Гурджиев и Успенский

Свет и тень

Нельзя обойти молчанием и так называемую “теневую сторону” в жизни каждого из трех мастеров, вернее, те тени, которые отбрасывались на них их окружением. Каждый из них при жизни и после смерти оказался окружен порочащими или занижающими их облик историями, которые, даже окажись они правдой, не умалили бы ни веса и исторического значения их идей, ни их глубокого влияния на современников и на культурную атмосферу нового времени. Эти темные истории, какими бы изощренными они ни были, все же не опускаются до некоторых дошедших до наших дней апокрифов об Иисусе из Назарта, приблудном сыне гулящей девки и римского легионера, который совращал людей в древней Иудее, называя себя Мессией, и потому плохо кончил, однако они имеют под собой ту же психологическую подоплеку: стремление человеческой низости опустить до своего уровня то, что иначе не поддается никакой доступной ей интерпретации.

Блаватская обвинялась в том, что она мошеннически подделывала и посылала сама себе и своим ближайшим последователям письма на рисовой бумаге от гималайских “махатм”. Эта история в свое время испортила ей немало крови и несомненно сократила ее жизнь, полную титанических трудов и тяжелых болезней. Зато она принесла много радости ее разоблачителям, коих и на Западе, и в России было немало.

Некоторые историки охотно объясняют работу Успенского в Британской экономической миссии при Добровольческой армии Деникина в Екатеринодаре и Ростове в 1918–1919 гг. и ту легкость, с которой он в 1921 году, живя в Константинополе на положении беженца из России, получил въездную визу в Англию, его прочными связями с английской разведкой.

Однако эти “тени на плетень” в биографиях Блаватской и Успенского не идут ни в какое сравнение с тем шквалом подозрений и обвинений, которыми современники и потомки опутали имя и личность Гурджиева. Достаточно вспомнить Луи Павела, автора нашумевшей в свое время книги Monsieur Gurdjieff, который, ссылаясь на некоего Денниса Уитли, утверждает, что Гитлер, Сталин и Гурджиев принадлежали к общей конспиративной структуре и что Сталин и Гурджиев учились вместе в одной и той же Тифлисской богословской семинарии. По заверению Джона Беннетта, молодого человека из английской секретной службы, который, живя и работая в 1920 году в Константинополе, познакомился с Успенским, увлекся учением Успенского и Гурджиева и сумел выхлопотать для Успенского английскую визу, а впоследствии стал одним из известных “гуру” “четвертого пути” и автором многочисленных книг по этому предмету, последнее утверждение (о совместной со Сталиным учебе в духовной семинарии) подтвердил при нем сам Гурджиев. Впрочем, Гурджиев мог подтвердить о самом себе и подтверждал все, что угодно, – все, что делало его таинственным и странным: например, что он по возрасту старше Мафусаила, что он прилетел на Землю с отдаленной планеты и владеет восемнадцатью языками. Вполне в характере Гурджиева было окутывать себя фантастическими историями, многие из которых он сам создавал или без зазрения заимствовал из известных источников, например из сказок “Тысячи и одной ночи”.

