Распутин. Анатомия мифа

Следуя христианскому завету милосердного служения, Александра Федоровна в годы мировой войны занялась деятельностью просто немыслимой в ее положении, не имевшей аналогов в отечественной истории. Окончив фельдшерские курсы, она и две ее старшие дочери стали работать сестрами милосердия в царскосельских госпиталях. Царица обмывала раны солдат и офицеров, в том числе и такие, при виде которых молодые санитарки порой падали в обморок; делала перевязки, ассистировала при операциях. «Сколько горя вокруг! — восклицала она в письме к мужу в марте 1915 года. — Слава Богу за то, что мы, по крайней мере, имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим и можем им дать чувство уюта в их одиночестве».

В этой деятельности Александра Федоровна смогла проявить свою давнюю тягу к непарадному человеческому общению. Для нее не имели значения ни происхождение, ни чины, ни титулы, ни звания. Царица всю жизнь искала простоты и веры, и эти ее устремления осуществились в госпитальных палатах. Она проводила часы среди простых солдат, беседуя с ними на разные темы; внимательно слушая их нехитрые рассказы о жизни и о войне, благословляла их после выздоровления на новые подвиги, даря на счастье ладанки и иконки. Это общение доставляло ей больше радости и удовлетворения, чем вымученные завтраки, чаи и обеды с родственниками и придворными. Роль сиделки у постели раненых солдат и офицеров она выполняла с большим внутренним подъемом и часто занималась этим даже в период недомогания. «Когда я чувствую себя очень угнетенно, — писала она супругу в октябре 1915 года, — мне отрадно ходить к самым больным и приносить им луч света и любви».

Последняя царица как бы следовала завету своей матери гессенской герцогини Алисы, которая прославилась в Дармштадте деятельной помощью больным и неимущим. Ее младшая дочь отличалась в этом не меньшей энергией.

Александра Федоровна никогда не использовала милосердное служение для рекламы собственной персоны, к чему ее призывали не один раз. Этим беззастенчиво «промышляли» многие аристократические красавицы и матроны, охотно занимавшие почетные и необременительные должности попечительниц лазаретов, богаделен, санитарных поездов и госпиталей. Нередко светские «львицы» и «пантеры» видели в этом способ престижного светского самоутверждения, позволявший не только демонстрировать себя, но и заводить важные и нужные знакомства и связи.

То, что императрица перешагнула через условности и стала работать простой фельдшерицей, в головах у «господ из хорошего общества» не укладывалось. В этой деятельности одни усмотрели дискредитацию власти, другие — позу. Царице отказывали в праве на искренность и здесь, считая, что она «ищет популярности». Публичных выпадов по этому поводу не делали, так как «профессиональные спасители России» всех мастей отдавали себе отчет в том, что данная ипостась коронованных особ не позволяет эффектно бросить в них очередной ком грязи.

Императрица скептически оценивала окружающий ее мир и нравы, царившие в нем. «Уже давно нет крупных писателей ни в одной стране, нет таких знаменитых художников или музыкантов — странное явление, — размышляла она весной 1916 года и продолжала: — Мы слишком торопимся жить, впечатления чередуются чрезвычайно быстро, машины и деньги управляют миром и уничтожают всякое искусство, а у тех, которые считают себя одаренными, — испорченное направление умов».

Царь и царица имели к этому времени уже свой взгляд на Распутина и не желали уступать давлению родни и общества, призывавших к выдворению «дорогого Григория» из Петербурга. Помимо прочего, Николай II в силу особенностей своей натуры не мог принять решение, которое ему навязывалось. Отказ прогнать «исчадие ада» от подножия трона он так объяснял министру двора В. Б. Фредериксу: «Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто-либо другой и потребуют, чтобы и он уехал». Выказывавшему же недоумение дворцовому коменданту В. Н. Воейкову (зятю министра императорского двора) царь сказал как отрезал: «Мы можем принимать кого хотим».

Сам прорицатель и целитель понимал, какое необычное положение он приобрел, чувствовал, что окружающий мир его не любит и хочет его гибели. Он каждый год на несколько месяцев уезжал из Петербурга или к себе на родину, или в странствие по скитам и монастырям. С его отъездом разговоры стихали, а возвращение всегда вызывало новую волну интереса и слухов.

Со временем жить где придется в императорской столице становилось неудобным. Нужна была постоянная крыша над головой. Свое последнее пристанище в Петербурге старец-проповедник получил незадолго до начала мировой войны, когда для него была снята обширная квартира из нескольких комнат на третьем этаже большого доходного дома по Гороховой улице, 64. Здесь он жил с мая 1914 года и до последнего дня, то есть тогда, когда достиг вершин славы, обрел всемирную известность (о Распутине писали во время войны многие иностранные издания). Отсюда же холодной декабрьской ночью 1916 года он уехал на встречу со своей смертью.

Старшая дочь Распутина, Матрена (Мария), оставила подробное описание жилища своей семьи в Петербурге: «Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, — подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца. В спальне отца — кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения разных лиц; в кабинете отца — письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья. Только одну нашу детскую мы обставили по своему вкусу: у нас были в ней кровать, кушетка, столик, диванчик, кресла, туалет, гардероб».

