ребятки Семичастного… Кстати, их тут вокруг, как грибов после дождя.

— Значит, провал? — глянул исподлобья Рахимов.

— Нет, Рустам. Помнишь, для чего мы здесь?

— Освободить… этих, которые наши.

— Завтра Шелепин организует Исход. Выпустит всех — и переправит в «Альфу».

— А мы?

— Я ж сказал — всех… Ладно, чего попусту терендеть? Шуруйте в баню, с утра топлю. Лиза вам чистого наготовила. Мойтесь, парьтесь… За обедом всё изложу.