Цареубийство 11 марта 1801 года

Замечательно, что самое спокойное время в 1800 г. в Петербурге было в сентябре и октябре, когда граф Пален был назначен командовать армией на русской границе, а должность петербургского военного губернатора с 14 августа исполнял генерал от инфантерии Свечин (Шумигорский).

Мы упоминали ещё про идеологическую причину переворота — желание конституции. Но последующие события показали, как жалко ничтожен и бессилен был тот кружок идеалистов, которые мечтали «учредить законно-свободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие». Во главе конституционалистов был Александр. И, вступив на престол, он довольно долго вёл послеобеденные милые, либеральные беседы насчёт преобразований. Нельзя, конечно, сказать, что из первых прогрессивных порывов его ничего доброго и полезного для России не произошло. Некоторая струя мягкости, человечности влилась всё же в русскую жизнь. Но можно положительно утверждать, что конституционные стремления русского общества в эпоху Павла I не имели достаточно энергии, чтобы сами по себе вызвать переворот.

Одна из темнейших сторон царствования Павла, которая должна была возбудить ненависть к нему, как к гонителю просвещения, всех людей науки и мысли, это нестерпимый цензурный гнёт. 17 мая 1798 г. последовал указ об учреждении цензуры во всех портах, а 18 апреля 1800 г. совершенно был запрещён ввоз в Россию иностранных книг «и музыки». «Правительство, ныне во Франции существующее, — сказано в указе 1798 г., — желая распространить безбожные свои правила на все устроенные государства, ищет развращать спокойных обитателей оных сочинениями, наполненными зловредными умствованиями, стараясь те сочинения разными образами рассевать в общество, наполняя даже оными газеты свои». Текущая журналистика и памфлеты якобинской эпохи конвента представляли достаточно отталкивающих сторон. Несомненно развращающее и прямо преступное действие на незрелые и невежественные умы анархических изданий. Ненависть к «идеологам» Павел разделял с Наполеоном Бонапартом, создателем железной цензурной системы. Но в России не находилось просвещённых цензоров, которые могли бы разобраться в содержании книг, привозимых в порты. Павел вышел из затруднения тем, что приказал запрещать ввоз всех книг, «коих время издания помечено каким-нибудь годом Французской республики». Перевод Вергилиевых «Георгик» Делиля, помеченный годом республики, конечно, был запрещён.

Однако и в данном случае вину цензурного оглушения России невозможно всецело возлагать на Павла, но справедливость требует разложить это бремя и на другие плечи. Вспомним расправу Екатерины с Новиковым и Радищевым; вспомним, что при Александре, по словам Булгарина, цензура русская была «строже даже папской», и под конец его царствования литература стала рукописной; вспомним николаевский грозный «бутурлинский» комитет; вспомним «либерального» министра шестидесятых годов Валуева, который, дав «свободу печати», принялся истреблять её на оба крыла, начав И. С. Аксаковым и М. Н. Катковым; вспомним недавних «начальников печати» — гг. Лонгинова, Феоктистова и Соловьёва...

Во всяком случае, в том комплексе причин, которые обострили недовольство Павлом, свою роль сыграла и «борьба с книгой» этого императора.

Нам остаётся рассмотреть ещё один вопрос: играли ли и какую именно роль в цареубийстве 11 марта 1801 года английская интрига и английское золото? В своём последнем труде Е. С. Шумигорский отвечает на этот вопрос так: «...в Лондоне не только знали о готовящемся заговоре на жизнь императора Павла, но даже способствовали успеху заговора деньгами», «документальных данных отыскать нельзя», «участие Англии в заговоре — вопрос пока открытый, хотя, несомненно, интересы её и заговорщиков были в данном случае тождественны». Питт, стоявший тогда во главе английского министерства, никогда не отказывал в субсидиях на выгодные для Англии дела на континенте, а Наполеон, имевший бесспорно хорошие сведения, успех заговора на жизнь императора Павла прямо объяснял действием английского золота.

Если на прямой вопрос о роли английских агентов в заговоре не может быть точного ответа (недаром же Кочубей писал Воронцову: «...если вам нужно сообщить мне что-нибудь тайно, то пользуйтесь английскими курьерами и пишите лимонным соком» (Архив князя Воронцова, XVIII, с. 202-205. Цитата Брикнера), то постараемся осветить другой вопрос: какое значение собственно для Англии и для европейской политики вообще имело цареубийство 11 марта 1801 года?

Граф Воронцов писал, что «образ действий Павла относительно других государей и государств доказывает, что дух его помрачён». Другие современники пишут о непостижимых переменах во внешней политике, которые якобы проистекали из свойств душевной неуравновешенности Павла. На самом деле Павел не изобретал собственной внешней политики. Сначала он примкнул к коалиции, созданной Уильямом Питтом, затем, разочаровавшись в этой системе, служившей лишь своекорыстным расчётам Англии и Австрии, принял систему, о которой мечтала и Екатерина Великая. Павел только раз переменил свою внешнюю политику. И когда он переменил её? После Маренго и Люневильского мира, то есть когда весь мир её переменил и когда коалиция — ухищрённое создание дипломатического гения Питта — сама собой рушилась. Можно кратко характеризовать политику Павла: в борьбе Питта с Бонапартом Павел сначала стал на сторону Питта, потом Бонапарта.

