Криштиану Роналду

7. Криштиану Роналду – 4

Лиссабон ошеломил меня, несмотря на то, что я готовился увидеть нечто ошеломляющее. Город показался мне огромным, а футбольная академия «Спортинга» – футбольным раем, в котором обитали избранные. Неужели и я окажусь среди них?

Ночью перед первым испытанием я ворочался с боку на бок, но так и не смог заснуть. На пробы я явился за час до их начала, чтобы сделать разминку. Несмотря на бессонную ночь, я был в прекрасной форме, только сердце от волнения стучало в груди часто-часто. Когда же, когда же начнутся пробы? Наконец, они начались. Я боялся, что все пройдет плохо. Мне казалось, что ученики такой замечательной академии должны играть лучше меня, тем более что у всех за плечами был как минимум год обучения, но опасения мои оказались напрасными. Я был доволен тем, как все прошло. Фернан сказал, что я молодец и что тренеры меня оценили. Он успел переброситься с ними парой слов пока я был в раздевалке. Нас попросили подождать немного. Мы пошли в кафе у стадиона, Фернан купил нам по прегу[37]. Оба прегу съел я, потому что Фернан только пил колу. Он так волновался за меня, что потерял аппетит. А у меня после беготни по полю аппетит был зверский.

Мне назначили новые пробы на завтрашнее утро. Это было хорошо, мне хотелось поскорее отделаться. Я беспокоился насчет того, что не смогу заснуть и в эту ночь, но стоило мне положить голову на подушку, как я тут же заснул и видел во сне маму. Она хвалила меня и говорила, что гордится мною. Утром, когда я проснулся, у меня было такое ощущение, будто мама послала мне благословение.

Вторые пробы прошли лучше первых. Я уже успел освоиться, познакомился кое с кем из ребят, волновался гораздо меньше. Я не знал, будут ли еще пробы, но мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Вернее, мне хотелось как можно скорее надеть полосатую футболку «Спортинга». Форма каждого клуба по-своему хороша, но форма «Спортинга» казалась мне самой красивой из всех, настолько сильно я ее вожделел.

Результат проб был положительный. Нам сказали, что я буду принят, и мы вернулись домой как победители. Фернан радовался больше меня. Дома тоже все обрадовались, но очень скоро эта радость померкла, потому что «Спортинг» и «Насьональ» долго не могли договориться о цене. «Долго» с моей тогдашней точки зрения. Теперь я уже знаю, что трансфер может обсуждаться полгода, а то и дольше, но тогда мне казалось, что все должно произойти очень быстро. Настолько быстро, что мне не хотелось разбирать сумку со своими вещами по возвращении домой. Я думал, что следом за нами, на другой день или, в худшем случае, дня через два в Фуншал прилетит кто-то из дирекции «Спортинга» с готовым договором, в «Насьонале» его сразу же подпишут (ведь Фернану пообещали не чинить мне препятствий), и можно будет возвращаться в Лиссабон. В детстве все кажется таким простым…

Два месяца, два невероятно долгих месяца, которые показались мне двумя веками, я находился в подвешенном состоянии. Ну когда же, когда же они договорятся между собой? И договорятся ли? Я уже не думал о других клубах, например о «Бенфике» или «Порту». Я был покорен «Спортингом», я успел за несколько дней привязаться к этому клубу, я хотел носить бело-зеленую футболку… Если бы мне тогда предложили бы вместо «Спортинга» «Реал Мадрид» или «Манчестер Юнайтед», то я бы отказался. «Спортинг» и только «Спортинг»! Все мои мысли были о нем.

Дома меня подбадривали. Приятели тоже подбадривали, но некоторые вдруг стали вести себя так, что я понял, почему говорят: «Слова как пчелы, они имеют и мед, и жало». Я впервые в жизни всерьез столкнулся с завистью. С настоящей завистью, а не с детским чувством, которое испытываешь, когда видишь у приятеля дорогой новенький мяч. Среди тех, кого я считал друзьями, нашлись такие, кто говорил мне гадости, маскируя их под видом сочувствия. Смысл был примерно такой: «Если тебя хотели бы брать, то взяли бы сразу. Проволочки это только предлог. Но ты не переживай, ведь ничего страшного не произошло». Было очень неприятно слышать такие слова, особенно если они сопровождались дружеским похлопыванием по плечу. Что можно было ответить на это? Проявить недовольство означало поставить себя в глупое положение и обрадовать тех, кто хотел меня уязвить. Продолжать общаться после такого тоже не хотелось. Я разворачивался и молча уходил. Из-за этого пошли слухи о том, что, съездив раз в Лиссабон, я зазнался и теперь уже не хочу общаться со старыми приятелями. Приятели бывают разные. Я не знаю, кто написал на моей статуе «Месси»[38], но подозреваю, что это сделал кто-то из таких вот «приятелей». А после того, как это произошло, мне на почту пришло несколько сотен анонимных писем со ссылками на эту новость. Я давно привык к тому, что мне завидуют, и рассматриваю зависть как обратную сторону популярности, но тогда я сильно расстраивался. Очень тяжело разочаровываться в людях, которых ты считал своими друзьями. Особенно тяжело переносится разочарование в детстве.

Узнав, что клубы наконец-то договорились, я чуть не сошел с ума от радости. Эмоции требовали выхода. Выслушав радостную новость (ее мне сообщила мама, которой позвонил Фернан), я схватил мяч и выбежал из дома. Мне нужно было срочно поиграть в футбол. Это меня успокаивает. «А мы думали, что ты уже в Лиссабоне», – пошутила мама, когда я вернулся домой. В честь радостного события дома устроили торжественный ужин, во время которого моя радость омрачилась печалью по поводу предстоящей разлуки с семьей. Я смотрел на родителей, брата и сестер и думал о том, что совсем скоро меня будут окружать другие, совершенно чужие мне люди. Мама думала о том же самом, о моем отъезде. Она улыбалась, но глаза ее были печальными. Я пообещал себе, что буду стараться как можно лучше, чтобы поскорее начать зарабатывать как следует и купить дом в Лиссабоне для моей семьи. Не выдержав, я спросил у Фернана, сколько стоит хороший двухэтажный дом в Лиссабоне, чем сильно его насмешил. «Какой практичный парень! – сказал Фернан. – Он не хочет тратить деньги на пустяки, он собирается приобретать недвижимость!» Все сразу же заговорили о том, какое будущее меня ждет. Я от этого смутился окончательно и хотел тихонько ускользнуть, но мама не дала мне этого сделать. Она схватила меня за руку и сказала, что ужин устроен в мою честь и я должен быть за столом, а не на улице. Пришлось досидеть до конца.

Уезжал я с тяжелым сердцем. Расставание было сплошным потоком слез. Мама и сестры рыдали так, будто это были не проводы, а похороны. Я сначала крепился, но глядя на них тоже расплакался. Мне хотелось, чтобы проводы поскорее закончились, уж больно тягостными они были, но, когда самолет взлетел, мне стало еще хуже. Я почувствовал, как рвутся нити, связывающие меня с домом. Я представил, как мама смотрит на летящий по небу самолет и рыдает. Я снова заплакал. Я раздирался надвое – одна половина стремилась в Лиссабон, а другая хотела остаться в Фуншале. Я плакал так громко, что переполошил весь салон. Сразу две стюардессы пытались меня успокоить, но я продолжал плакать. Моя одежда в прямом смысле слова промокла от слез. В тот день я выплакал целое ведро слез. Пассажиры шутили, что от моего плача над океаном льет ливень. Мне было стыдно, что я так себя веду, но я ничего не смог собой поделать.