Лёд и порох

* * *

— Елена Петровна, конечно, выдающаяся женщина, но я не хочу менять мир, Николай Владимирович. — я покрутила в руках платок. — А вот в Вичуге бы могла с удовольствием обойти крестьянские дома с анкетами. Все же вряд ли у Вас там вдруг началась поголовная грамотность.

Николай Владимирович пожевал губы и вдруг согласился. Даже больше того — за чаем графиня так расписывала мое решение, что заразила подобным социальным волонтерством нескольких своих приятельниц. И тут бы насторожиться, но я все еще пребывала в своей студеной прострации.

С Николаем Федоровичем мы встретились в рабочем кабинете свекра. Я изобразила дежурную улыбку, а тот покосился с легкой досадой и усталостью.

— И вот, сударь мой, вдова графа Петра Николаевича, Ксения Александровна, решила поучаствовать в твоем деле. — рокотал голос графа, а я ела глазами посетителя. И то ли мольба моя сработала, то ли авторитет графа Татищева, но вручили мне означенное количество бланков, нагрудную бляху с эмблемой и личным номером, несколько раз зачитали инструкции и отправили в большое путешествие.

На перроне товарищ министра занял собой все пространство и долго и нудно напутствовал, распространяясь как о пользе дела государственного (я остолбенела — неужели так привык работать на публику, что между чиновниками и мной уже разницу не видит), так и о важности личного участия любого привилегированного сословия в жизни страны. Стоящий рядом невзрачный журналист торопливо конспектировал, графиня Ольга с волнением и нежностью любящей матери взирала на мою скромную персону, а я начала тяготиться этим спектаклем. К чему такое, если до того ни разу подобной помпы не устраивали?

— О, и чуть не запамятовал! — любезный papa картинно хлопнул себя по голове. — Для безопасности тебе, Ксения Александровна, сопровождение полагается.

Точно, не мог он просто так все это спустить. Я старалась собрать брови и челюсти в одно лицо покуда из-за спины родича выткался юноша бледный со взором горящим. Рослый, пусть и ниже Николая Владимировича, тускло-блондинистый, с небесно-голубыми глазами и пухлыми губами, он выглядел как ни разу не бывавший на солнце узник подземелья. Форменный мундир МВД сидел на нем похлеще, чем на мне — платья купчихи Калачевой в первые дни в данном измерении, так что картинка бедного родственника становилась полной. Остался лишь один вопрос — чьего?

— Это племянник вдовы моего троюродного кузена, Марии Аркадьевны Чемезовой, да вы же встречались в Москве во время коронации, помните, Андрей Григорьевич Деменков. — со знакомым уже хищным блеском серых глаз защебетала свекровь и подвела жертвенного агнца поближе ко мне.

Во время коронации меня представили нескольким сотням человек, которых я так и не запомнила. Когда сообразила, что записывать надо — уже больше половины позабылись. Ну была там нескончаемая орда малообеспеченных родственников губернаторской жены, о которых сам властительный чиновник отзывался порой весьма колко, но тогда меня не рассматривали с практической точки зрения. С тех пор я избегала семейных посиделок, зато они сами нагнали даже такую затворницу.

— П-п-поч-ч-чту з-за ч-ч-ч-честь. — неловко щелкнул он каблуками.

Ему лет-то сколько? Двадцать? Эти люди меня вообще за кого держат? Даже если принять во внимание, что о моем биологическом возрасте здесь не знают, да и самой пора бы помнить только одну биографию Ксении Нечаевой, мне уже двадцать шесть. Для женщины — солидный возраст, когда на подобных малолеток уже не бросаются без нужды. Но графиня Ольга твердо вознамерилась устроить всеобщее счастье, невзирая на желания своих жертв.

— Андрей Григорьевич теперь приписан к моему ведомству. — в лице графа мелькнуло что-то, что при должном оптимизме можно назвать смущением. — И тоже очень заинтересован переписью населения.

Отказываться поздно, бежать некуда, и я под несколькими парами глаз подаю руку для приветствия.

Мальчик долго рассматривает ее в недоумении, потом неловко пожимает. И тут звучит спасительный гудок, под который мы спешно грузимся в вагон.