В связи с “темными страницами” в биографии Гурджиева Джеймс Вебб, суммируя их, делает множество сомнительных заявлений, в частности, что Иосиф Джугашвили (Сталин) какое-то время квартировал у Гурджиевых в Тифлисе в период между 1894 и 1899 годами, когда Джугашвили учился в Тифлисской духовной семинарии, после чего он исчез, задолжав Гурджиевым крупную сумму денег. Далее Вебб пытается связать Гурджиева а) с философским кружком Флоренского – Свентицкого, действовавшим в эти же годы в Тифлисе, б) с дашнакским националистическим движением армян, возникшим в Тифлисе в 1890 году, в) с восстанием греков против турок, спровоцировавшим греко-турецкую войну 1896 года (Гурджиев, дескать, получил во время этого восстания первое из своих трех пулевых ранений), а также г) с африканскими проектами российского империализма – планами расширения российского влияния на Абиссинию. Однако главная карта Вебба – это д) история участия Гурджиева в Большой Игре мировых держав в Центральной Азии, связанной с разделом сфер влияний в Тибете, Афганистане и Монголии. При этом Вебб положительно утверждает, что начиная с 1890-х годов Гурджиев работал на царскую тайную полицию, которая и финансировала большую часть его экспедиций в Азию. “Гурджиев был главным русским агентом в течение десяти лет. (Киплинг это знал.) Он получил от тибетских властей важные финансовые посты и контролировал снаряжение армии. Он был учителем Далай-ламы и сбежал, когда французы вошли в Тибет”,[414] – писал о нем в своей книге Луи Павел, питавшийся теми же слухами, с единственной ссылкой на Киплинга, никогда и нигде ее не подтвердивший. Наконец, е) вовсе беспомощна попытка Вебба отождествить Гурджиева с выхваченной из пестрой азиатской истории начала века фигурой некоего Уше Нарзунова, близкого к Далай-ламе, о котором Вебб рассказывает множество историй, из коих явствует, что последний носил европейскую одежду, знал с пятого на десятое русский язык и оказывался в некоторых из мест, где успел побывать Гурджиев. Вывод, который делает из своих спекуляций Вебб, звучит обнадеживающе: кем бы ни был Гурджиев, он все-таки не был отпетым авантюристом, а, скорее всего, использовал многочисленные политические роли и ситуации для достижения альтруистических целей.

На самом деле истории, рассказанные Веббом, говорят больше о самом Веббе, точнее, о детективном складе его мышления, которое, однако, в отличие от трезвого ума Шерлока Холмса, сочетавшего строгий реализм с ярким воображением, почти всегда основано на ненадежной посылке “нет дыма без огня”. Что же касается Гурджиева, нам остается лишний раз убедиться, что он сумел хорошо спрятать от самонадеянных биографов и обстоятельства своей прежней жизни, и источники своей системы.

Намного больше доверия вызывают разбросанные по книгам и выступлениям Гурджиева его собственные рассказы о буднях его странствий, о его тяжелых ранениях и болезнях, о повторяющихся ситуациях полного безденежья и его способах быстрого добывания денег. Общаясь на Западе с деловыми людьми, Гурджиев любил напоминать им, что он сам является бизнесменом и что, помимо его миссии служения человечеству своими уникальными знаниями и умениями, на его долю пришелся тяжелый труд по созданию финансовой базы для своих многочисленных дорогостоящих проектов. Зарабатыванием денег Гурджиев занимался с подросткового возраста, работая в мастерской своего отца, выполняя заказы своих сверстников и ремонтируя утварь соседей. Будучи мастером на все руки, Гурджиев легко осваивал новые ремесла и с увлечением делал всякую ручную работу.

Вот как сам Гурджиев характеризует эту сторону своей личности во “Встречах с замечательными людьми”: “Происходя из бедной семьи и не будучи материально обеспеченным, я довольно часто должен был заниматься зарабатыванием поистине подлых и зловредных денег, необходимых для неизбежных нужд. Тем не менее процесс зарабатывания денег никогда не отнимал у меня много времени, ибо, обладая предприимчивостью и здравым смыслом, сформированными во мне правильным воспитанием, во всех этих жизненных делах я был, что называется, экспертом и человеком бывалым[415]”. Там же он сообщает: “Я занимался добыванием денег только время от времени и только тогда, когда это было нужно для поддержания моего существования и для того, чтобы обеспечивать все, что было необходимо для достижения цели, поставленной мною перед собой”.

