Распутин. Анатомия мифа

Чудотворец в круговороте столичной суеты

В 1912 году установилась нерасторжимая связь между сибирским крестьянином и царской семьей. Случай удивительного спасения наследника престола снял все возможные сомнения.

Именно тогда царица окончательно поняла, что Григорий послан ей и Ники Всевышним, что он, невзирая на все слухи и обвинения, человек необычного предназначения. Александра Федоровна в первую очередь доверяла лишь своему сердцу, личным наблюдениям и опыту. А все это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество человека, который вызывал такой небывалый ажиотаж.

Прекрасно ознакомленная с библейской историей, она знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, которого шельмовали, предавали при жизни, а начали осознавать Его исключительное избранничество лишь после смерти. Она полагала, что именно так и происходит в случае с их Другом — человеком необычных дарований. Помимо признания его невероятной интуиции, умения распознать истинное, узреть скрытое, она лично испытала на себе и его удивительные врачебные способности. Распутин неоднократно избавлял ее от мигреней, ревматических болей в суставах, снимал сердечные спазмы.

По наблюдению царицы, ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира все возрастает, — заключила она в апреле 1916 года. — Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве… Он живет для своего государя в России и выносит все поношения ради нас».

Представления Николая II не поднимались до подобных аналогий. Однако в наличии необычных способностей у Григория Распутина и ему пришлось удостоверяться не раз. Хотя вера царя в этого человека никогда не доходила до степени безусловности, которая стала в последние годы характерна для царицы, но что этот крестьянин наделен сакральной благодатью — в том тоже сомнений не оставалось. Все стало окончательно ясным для царя и царицы в октябре 1912 года.

В тот год в России отмечалось большое национальное торжество — столетие Бородинской битвы. Царь с семейством участвовал в празднествах в Москве, а затем отбыл на отдых в имение Беловеж, а затем в Спаду (недалеко от Варшавы), куда приехали в начале октября. Там и развернулись драматические события.

Незадолго до того цесаревич Алексей, прыгнув в лодку, ударился ногой и коварная гемофилия тут же дала о себе знать. Быстро образовалась обширная гематома (кровяная опухоль). Дальнейшие события царь описал в письме к матери: «2 октября он начал жаловаться на сильную боль, и температура у него начала подниматься с каждым днем больше. Боткин (лейб-медик. — А. Б.) объявил, что у него случилось серьезное кровоизлияние с левой стороны и что для Алексея нужен полный покой. Выписали сейчас же прекрасного хирурга Федорова, которого мы давно знаем и который специально изучал такого рода случаи, и затем доброго Раухфуса. Дни от 6 до 10 октября были самые тягостные. Несчастный мальчик страдал ужасно, боли охватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: «Господи, помилуй». Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при нем, потому что она, понятно, уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание».

Николай II рассказал матери о многом, но один важный момент опустил, чтобы упоминанием о Распутине не нервировать лишний раз матушку. Еще в феврале 1912 года, незадолго до речи А. И. Гучкова и доклада М. В. Родзянко, Мария Федоровна имела объяснение по поводу этой личности. Она выразила свое удивление, что сын и невестка принимают «ужасного Распутина», что это «тревожит общество», что его следует удалить из Петербурга.

Александра Федоровна сразу же стала горячо возражать, говоря, что петербургское общество только и занято распространением «грязных сплетен», что сановники, поддерживающие их, «подлецы», что Распутин — «удивительный человек» и что «дорогой Мама» следовало бы с ним познакомиться. Этот диалог двух цариц повелитель державы не прерывал, но в конце заметил, что «как же он может выслать человека, ничего противозаконного не совершившего?».

Беседа носила довольно нервный характер, вдовствующую императрицу ни в чем не убедила, но Николаю и Александре стало раз и навсегда ясно, что во имя семейного блага лучше с матушкой этой темы не затрагивать. Она ведь все рано не поверит, она уже настроена соответствующим образом и мнение свое вряд ли переменит. Поэтому, описывая драматический случай в Спаде, имя Распутина Николаем II упомянуто не было.

Положение же там в какой-то момент складывалось просто безысходное. Гувернер Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр вспоминал: «Цесаревич лежит в кровати, жалобно стонет, прижавшись головой к руке матери, и его тонкое, прекрасное, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он повторяет одно слово: «Мама», вкладывая в это слово все свое страдание. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания, вдохнуть в него жизнь, которая, казалось, его уже покидала».

Тянулись тягостно-безнадежные дни. Император не находил себе места; не знал, что делать, что говорить, как поддержать Аликс. Комок подступал к горлу, и несколько раз с трудом сдерживал слезы. Один раз самообладание покинуло его, и при виде умирающего сына разрыдался…

Царица же не сдавалась, отчаяние ею не овладело. Муж просто поражался энергии и жертвенности жены. Она неважно себя чувствовала, но, как только случилось несчастье, проявила непостижимую самоотверженность. Почти не спала. О себе совсем не думала. Не отходила от Алексея ни днем ни ночью, часами баюкала его на своей груди. Сама делала перевязки, ставила компрессы. Очевидец тех событий Анна Вырубова вспоминала:

