Здесь водятся драконы

* * *

Французская Кохинхина,

Сайгон

О, Серж, мон ами, вы не представляете, как я вам рада! Если бы не вы — эти звери нас растерзали. Сами видите — уже и ворота сломали….

Действительно, правая воротина висела на одной петле; из обломков левой Осадчий пытался соорудить импровизированный станок для картечницы, снятой с катера.

— Мон дье, ещё немного — и они ворвались бы…

Камилла держала Казанкова за рукав обеими руками — костяшки пальцев даже побелели от напряжения. Когда она увидела его — во главе небольшого отряда, разгоняющего повстанцев-аннамитов, со всех сторон обложивших пакгауз — она сначала не поверила своим глазам, а потом кинулась ему на шею.

— Значит, я всё же не ошиблась — там в лодке?

— Я тоже вас заметил, мадам. — ответил Казанков. — Ещё подумал, что мне примерещилось. В самом деле — откуда вы здесь, в этой забытой богом дыре!

— О, это удивительная история, мон дьё, удивительная! — от волнения Камилла сбивалась с русской речи на французскую и обратно. — давайте, я всё вам расскажу! Началось с того, что мы с супругом решили осмотреть раскопки профессора… в Египте. Он отправился в Долину Царей — вы, конечно, слышали об этом поразительном мест? — а я осталась на «Луизе-Марии», почувствовала себя неважно…

И она как бы невзначай провела ладонью по округлившемуся уже животику.

— С удовольствием выслушаю ваш рассказ, мадам. — Казанков осторожно высвободил рукав кителя из пальчиков баронессы. А сейчас — простите великодушно, надо подготовиться к обороне. К сожалению, всё ещё не кончено, аннамиты вот-вот пойдут на приступ…

Но вы же спасёте нас, Серж? — глаза женщины были полны слёз. — вы бы знали, какие это звери! На моих глазах они растерзали французского почтового чиновника вместе с детьми и супругой, а голову его насадили на бамбуковый заострённый шест!

И кивнула на воротный проём, откуда вперемешку с выстрелами нёсся свирепый вой толпы.

— Конечно, баронесса, можете не сомневаться! А сейчас — простите, ради бога, служба…

Похождения Казанкова и его отряда в Сайгоне оказались недолгими. Не успели катера подойти к пирсу и высадить матросов, как их сразу с трёх сторон захлестнули вопящие мятежники. Причём атаковали и с воды, на дюжине разномастных лодчонок — надо полагать, приняв за французское подкрепление, подошедшее на помощь избиваемому европейскому населению города. В определённом смысле это так и было — матросы раскидали атакующих винтовочными залпами в упор, после чего Казанков приказал снять чего Казанков приказал отступать вглубь портового квартала. На пристани они стали бы мишенью для любого аннамита с трофейной французской винтовкой или хоть старым китайским гладкоствольным ружьём, тогда как в лабиринте пакгаузов и узких улочек, заваленных разнообразным хламом, ещё имелся шанс продержаться.

И — не успели они пройти и сотни шагов, как обнаружили большой пакгауз, вокруг которого скопились сотни три вооружённых чем попало аннамитов, а с крыши размахивали платками, шляпами люди явно европейской наружности — многие из них были перемазаны в крови и все, до одного, перепуганы до смерти. И первые, кого увидел Казанков, войдя в пакгауз, были французский офицер в разодранном, залитом кровью морском мундире, и выглядывающая из-за его спины женщина с явными признаками беременности — в ней он после секундного колебания опознал супругу своего старого друга барона Греве, Камиллу.

