Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Отчаянное положение вынуждало евреев делать выбор. Либо эмигрировать в США или Аргентину, либо ринуться в революционное движение. Бороться с ненавистным самодержавием, зачастую прибегая к террору. Поначалу — в «Земле и воле», «Народной воле». Затем в социалистических партиях — эсеров, социал-демократов или националистических «Бунд», «Поалей Цион».

Свой выбор сделал и тот, кого по партийному псевдониму нарекут Зиновьевым.

... Два раза Григорий Евсеевич Зиновьев заполнял анкеты. Единожды собственноручно написал автобиографию. Один раз авторизовал статью о себе1. И всякий раз начальный этап его жизни оставался полным умолчаний, недоговоренностей, разночтений. По-видимому, событиям детства и отрочества он не придавал значения. Они его просто не интересовали. Затерялись в глубинах памяти. А может, он их сознательно корректировал применительно к новым требованиям жизни.

Дату рождения поначалу указал весьма своеобразную: 1883 год, «говорят, в праздник Йом-кипур»2. Позднее уточнил — 20 сентября. Столь же своеобразно поступил и с местом рождения. Всегда называл его — Елизаветград (в советское время Зиновьевск, затем Кировоград), и не случайно. Хотя всего лишь уездный город, тот обладал развитой промышленностью: добыча известняка и бурого угля; 140 фабрик и заводов; второе место — после Одессы — по мукомольному производству; мужская и женская гимназии, реальное училище, еврейская религиозная школа, кавалерийское училище. На самом деле, по документам полиции, был уроженцем Новомиргорода, одного из сотен еврейских местечек, в конце XIX века ставшего чуть ли не пригородом Елизаветграда.

Чтобы скрыть свое мелкобуржуазное происхождение, во всех анкетах, в автобиографии писал об отце: «фермер». За столь непонятным в те времена словом скрывал то, что отец, Арон Радомысльский, владел коровами, чье молоко поставлял в город.

Также поступил и с ответом на вопрос об образовании. Нет, не стал лгать, хотя и написал — «домашнее», но добавил: «свободно говорю по-французски и по-немецки». Отмечал, что с шестнадцатилетнего возраста давал «платные уроки на дому», то есть занимался репетиторством, которым зарабатывали лишь старшеклассники-гимназисты и учащиеся реальных училищ. Всегда указывал и иное — «затем служил конторщиком». То есть занимался работой, требовавшей определенного уровня знаний. Никогда не скрывал и того, что, приехав в Берн (Швейцария), сдал вступительные экзамены на факультет химии.

Все это в совокупности заставляет усомниться в некоем «домашнем» образовании. Высказать с очень большой степенью вероятности предположение о том, что Зиновьев получил настоящее среднее образование, и не в гимназии, а в реальном училище.

Годы юности Овсея Радомысльского столь же неотчетливы, смутны. Известны в самых общих чертах.

В Елизаветграде он не только работал конторщиком, но и участвовал в «кружках самообразования», которые следует понимать как политические. Скорее всего, там читали и обсуждали литературу, официально считавшуюся предосудительной. Вполне возможно — марксистскую. Участвовал Радомысльский и в полулегальных стачечных комитетах — не следует забывать: профсоюзы в империи тогда были запрещены. Такой «образ жизни» и привел его к неизбежному — в революционное движение.

В 1901 году, как с гордостью указывал Зиновьев во всех анкетах и автобиографиях, он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). Ни его самого, ни тех, кто читал о столь значимом факте, не смущали два обстоятельства. Отсутствие точной даты — месяц, число — и места вступления в партию, которой тогда просто еще не существовало. Скорее всего, восемнадцатилетний Овсей Радомысльский примкнул к одной из только что возникших социал-демократических групп, лишь два года спустя и объединившихся в РСДРП.

О появлении в Елизаветграде «революционной» организации стало известно полиции, и у Радомысльского, как и у всех его товарищей, провели обыск, за которым никаких репрессий не последовало. Но даже и такой, чисто превентивной, надзирательной меры оказалось для него достаточно. Он решил не рисковать и тут же уехал за границу. Разумеется, на средства отца. Жил недолго в Берлине, Париже, но обосновался в Берне. Там в местном университете и продолжил образование. Но изучал не только химию. Познакомился с проживавшими там эмигрантами из России, сблизился с ними, в их группах выступал с рефератами, для чего потребовалось более углубленно изучать марксистскую литературу. И примкнул к большевикам, выделившимся как фракция из только что, в августе 1903 года, созданной РСДРП.

Только теперь Овсей Радомысльский и стал настоящим членом партии. По ее рекомендации осенью 1903 года возвратился в Россию и начал вести пропагандистскую работу на предприятиях Елизаветграда, Кременчуга, Полтавы, других южных городов. Однако серьезное заболевание сердца, от которого он страдал всю жизнь, вынудило уехать в Берн для лечения. Заодно он возвращается в университет Берна, но на иной факультет — философский. Не забыл он и о партии: участвовал в создании бернской группы большевиков, а в Женеве — заграничной группы, членом комитета которой был избран.

Осенью 1905 года уезжает в революционный Петербург. Продолжает пропагандистскую работу на предприятиях Васильевского острова, Городского района. Участвует в создании профсоюза текстильщиков, Совета безработных. Ведет работу среди солдат, расквартированных в Царском селе; в июле 1906 года участвует в подготовке неудачного восстания в Кронштадте. После кратковременной поездки в Берн — для продолжения лечения — возвращается в столицу, где избирается членом бюро Петроградского комитета партии.