Вступая в коалицию, Павел увлекался рыцарской мыслью восстановления потрясённых тронов; но имелись и положительные цели; политический результат был тот, что народы увидели русских в Италии, Швейцарии и Германии, решающих судьбы Европы. Первенствуя в коалиции, решая судьбы Центральной и Южной Европы, Павел возносил престиж России на недосягаемую высоту. Если он шёл сначала об руку с Англией, то во имя политического и национального влияния своей империи.

Самое гроссмейстерство Павла имело практическую сторону: обосноваться твёрдо на Мальте и иметь в Средиземном море опорный и питательный пункт. В инструкциях, данных Питтом посланнику Англии, значилось, что лорд Уитворд должен ласкать реализацию идей, которые грезятся рыцарскому воображению Павла, как-то: восстановление древних тронов, возвращение Бурбонов во Францию и даже мальтийское гроссмейстерство. Но в то же время Уитворд добивался весьма существенных ближайших выгод, а именно коммерческого преимущества в Балтийском море; большая часть денежных субсидий сама собой возвращалась с барышом, ибо на занятые у Англии деньги русская и австрийская армии снабжались Англией же оружием и обмундированием. Поставки брала Англия. Мало того, вступив в коалицию против Французской республики, Павел объявил войну Испании и наложил секвестр на все испанские корабли в русских портах. Это было весьма выгодно Англии, так как ослабление Испании позволяло ей наложить руку на испанские колонии.

Коалиция была могущественна, но в самой себе носила зародыш разложения. Венцом английского дипломатического искусства было это соединение под одним знаменем столь различных кабинетов и столь взаимно враждебных интересов. Самая конечная цель коалиции различно представлялась Павлом и его союзниками. Реставрация Бурбонов для Австрии имела второстепенный интерес, и даже противно было её выгодам восстановление абсолютной французской монархии с Эльзасом, Лотарингией и Франшконте. Если восстановление прав неаполитанского короля привлекало по династическим причинам сочувствие венского кабинета, то восстановление королей Пьемонта и Сардинии вызывало уже иные чувства.

Революция уже дала Австрии, по трактату Кампо-Формио, Венецию, Истрию, Далмацию; мирное владение Ломбардией, крепости в Пьемонте, улучшение швейцарской и рейнской границ — вот цели Австрии. Англия основой своей политики ставила морское преобладание, потому что для неё это было насущнейшей необходимостью. Потеряв dominium mans, Англия более не существовала бы как нация; отсюда истекали два положения: 1) что ей должно разрушать все флоты, достойные с ней бороться; 2) что она должна подрывать всякую промышленность и торговлю, возвысившуюся настолько, чтобы прямо бороться против английского первенства. Заметим, что флот революционной Франции был достаточно внушителен и Бонапарт мог учинить блестящую морскую демонстрацию против Англии, выведя 44 корабля из Бреста и совершив прогулку по океану.

Участие в коалиции принесло Павлу глубокое разочарование. Павел понял, что он был только орудием в руках коварных союзников и таскал для них из огня каштаны. Поведение венского гофкригсрата по отношению к Суворову возмущало государя. Суворов «очистил от французов» Италию, и она была порабощена Австрией. В возвращении Мальты Англия императору отказала. Между тем Маренго и Люневильский мир совершенно изменили положение первого консула Наполеона Бонапарта. Триумфальное возвращение победителя при Маренго, спасителя Франции, в отечество в июле 1800 года возвещало уже грядущее. И Павел его превосходно предугадал.

14 июля первый консул Наполеон Бонапарт праздновал взятие Бастилии и поднимал бокал за «французский народ, нашего самодержца» (au peuple francais notre souveerain)! Но в сентябре Павел так объяснял перемену своей политики датскому посланнику Розенкранцу: «Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам; теперь же в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет дело».

Испытав коварство Англии, каверзы венского кабинета и гофкригсрата, Павел познал и эмигрантов с их интригами и происками и погнал вон из России Людовика XVIII и все «сумасшедшие французские головы». Всё это сделано самодержавно, одним жестом. Отправляя 18 декабря письмо первому консулу Наполеону Бонапарту, государь, однако, писал: «Я не говорю и не хочу спорить ни о правах человека, ни об основных началах, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».

Как раньше Павел соединился с первым министром Англии Питтом с целью низвергнуть «lе gouvemement sans loi qui domine la France», так теперь он соединяется с первым консулом Франции Бонапартом для обуздания английского правительства. Создаётся план северной коалиции нейтральных флотов — идея, лелеемая Екатериной. Соединение флотов Франции, России, Дании и Швеции, несомненно, угрожало бы морской гегемонии Англии. Заметим, что в суждениях своих о значении Бонапарта русский самодержец проявил не только прозорливость, но и широту взгляда. Ему нет дела до того, что первый консул пьёт за здоровье французского народа-самодержца, о правах человека он не хочет спорить. Он видит, что Франция склонилась пред человеком, который является её государем, если не по имени, то по существу. А существо Наполеона, такого же неограниченного властителя, как он сам, Павел вполне постиг.

Но и всякий государь на месте Павла роковым образом должен был бы изменить свою внешнюю политику после Маренго и Люневильского мира, когда на празднествах консула Наполеона Бонапарта в Париже присутствовали в полном параде послы и дипломаты всех государств, а Люсьен Бонапарт явился в Мадрид в обстановке старого церемониала посланников Людовика XIV, и король устроил для него охоту в лесах Аранжуэца — единственная и высшая любезность, позволенная этикетом испанскому монарху. Во Франции кончилось время идеологии и анархии, и так как конституционное представительство выказало всё своё бессилие, то наступила эпоха триумфа административного централизма.