Картечница была снята с одного из брошенных катеров.Вообще-то, кроме неё, имелись ещё и револьверные орудия системы Гочкис — однако снимать в спешке тяжеленные связки стволов с тумб, волочь их на себе бегом, спотыкаясь, по лабиринтам припортовых улочек, а потом крепить на импровизированной, из проволоки и обломков досок, станине, представлялось делом безнадёжным. Поэтому казанков распорядился расколотить прикладами механизмы Гочкисов, погнуть приводные рукояти, покидать в воду патроны — а с собой взять вот эту, единственную французскую митральезу системы Монтиньи. Сейчас с ней, кроме Осадчего возился и бывший гимназист, уже имевший опыт стрельбы из точно «перечниц» — в Абиссинии, когда он вместе с казаками Ашинова и морскими пластунами Остелецкого оборонял форт Сагалло от солдат французского Иностранного Легиона. Жаль только, подумал Казанков, обойм к этой французской тарахтелке остались только три, и надолго их не хватит…

— Что ж это творится вашсокобродь? — Осадчий кулаком заколотил в казённик картечницы предпоследнюю обойму — Мы же им, чертям косоглазым помогать пришли, а они нас того гляди на ремни порежут? Где же, спрашивается, справедливость?

— Окститесь, унтер! — Казанков невесело хохотнул — Где Кохинхина эта гадская, а где справедливость? А толпе вы ничего не объясните — для них любой европеец враг, колонизатор, и ему следует сделать секим-башка. Будь тут их вожак, этот самый Тхует, или как-бишь-его — может, он их и утихомирил бы. А так — придётся нам самим как-нибудь справляться…

— А что, и справимся! — Осадчий вытащил из-за пояса кинжал-бебут, любимое своё холодное оружие, и положил на бруствер из мешков с рисом — в пакгаузе, где они укрылись, хранилось зерно. — От голода мы тут не помрём, вашсокобродь, вон провианта сколько, а там, глядишь, и наши подоспеют!

— Вашими бы устами, унтер… — Казанков поднялся, поправил заткнутый за пояс матросский абордажный палаш, обмотанный, за неимением ножен, куском брезента. — Вы тут заканчивайте, а я поговорю пока с нашими французскими друзьями. Надо понять, сколько у них оружия, патронов. Аннамиты вот-вот кинутся на приступ, нельзя терять ни минуты!

— Позвольте представить вам, Серж, моего спасителя! — сказала баронесса. Если бы не он — этот мерзавец Бёртон уж не знаю что со мной сделал…

Казанков, закончивший расставлять по постам матросов с «Ахерона» и немногих имеющих оружие гражданских, подсел к табуретом ему послужил поставленный на-попа бочонок, судя по запаху, из-под скверного кохинхинского рома. Француз сидел, привалившись к столбу, поддерживающему крышу пакгауза; из-под свежей повязки на плече (Камилла постаралась, не иначе!) сочилась кровь.

— Позвольте от всей души поблагодарить вас, мсье. — Казанков обозначил учтивый поклон.

— Бросьте… — Ледьюк махнул рукой и поморщился — видимо, даже такое движение причинило пробитому аннамитской стрелой плечу боль.– Это был мой долг, как офицера и цивилизованного человека. Уверен, вы на моём месте поступили бы точно так же.

Несомненно. — ещё один поклон. — Кстати, и супруг баронессыбудет крайне вам признателен. Если надумаете после этих событий оставить службу во флоте — он наверняка найдёт для вас должность капитана в своей пароходной компании.

— О да, Пьер, дорогой! — засуетилась Камилла. — Я скажу Шарлю, он о вас позаботится, если вас выгонят со службы…

Француз снова поморщился, на этот раз не от боли. Намёк на то, что за потерю двух новейших боевых кораблей дома его по головке не погладят, бы слишком прозрачен.

«Вот и поделом тебе! — мстительно усмехнулся (про себя разумеется) Казанков. — а то взяли, понимаешь, манеру лезть, куда не звали, и порядки свои устанавливать…»

И поспешил наложить завершающий штрих:

— Мы ведь с вами встречались, мсье! Вы, наверное, не помните меня — меньше года назад, у берегов Абиссинии. Вы тогда чуть не утопили мой «Бобр»[17].

