Ставь против горя свою доброту…
![Ставь против горя свою доброту…](/uploads/covers/2023-10-12/stav-protiv-gorya-svoyu-dobrotu-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Владимир Муравьев
- Жанр: Биографии и Мемуары / Медицина
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Ставь против горя свою доброту…"
«Казанский университет», ноябрь 1996 г.
МЫ ЖИВЫ ПОКУДА ПОЕМ…, Н. Тиунов.
30 лет назад. .
Я слушаю. Нас много. 800, 900, больше 1000? Мы сидим, стоим в проходах между рядами, гнездимся на подоконниках. Уже третий час мы здесь, Но никто не уходит. Нам жарко, и кто-то открывает высокие окна. Ветер врывается в зал. Октябрьский вечер 1966 года.
Это наш актовый зал. И за окнами его ещё нет второго корпуса, а белеет дом Крупенникова. А подальше мокнет под дождём летний кинотеатр «Комсомолец». Огромные тополя вокруг него кипят тяжёлыми, шумными кронами. «Сковородка» пуста.
Потому что все здесь. Кажется, сто даже лекций в тот день не было во всём Университете. Жили только одним: «Вечер песни». Первый во всей Казани. Что там КАИ, КХТИ? Мы были первыми. В неброских костюмах, в битловках и свитерах. Белых и защитных рубашках под ними. Брюки прямые или чуть клёш (непременно с офицерским ремнем — мода!) и наши девушки с волнами начесов на легкомысленных головах, а у кого и короткая стрижка, немного макияжа (слова такого еще нет), в узких юбках и всевозможных кофточках. У кого-то пластмассовые бусы и клипсы, а кто и просто так, без украшений. Вот они, с нами. Любимые!
Джинсов еще нет. А у кого и были, тот не пришел бы в них в актовый зал.
Студенты 1966 года. Нас объединяет многое: Александр Грин и Ремарк, Бёлль и Хемингуэй. Стихи Когана (не забыл «Бригантину»?) и Кульчицкого. Каждый номер «Юности» с Аксёновым, Битовым, Анчаровым, Гладилиным и Вознесенским. «Пепел и алмаз» А. Вайды, «Как быть любимой» Хаса. «Один день» Солженицына и материалы ХХП съезда с первой правдой о Сталине.
И наконец, песни. Мы почти ничего не знаем об авторах — Высоцком, Визборе, Кукине. Но это неважно. Мы пропитаны их мелодикой, ритмом, смыслом. Они как первый утренний глоток. Их нотно-рифмованный код доступен нам, кажется, с детства.
Вряд ли они, как потом скажут, противостояли официальной эстраде. Ведь мы пели и «Голубые города», «Если радость на всех одна». А наши девушки — «На тебе сошелся клином белый свет», и «Там, где сосны». Были дороги нам и Бернес, и Шульженко, и Майя Кристалинская. .
Мы в актовом зале. С песней о нём выходят второкурсники истфилфака Нина Нечаева и Лёня Попов:
Старый актовый зал наш
В электрическом свете,
Где сегодня обычный
Наш студенческий бал,
Тихо кружатся пары
На блестящем паркете,
И студенты танцуют,
И студенты танцуют
Любимый вальс.
Я слушаю. На сцене Боря Львович. Он учится на физфаке, но, как потом признается, не может починить выключателя. Именно он создал наш песенный клуб. Это про него потом будут петь:
Он стал душой любого общества,
Хотя фамильи не имел,
Зато имел он аж 2 отчества
И пел со сцены, что хотел.
Это он создаст позже театр «Зримая песня». Это он будет прямо по телефону петь мне только что узнанную песню Галича. .
Весь вечер он будет на сцене. Отдыха не узнает его гитара (добрая, кстати, самая, за 9 р. 60 коп.) Он будет петь и соло, и а капелла. Объявлять выступление своих друзей и гостей. Своими приколами (как сейчас говорят) или Богом данными задирать зрителей и слушателей, зримых или незримых.
А потом над микрофоном встанет друг Бориса, тоже физик, Валя Жихарев. Светловолосый, нежнейшей лирик, он выйдет с «Атлантами» Городницкого. И голос его захолодит душу, если у тебя жива память о петербургском небе:
Держать его махину
Не мед со стороны.
Напряжены их спины,
Колени сведены…
Но жить еще надежде
До той поры, пока
Атланты небо держат
На каменных руках. .