Весной того же 1907 года становившаяся рутиной деятельность Радомысльского резко меняется. Петроградская организация РСДРП посылает его, одного из семнадцати, в Лондон, на Пятый партсъезд. Атам его избирают членом ЦК. Вот теперь Овсей Радомысльский и становится Григорием Зиновьевым. Круг его партийной работы резко расширяется. Он участвует в двух большевистских конференциях — в Гельсингфорсе (Хельсинки) и Выборге. По поручению ЦК посещает Одессу, Николаев, Екатеринослав, чтобы оживить работу их организаций.

Радомысльский-Зиновьев обосновывается в Петербурге. Находит интеллигентное место — наборщика и корректора одной из столичных типографий. Знакомится со слушательницей Высших женских курсов Златой Евновной Левиной (впоследствии — Злата Ионовна Лилина). Вскоре они женятся, снимают хорошую квартиру в центре, на улице Жуковского, и начинают ждать прибавления в семействе. Со стороны — вполне респектабельная пара. Но благополучная жизнь вскоре рушится. Происходит то, что впоследствии Зиновьев рассматривал как заслугу — 29 марта 1908 года его арестовывают.

«Арестовали меня, — вспоминал много лет спустя Зиновьев, — ночью на улице на Васильевском острове (кажется, вместе с Вл. Ив. Невским). Дело было так. У нас было подпольное собрание редакции нелегального “Вперед”. На нем должны были быть (и были) Рыков, Невский и кто-то еще... Когда мы расходились с рукописями, нам дали знать, что идет полиция. Рукописи успели выбросить в раковину, а мы все покинули квартиру и стали уходить. Рыкову удалось выйти (помогла наружность). Меня и Невского арестовали при выходе из ворот и отвезли в часть (кажется, в Коломенскую).

Из условий нашего содержания и из сообщений с воли (во многом благодаря Е. Д. Стасовой принял участие ее отец Д. В. Стасов — тогда, кажется, председатель Союза присяжных поверенных (адвокатов — Ю. Ж. ), человек с большими “связями”) стало ясно, что охранка не знает, кто я. Это подтвердилось на допросах. Меня обвиняли в участии в эсеровской типографии. Стал вопрос: как мне держаться? После сношения с тогдашними бюро ЦК и ПК (связь с волей была отличная, через окно я прямо мог “по телефону” говорить с женой, сестрой (Рива Лея Ароновна Радомысльская, акушерка — Ю. Ж. ) и т. п., сидели в общей камере человека четыре), каждый день выпускали (на прогулку — Ю. Ж. )... именно там сочли мой образ действий (при данных условиях не было никакого суда и т. п. ) абсолютно и безусловно правильным. Даже сомнений не было, что правильно»3.

В этом самостоятельном фрагменте воспоминаний Зиновьев точен в главном, но грешит в мелочах, и отнюдь не потому, что спустя четверть века его подвела память. Во-первых, А. И. Рыков, будущий глава СНК СССР, в ту ночь вместе с Зиновьевым и В. И. Невским, впоследствии видным историком партии, быть никак не мог. Он находился под арестом с мая 1907 года вплоть до суда в июле 1908 года. Во-вторых, освободили Зиновьева благодаря поручительству не Д. В. Стасова, а некоего барона Давида Гинзбурга, письменно ходатайствовавшего за Зиновьева, да еще и приведшего такой довод, как заболевание астмой4.

Но почему же Зиновьев столь пылко писал о правильности своего поведения во время ареста? Ответ дал он сам, в двух последних фразах фрагмента. «Помнится, — писал он, — об этом знали и будущие чекисты — из партии социалистов-революционеров, Бунда, меньшевиков и других. Никто никогда ни духом не оспорил правильность этого образа действий»5. Следовательно, даже четверть века спустя Григорий Евсеевич опасался, что его могут заподозрить в связях с полицией. Ведь он, как могло показаться, проявил слабость, за два месяца заключения подав шесть прошений об освобождении его, ни в чем не повинного человека. Первое — уже 4 апреля, на имя петербургского градоначальника:

«Я никогда не привлекался к суду, ни в чем незаконном никогда не был замечен, ни в каких партиях и обществах никогда не состоял... Никогда я под следствием не был и теперь при моем нездоровье заключение действует на меня угнетающим образом. Прошу ваше превосходительство приказать окончательно выяснить недоразумение и освободить меня из-под стражи, дабы я мог продолжать свои мирные занятия».

Точно такие же по содержанию, чуть ли не под копирку написанные прошения Зиновьев направил 7 и 8 апреля. Следующая просьба, от 17 апреля, оказалась несколько отличной от предыдущих: «Вот уже скоро месяц я безвинно нахожусь в заключении без допроса и без предъявления какого-либо обвинения... Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство сделать распоряжение о моем освобождении или, по крайней мере, допросить меня... Я готов дать все показания». Но так как никакого ответа он не получил, ему пришлось еще дважды обращаться на имя петербургского градоначальника — 1 и 24 мая6.

Подействовало лишь ходатайство барона Гинзбурга — от 28 мая. На следующий день арестованного освободили. Вернули паспорт и другие документы, предписав немедленно покинуть Петербург и выехать в Елизаветград7. Зиновьев уехал из столицы 1 июня, но не на родину, а в... Швейцарию. В который раз — в эмиграцию. Как оказалось, теперь надолго. На восемь с половиной лет.

В альпийской республике для Зиновьева начался новый период жизни. Принципиально иной, нежели прежде. Перед ним открылись невиданные горизонты. И не только потому, что наконец-то проявился его блестящий талант оратора и организатора. Причиной же того стало близкое знакомство с Лениным. Для которого Зиновьев очень скоро стал не только единомышленником, соратником, но и ближайшим учеником. Даже соавтором.