— А-а-а, тот самый русский капитан, что задал нам перцу у Сагалло? — оживился француз. — Что ж, счастлив, что мои канониры стреляли в тот день недостаточно метко, и вы остались в живых. Должен сказать, что вам тогда повезло куда больше, чем моим людям в этом треклятом Сайгоне. Из обеих команд, — это две с лишним сотни! — спаслось едва три десятка, почти все ранены, многие тяжело… Но, прошу вас, скажите: вы-то как тут оказались?

— Так, оказался… проездом. — ответил Казанков. О том, что именно он виновник гибели обоих вверенных Ледьюку кораблей, кавторанг предпочёл не упоминать.

— Проездом?.. ох! — француз попробовал привстать, переменить позу — и с болезненным стоном схватился за раненое плечо. Камилла встрепенулась, бросилась его поддержать, усадить поудобнее. — Дьявол забери того аннамита с его луком…. Так проездом, говорите? С двумя дюжинами — или сколько вас там? — вооружённых до зубов спутников, при митральезе? Недоговариваете, мсье…

Казанков поднялся с поставленного на-попа бочонка, давая понять, что разговор закончен.

— Обсудим это позже, мсье. А сейчас надо подумать, как сберечь свои головы. И, кстати, — он сделал многозначительную паузу. — у вас оружие имеется?

Вместо ответа Ледьюк продемонстрировал большой револьвер — армейский, системы «Шамело-Дельвинь» с характерным шестигранным стволом. Оружие был тяжёлым, французу было чрезвычайно неудобно держать его здоровой левой рукой.

— Тогда мой вам совет: оставьте один патрон в барабане для себя. Аннамиты, видите ли, не вполне разделяют европейское гуманное отношение к пленным.

И повернулся, стараясь не замечать испуг в глазах Камиллы.

Тело свалилось к ногам Матвея, подняв тучу пыли — французский матрос, один из расставленных Казанковым на крыше пакгауза. Бескозырка с красным помпоном отлетела в сторону, винтовка валялась рядом. Юноша кинулся к лежащему, перевернул на спину — горло у несчастного было пробито стрелой, на губах пузырилась кровавая пена. Он зашарил в подсумке на поясе мертвеца — пусто, пусто! Собственный его «винчестер» валялся неподалёку — Матвей выпустил последний патрон из магазина несколько минут назад. Немногие уцелевшие защитники пакгауза тоже расстреляли боезапас — пол был покрыт россыпями медных гильз, рядом с митральезой валялись три патронных обоймы — все, как одна пустые. А как лихо они с Осадчим срезали первые шеренги нападавших, когда аннамиты пошли на приступ…

— Молодой человек… — Матвея схватили за рукав. Он обернулся — баронесса, конечно… — Умоляю, если эти звери ворвутся защитники пакгауза — застрелите меня! Я видела, что они вытворяли с женами и детьми французских чиновников, которые попали им в руки! Заклинаю, избавьте меня от мучений и позора!

Откуда-то потянуло дымом — судя по запаху, горело зерно. Матвей закрутил головой — и точно, из-за штабеля мешков с рисом валили клубы дыма и вырывались языки пламени. Значит, аннамиты всё же подожгли пакгауз…

— Что же вы молчите? — баронесса уже рыдала, заламывая руки. — Поклянитесь, что выполните мою просьбу!

— Но, мадам… — Матвей продемонстрировал женщине извлечённый из ножен крис — на матовом, словно в крошечных червоточинах, играли оранжевые отзывы. — У меня только вот это. Я не смогу…

Баронесса побледнела как смерть при виде лезвия которое должно прервать её жизнь. Но быстро взяла себя в руки и закинула голову, подставляя шею — очаровательно стройную, белую как снег, выхоленную умелыми руками горничной, накладывавшей на кожу своей госпожи изысканные мази и притирания. От мысли, что он должен прямо сейчас полоснуть по этой красоте волнистым, бритвенно-острым лезвием, Матвею едва не сделалось дурно.