Элегантно сдержанный Толя Макин появляется перед нами в неизменных затемненных очках. Таких нет ни у кого в зале. Но они были у главного героя всех фильмов Анджея Вайды Збигнева Цыбульского. И это делает Толю неотразимым в глазах очень красивых девушек (в очках и без) некоторых казанских ВУЗов. И песня Визбора «Вставайте, граф!» неотделима от имиджа (и этого слова еще нет) вдруг посуровевшего Толи:
И граф встает. Ладонью бьет будильник.
Берет гантели. Смотрит на дома.
И безнадежно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима.
Он выйдет в город,
Вспомнит вечер давешний,
Где был, что пел, где доставал питье.
У перекрестка встретит он товарищей,
У остановки подождет ее. .
Саша Филиппов впервые выходит к микрофону. Немного сутулясь и отведя голову вправо, будто для ее руки, он приглушенно выговорит в зал не свое одиночество:
Не гляди назад, не гляди.
Только имена переставь,
Спят твои глаза, спят дожди,
Ты не для меня оставь.
Перевесь подальше ключи.
Адрес поменяй, поменяй,
А теперь подольше молчи -
Это для меня. .
Господи, это Клячкин, это гимнастерка, это сухие волосы на ветру, это вагон. И колонка с ледяной водой. Помнишь?
Но вдруг Сашина гитара взрывается неумолчно колокольно-верстовым ритмом… Имя автора стихов ничего никому не говорит, какой-то Иосиф Бродский. Но песня!
Что, мир останется прежним?
Да, останется прежним,
И ослепительно снежным,
И сомнительно нежным.
А значит, не будет толку
От веры в себя да в Бога,
А значит, останутся только
Иллюзия и дорога.
Самый старший из выступающих, наверное, Эдуард Скворцов. Такого чёртова колдовства, с каким он владеет гитарой, на этой сцене еще не было. Диво продлилось, когда в переливы струн упал его голос и понесся, кружа по всему залу:
Несовершенны меры лиха и добра,
Всё постепенно будет жизнью перемолото
Бывает, видишь россыпь серебра,
Не замечая под ногами груды золота.
Но скоро осень — золотистая пора,
И незаметно дни становятся короткими,
Ты видишь: в небе тают нити серебра,
А в мыслях снова расстаешься с самородками.
Эдуард завораживал зал чуть ли не полчаса. А от исполнения им тонко ироничных и тонкострунных песенок Юлия Кима зал кричал и стенал в меру возможностей, разумеется.
Но все же больший успех выпал нашему гостю из КАИ Семёну Каминскому, прославленному руководителю СТЭМа. Появление его было мгновенно. И вот он уже приник к микрофону, тихо сетуя на эту бесконечную вечернюю осень за нашими окнами:
Осень злая, осень злая,
В прятки я с тобой играю,
Я в ладони лето спрячу,
Вьюгой волосы взлохмачу,
Старость спрячу я в морщинах,
А весну в веснушках сына.
Гостю можно было повольничать в чужом порту — на нашей сцене. Чем он, молодец, и не преминул воспользоваться. За песенку Ю. Кима про учителя обществоведения тогда бы по головке не погладили:
Вундеры и Киндеры
Вовсе замучили, не жалея
Сил молодых,
Задают вопросики
Острые, жгучие,
А я все сажуся на них.
Выберу я ночку глухую, осеннюю,
Уже давно я всё рассчитал,
Лягу я под шкаф,
Чтоб при легком движении
На меня упал «Капитал».
От незатасканной лирики — к злой иронии, от совсем не дурашливой бесшабашности к неизведанному трагизму — так шли к нам песни Каминского.
Для многих тогда он открыл песни Александра Галича. Немалую долю мужества надо было иметь в тот год, чтобы выкрикнуть в зал то, что таилось под горлом, душило и мешало жить:
Говорят, что где-то есть острова,
Где четыре не всегда дважды два,
И не от лености, и не от бедности
Там нет и не было черты оседлости.
Вот какие есть на свете острова. .
Говорят, что где-то есть острова,
Где неправда не бывает права,
Где совесть — надобность, а не солдатчина,
Где правда нажита, а не назначена. .
Вот какие я придумал острова. .