С трудолюбием и предприимчивостью Гурджиева мы сталкиваемся в многочисленных рассказах его самого о его занятиях и профессиях. В небольшом эссе под названием “О материальном вопросе” Гурджиев рассказывает историю фонографа Эдисона и вслед за тем историю финансового предприятия под названием “Универсальная мастерская на колесах”, которую он создал, оказавшись без средств по пути между Баку и Ашхабадом. Истории эти предваряет преамбула: рассказ о гармоничном воспитании, которое он получил в детстве и юности от отца и его друга, священника Борша, и рассказ о группе друзей, к которой он принадлежал, называвших себя Искателями истины и посвятивших себя поиску и изучению древнего знания, сохраненного в некоторых местах и некоторыми людьми на земле. 2 января 1900 года, сообщает Гурджиев, группа эта наметила встречу в городе Чарджоу за Каспием, и по пути на эту встречу Гурджиев покупает фонограф на бакинском базаре. Покупает он его из сострадания к продававшей его женщине, на лице которой он видит выражение нужды и отчаяния, и вскоре после этого, оказавшись без средств, приспосабливает этот фонограф для быстрого заработка. В городах Красноводске и Кизыл-Арвате, предварительно записав на чистые трубки фонографа местную популярную музыку, он выходит на базар и предлагает желающим послушать музыку из ящика – чудо и невидаль в тех местах и в те времена. С каждого из любопытных Гурджиев берет по пяти копеек, и к вечеру собирает значительную сумму.

Вслед за этим он ставит перед собой задачу более радикального заработка и открывает “Универсальную мастерскую на колесах”, которая, просуществовав какое-то время, обеспечивает его суммой, необходимой для дальнейшего путешествия. В афише этой мастерской, сообщает Гурджиев, было написано: “Мы ремонтируем все: швейные машины, пишущие машинки, велосипеды, граммофоны, музыкальные шкатулки, фотоаппараты, лампы, аккордеоны, гитары, скрипки, замки и оружие всех видов, а также мебель, пианино и гармоники, электрические звонки, телефоны, зонты, игрушки, мы выводим пятна, чистим ковры, чистим медную посуду, реставрируем картины, склеиваем фарфоровые изделия, ремонтируем самовары и т. д.”. Это предприятие и многие подобные ему, в том числе неоднократно повторенные им операции по стрижке и перекраске местных воробьев в “американских канареек”, со вкусом описанные Гурджиевым, создают иную картину гурджиевских странствий и другой образ странника, отличный от веббовских политических детективов. Отсутствие каких-либо следов политического авантюризма в реальной жизни Гурджиева, проходившей на глазах его последователей в период между 1914 годом и смертью Гурджиева в 1949 году, и полное соответствие его исторического образа описанному в его книгах, дают нам дополнительный повод верить Гурджиеву, а не Веббу.

“Я занимался различными предприятиями, иногда очень крупными, – вспоминает Гурджиев. – Например: я осуществлял частные и государственные контракты по поставкам и строительству железных дорог и шоссейных дорог; я открывал магазины, рестораны и кинотеатры и продавал их, поставив их на ноги. Я организовывал различные сельскохозяйственные предприятия и перегон скота в Россию из нескольких стран, главным образом, из Кашгара. Мне принадлежали нефтяные источники и рыбные хозяйства, и я занимался некоторыми из этих дел одновременно”[416].

Успенский вспоминает Гурджиева, сидящего на полу и занятого ремонтом ковра у себя в подмосковном доме, и его же, увлеченно ремонтирующего динамо-машину брата – занятие, за которым он застал Гурджиева, приехав к нему в Александрополь летом 1917 года. Он вспоминает, что, уезжая из Александрополя, Гурджиев захватил с собой ящик шелковой пряжи, сказав, что дешево купил этот шелк оптом. Когда в 1918 году московские и петербургские последователи Гурджиева, спасаясь от грозных событий в северных столицах, собрались в Ессентуках и среди них оказались люди, не имевшие средств к существованию, Гурджиев раздал шелк женщинам и детям, чтобы они наматывали его на звездообразные картонки, которые также изготовлялись ими. “Затем некоторые из наших людей, обладавшие коммерческим талантом, продавали этот шелк лавочникам в Пятигорске, Кисловодске и в самих Ессентуках, – пишет Успенский. – Надо помнить, что это было за время. Никаких товаров совершенно не было; магазины стояли пустыми; и шелк буквально рвали из рук, потому что достать такие вещи, как шелк, ситец и тому подобное, было невероятно трудно. Эта работа продолжалась в течение двух месяцев и давала нам надежный и регулярный доход, который не шел ни в какое сравнение с первоначальной ценой шелка[417]”.