Квартира явно не походила на богатое жилище, хотя здесь бывали не только высокопоставленные сановные господа, но и некоторые «короли биржи», известные финансовые воротилы, обитавшие совсем в иных апартаментах.

В числе магнатов, проложивших себе путь на Гороховую, 64, находились два одиозных еврея-бизнесмена: Игнатий Порфирьевич Манус и Дмитрий Львович Рубинштейн. Репутация этих гостей была далеко не блестящей. Связь с этими финансовыми деятелями плодила предположения о том, что Распутин — член «темной компании». Некоторые шли в своих предположениях дальше, утверждая, что Распутин — «купленная марионетка».

Кто ж в те годы не слышал о Манусе и Рубинштейне! О них писали статьи и фельетоны, их высмеивали в едких куплетах на сценах кабаре, и редкое сатирическое издание не посвящало им язвительных карикатур. Каждый из них имел свою историю восхождения на верх делового мира, но и у того, и у другого это не был путь упорного, многолетнего труда, создания неких предприятий, долгого накопления средств.

Они вознеслись на уровень деловой элиты совсем иначе — посредством выгодных, но не очень законных манипуляций с ценными бумагами. Суть этих операций хорошо известна и проста «как огурец»: купить за копейку, а продать за рубль. Однако указанные герои, преследуя традиционно вожделенную коммерческую цель, в отличие от большинства других, пользовались недоброкачественными средствами. Они в совершенстве овладели мастерством махинаций: распускали слухи, инспирировали появление в прессе критических статей о положении дел конкурентов, давали взятки, получали конфиденциальную информацию из государственных ведомств, которую удачно использовали в интересах личной финансовой выгоды. Утверждали даже, что они прибегали к подлогам.

Многие представители торгово-промышленной корпорации не без основания величали их аферистами, но Мануса и Рубинштейна плохое реноме в деловом мире не смущало. Они стали миллионерами и заставили с собой считаться. Накануне мировой войны Рубинштейн состоял директором Русско-французского коммерческого банка и занимал директорские посты еще почти в десятке крупных компаний. Манус же хотя банком и не руководил, но имел должности в целом ряде машиностроительных, страховых и транспортных фирм.

Появление в столице империи необычной фигуры Распутина и его доступ к самому кормилу власти не могли пройти мимо внимания финансовых махинаторов. Открытость царского друга людям сделала знакомство с ним предприятием весьма несложным.

В 1915 году в квартире на Гороховой стали появляться Рубинштейн и Манус. Они окружили его заботой и вниманием, которых не удостаивались даже высокопоставленные министерские чиновники, с коими эти финансовые «акулы» тоже «дружили». Подарки и пожертвования посыпались чуть ли не как из рога изобилия. Слухи об этом быстро распространились, и вскоре возникла версия: Распутин «куплен этими проходимцами». С началом мировой войны многие стали подозревать Мануса и Рубинштейна в шпионской деятельности в пользу Германии.

Ни того («покупки»), ни другого («шпионства») на самом деле не было. Может быть, они и хотели «прикарманить» хозяина квартиры на Гороховой, использовать его влияние в личных видах, но ничего существенного не добились. Правда, Манус получил чин действительного статского советника, но не за подношения Распутину, а за пожертвования нескольких сотен тысяч рублей на благотворительные цели во время войны. Герой же столичных куплетов «Митька Рубинштейн» тоже хотел высокий чин, готов был раскошелиться, но не успел. За финансовые махинации в 1916 году он был арестован, и, несмотря на заступничество Распутина, встретить Февральскую революцию ему пришлось в тюрьме.

Во всяком случае, общение с «финансовыми гениями» и их «подарки» не только не отразились на повседневном укладе жизни распутинской семьи, но и никак не сказались на будущем ее материальном обеспечении. Те средства, которые передавали Распутину разные лица на «богоугодные дела», он практически все и раздал многочисленным просителям, в последние месяцы его жизни с раннего утра до позднего вечера обивавшим порог его квартиры. Редко кому отказывал. Из «дарственных щедрот» почти ничего не перепадало даже двум дочерям, которые так и не стали столичными франтихами.

Даже за квартиру Распутин платил не сам, а управляющий императорской канцелярией и отец А. А. Вырубовой — А. С. Танеев. Точно не известно, из каких фондов черпались средства, но не исключено, что на эту цель выделяла собственные деньги Александра Федоровна. Сохранилось уведомление личного секретаря царицы и заведующего ее канцелярией графа Я. Н. Ростовцева, направленное Александре Федоровне, в котором говорилось: «Во исполнение высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего в 19 день марта 1914 г., известному Вашему Императорскому Величеству лицу переведено 75 000 рублей».

Что это было за лицо, получившее по высочайшему повелению столь внушительную сумму, достаточную для покупки имения, так и осталось невыясненным. Для сравнения заметим, что собственные расходы императрицы за весь 1914 год составили немногим более 36 тысяч рублей, из которых более 20 тысяч рублей пошли на пособия и пожертвования. Зная расчетливость и экономность царицы, можно быть вполне уверенным, что на подобные траты она решилась лишь в экстраординарном случае, о котором остается только догадываться.