Вечер продолжается. Ребята сменяют друг друга на сцене, чтобы успеть сказать нам быть может, о том, что определит нас «в этом лучшем из миров». Кто знает. . Сколько же песен спелось в тот вечер! «За туманом» и «Гостиница», «Париж» и «Горы далёкие», «Маленький трубач» и «Капитан». «Домбайский вальс» и «Шхельда», «Кожаные куртки» и «Снег», «Нейтральная полоса».
Мне только 18. Я ещё не знаю, что через 7 лет приду работать в нашу университетскую газету. Не знаю, что познакомлюсь с Таней и Сергеем Никитиным на квартире у Володи Муравьёва. Я и с ним-то ещё не знаком. Я ещё не знаю, что увижу Клячкина на сцене КХТИ, а Визбора в клубе КАИ. Я ещё не знаю, что проведу час наедине с Высоцким в Челнах. А через 6 лет после его смерти мы будем говорить о нём с Булатом Окуджавой в Молодежном центре.
Я ещё не знаю, что через 30 лет приду на юбилейный концерт и на встречу друзей. Это будет потом. А пока — я слушаю. Подожди. .
И 30 лет спустя
Октябрь 1996. На сцене большого зала КСК — рояль. А над ним эмблема: в ореоле гитары дата авторской песни. На сцене микрофонов, как одуванчиков.
И к ним широким своим шагом устремляется Борис Львович. Без всяких преамбул он оттачивает на грифе незабытое Визбора «Вставайте, граф!»
А Толи Макина нет. И Саша Филиппов не смог приехать из подмосковного Пушкино. Их песни сегодня поют другие. Володя Минкин — любимую Сашей «Юльку Клёнову»:
Тонкую и нежную, жёлтую цыплячью
Веточку мимозы я несу по февралю.
Познакомьтесь, девочки, это Юлька Клёнова!
Расступитесь, мальчики, я ее люблю!
Валя Жихарев — уже профессор, поёт «Пилигримы» уже не «какого-то», а лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского.
Эдуард Скворцов предоставил своему сыну Тёме аккомпанировать себе и Жене Лифшицу. И в этот вечер Тёма не посрамил своего отца, виртуоза гитары далекого 66-го. Им кричат сверху: Браво!
Семён Каминский с неподражаемым обаянием, скрытой грацией и изяществом дарит нам свои песни о тех, кто близок и дорог ему. Наконец, на чёрно-красном фоне стены появляется Володя Муравьев. Кто бы только знал, чего стоил ему этот вечер! Ему и его маме. Им будут благодарны все в эти 30 лет.
Вечер продолжается. Выходят, сменяют друг друга, Валера Боков, Серёжа Бальцер и многие-многие.
Что же было главным на этом вечере? Что не пропало? Сам себе поражаясь я подумал, что главным были человеческие лица. Человеческие голоса. Не те, что мелькают и козлоглаголят сейчас на телеэкранах и разных бим-радио, в очередях и троллейбусах. .
Было осмысленное и растроганное выражение глаз. Человеческие слова и улыбки. Человеческое участие. Ни тени пошлости, высокомерия или фальши.
Конечно, другая нынче одежда, иные причёски и сигареты. Да и мы стали совсем седыми. .
Но главное, чем жили мы тогда, я думаю, у нас осталось. Сохрани же кто-нибудь нас. Нашу Юность и наши гитары! Хотя бы ещё лет на 30.
«Кспушка», май 1997 г.
ПОЮЩИЙ ДОКТОР ИЛИ ВРАЧУЮЩИЙ МЕНЕСТРЕЛЬ
Да простит нам юбиляр длинное вступление, адресованное к тому же не ему, а молодому человеку с гитарой и рюкзаком, обремененного проблемой отцов и детей. О, отрок! Если тебя совершенно допекло ворчание родителей, чтобы все эти песни, походы, фестивали и леса до добра не доведут, и в институт не поступишь, и приличным человеком не станешь, то эту газетную страницу Ты должен хранить как зеницу ока, лучше — у самого сердца. Она твоя спасительница, бальзам на душевные раны. Потому что именно она станет твоим самым весомым аргументом в спорах с родителями. Она поможет тебе доказать, как жутко они заблуждаются на предмет пагубного влияния песен, фестивалей и прочего из этого набора на судьбу человека. А лучшим, мы бы даже сказали классическим, примером тому послужит судьба замечательного человека из Казани Владимира Юрьевича Муравьёва.