«Последующие недели были беспрерывной пыткой для мальчика и для всех нас, кому приходилось постоянно слышать, как он кричит от боли. Целых одиннадцать дней эти ужасные крики слышны были в коридорах, возле комнаты, и те, кто должен был там проходить для исполнения своих обязанностей, затыкали уши. Государыня все это время не раздевалась. Не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кроватки своего сына, который лежал почти без сознания, на бочку, поджав левую ножку так, что потом чуть ли не целый год не мог ее выпрямить. Восковое личико с заостренным носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный… Родители думали, что Алексей умирает, и сам он, в один из редких моментов сознания, сказал матери: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник»…

После нескольких дней отчаянных усилий врачи опустили руки и в один голос заявили, что надо готовиться к худшему, что медицина бессильна. 10 октября цесаревича причастили, готовя в дальний путь. Но даже в это черное мгновение Александра Федоровна не теряла надежды и ждала чуда. Она обратилась к последнему средству: в Покровское ушла телеграмма с просьбой к Григорию помолиться за цесаревича. Через несколько часов, в самый критический момент, пришел ответ из Сибири. Телеграмма Распутина гласила: «Маленький не умрет. Не позволяйте докторам его мучить». И случилось чудо. Состояние наследника стало резко улучшаться. Начала падать температура, он пришел в сознание и скоро, впервые за неделю, заснул ровным и глубоким сном.

Вечером того дня царица вошла в комнату, где в похоронном настроении сидели придворные, врачи и сестра царицы принцесса Ирэна Прусская, приехавшая из Германии, чтобы поддержать Аликс. Александра Федоровна впервые за несколько дней предстала перед глазами столь многочисленной компании. Ее лицо сияло. Она знала, что страшное позади, и уверенно объявила об этом. Собравшиеся не проронили ни слова, некоторые решили, что Александра Федоровна «тронулась умом». Они не знали того, что открылось матери: молитва дорогого Друга дошла до Всевышнего и Он послал спасение.

Тем октябрем окончательно определилась нерасторжимая привязанность императрицы к сибирскому крестьянину. Теперь уже она ни секунды не сомневалась, что Григорий — их с Ники надежда и опора, что только он может добиться того, на что остальные не способны.

Последствия жестокой болезни сказывались на цесаревиче многие месяцы. Почти целый год он хромал и не мог долго стоять. Когда в 1913 году начались праздничные церемонии, связанные с трехсотлетием Дома Романовых, и царская семья многократно представала перед народом, то Алексея почти всегда носил на руках специально приставленный к нему дядька. Мать и отец понимали, что это производит на некоторых неблагоприятное впечатление, что в толпе шушукались о том, что «царский сын — калека». Но иного выхода не было.

Александра Федоровна была убеждена, что когда сын окончательно поправится, — а в благоприятном исходе мать не сомневалась, — то люди забудут о том тяжелом зрелище. Она всегда сама придирчиво отбирала фотографии Алексея для публикации в газетах, книгах и на открытках (без одобрения Министерства императорского двора изображения особ царской фамилии не воспроизводились). Неизменно предпочтение отдавала тем, где наследник запечатлен стоя во весь рост.

Главное же, в чем с тех пор уверилась Александра Федоровна, — рядом есть человек, который является хранителем их семейного счастья, бережет жизнь наследника престола, их с Ники ненаглядного Алексея. В этом она видела залог благополучия не только семьи, но династии и империи.

Венценосцы ни разу не имели случая узреть своего духовного наставника в нелицеприятном виде. Распутин неизменно представал перед «Мамой» и «Папой земли русской» правоверным христианином с молитвой на устах, ничего для себя не желавшим, а всегда печалившимся только о судьбе простых людей и просившим лишь за униженных и оскорбленных. Это обстоятельство необходимо особо подчеркнуть: за несколько лет душевной близости и «неформальных отношений» царский друг ничего у монархов для себя не попросил, хотя, казалось, какие невероятные возможности открывали их интимные встречи!

Упование на Распутина и вера в него позволяли царице переживать с огромным самообладанием собственное нездоровье, разочарования в людях, шквал клеветы. Она обожала свою семью, с неувядающей свежестью чувств любила Ники, искренне была привязана к России и почитала Григория. Это было ее богатство и ее опора в чужом и враждебном мире. Но над всем и над всеми для нее стоял Бог, который только один и одаривал, и отнимал, и наказывал. Она так хотела заслужить Его милость.

Высокопоставленный чиновник Министерства императорского двора генерал А. А. Мосолов вспоминал: «Я часто имел случай видеть императрицу на церковных службах. Она обычно стояла как вкопанная, но по выражению ее лица видно было, что она молилась. Когда Отец Александр стал ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю. Заболев, она слушала службу из своей молельни в Ливадии, откуда, открыв двери, можно было хорошо видеть и слышать… В Царском Селе Александра Федоровна любила ходить молиться в темные приделы Федоровского собора (собор, построенный в Царском Селе в ознаменование трехсотлетия Дома Романовых и освященный в 1912 году. — А. Б.)». Товарищу обер-прокурора Синода князю Н. Д. Жевахову царица однажды призналась: «Я не виновата, что застенчива. Я гораздо лучше чувствую себя в храме, когда меня никто не видит… и мне тяжело быть среди людей, когда на душе тяжело». Судьба так распорядилась, что радостных минут в жизни Александры Федоровны становилось все меньше и меньше.